стих жалел меня очень
Стих жалел меня очень
8 комментариев
Похожие цитаты
О господи! Все женщины мечтают,
Чтоб их любили так, как ты меня.
Об этом в книгах девочки читают,
Старухи плачут, греясь у огня.
И мать семьи, живущая как надо,
В надежном доме, где покой и свет,
Вздохнет, следя, как меркнут туч громады:
И все как надо, а чего-то нет.
Есть нежность, верность есть, но ежечасно
Никто коротких, трудных встреч не ждет.
Никто тебя за счастье, за несчастье,
Как зло, как наважденье не клянет.
Не довелось… Вздохнет, а тучи тают,
Горит закат на самой кромке дня…
… показать весь текст …
Та женщина, которая ушла,
Не будет беспокоить вас звонками
И баловать в субботу пирожками,
Рассказывать, что ночью не спала…
Ей будет абсолютно всё равно,
Что ни одной с рыбалки смс-ки…
Что удочки стары, порвались лески,
А рыбы в речке спрятались на дно…
Та женщина, которая ушла,
Не будет вспоминать объятья ваши
И станет на одну потерю старше,
Но у неё, как прежде, два крыла…
Ручьём не льются слёзы по щекам
… показать весь текст …
Я еду не к тебе. Так много время смыло!
Я еду не к тебе. Ты в мой расчёт не взят.
Я еду в тишину. Протяжно и уныло.
Стучат колёса, двигаясь назад.
Я еду во вчера. Обратно. Наугад.
Туда, где ничего ничто не изменило,
Где мы уже не властны всё подряд
Ломать своей сегодняшнею силой.
Я еду не к тебе. Когда всё это было…
Ты можешь тихо спать, как праведники спят.
Я еду в осень. В ту, что окропила
Меня огнями с головы до пят.
Я еду к той земле, что так меня томила,
Где всё, кроме тебя, из-за тебя мне мило.
Имя на поэтической поверке. Ирина Снегова
Выдающийся российский поэт Евгений Евтушенко, далеко не всех поэтов, даже именитых и известных, отметивший включением их стихов в свою «Антологию русской поэзии»-1995года, где помечены 875 авторов, Ирину Анатольевну Снегову не обошёл стороной, включив в свой именитый сборник одно из лучших её стихотворений:
Среди многих чудесных стихотворений Ирины Снеговой, мне очень запомнилось надолго, её изумительное, пронзительное стихотворение:
«Не надо приходить на пепелище…»
Не надо приходить на пепелище,
Не нужно ездить в прошлое, как я,
Искать в пустой золе, как кошки ищут,
Напрасный след сгоревшего жилья.
Не надобно желать свиданья с теми,
Кого любили мы давным-давно,
Живое ощущение потери
Из этих встреч нам вынести дано.
Их час пришёл. Они уже подобны
Волшебнику, утратившему власть,
Их проклинать смешно и неудобно,
Бессмысленно им вслед поклоны класть…
Не нужно приходить на пепелище
И так стоять, как я сейчас стою.
Над пустырём холодный ветер свищет
И пыль метёт на голову мою.
Родилась в Курске в семье научных работников и профессиональных революционеров, вскоре после рождения дочери, в 1923 году они перебрались в Москву.
Отец – Анатолий Иванович Снегов родился в г.Романове- Борисоглебске (в настоящее время Тутов) Ярославской губернии в 1894 году, в многодетной старообрядческой семье, не одобрявшей большевистский выбор Анатолия Ивановича, (настоящая фамилия – Корольков Анатолий Иванович), стал в 30-е годы профессором экономической географии, преподавал в МГУ и в Институте Красной профессуры.
Бабушка, мать сына, отца Ирины, Анатолия Ивановича, порвала с сыном, пережив его на двадцать лет, и в пятидесятых годах, после доклада Хрущёва, с разоблачениями культа Сталина, на ХХ-ом съезде коммунистической партии, в феврале 1956 года, в разговорах с одним из своих шестерых детей любила повторять:
«Ну и кто был прав – я или Анатолий?»
Полный разрыв с собственной семьёй, Анатолий Иванович объясняет смену фамилии Корольков на Снегов. Этим же, видимо следует объяснять и ответы Анатолия Ивановича – «Жандарм», в многочисленных анкетах об отце.
Дед Иван, когда был жандармом, был «оплотом царизма» и разгонял выступления рабочих. Вот как пишет сама Ирина Снегова:
«Должна сказать, что это столкновение убеждений, отца и сына, ставшего моим отцом, скрещение гордынь, виденное мной не на подмостках, а рядом, в семье, рано заставили меня почувствовать нешуточность времени!».
Последние годы Анатолий Иванович Снегов работал профессором экономической географии и руководителем кафедры во ВЗИНО (Всесоюзный заочный институт народного образования).
Одновременно работал и в московском Кредитно-экономической институте, поскольку был уволен из Института Красной профессуры, отказавшись доносить на «врагов народа», по разнарядке сверху.
Об этом Ирина Снегова писала в стихотворении «Шёл пароход»:
«…Всё, что отца мотало, всё, что его сгубило…
Чистки, анкеты, сверки, гибель друзей – по тюрьмам».
Также в этом большом стихотворении, отцу посвящены следующие строки:
«…Каждое лето, помню, возил нас отец на Волгу,
В царство шатких причалов и окающей родни.
По берегам горели дальние колокольни,
И над водой носился их онемевший звон…
И перед самой смертью, худой до невероятья,
Съедаемый злой чахоткой, отец повторял с тоской:
«На Волгу бы, эх, на Волгу, в последний бы раз на Волгу…»
И мы поехали, помню от Рыбинска до Перми.
На палубе бился ветер. И кашлял отец надрывно.
Казалось, подхватит ветер его, как иссохший лист…
На палубе бился ветер, и мать на отце плотнее
Запахивала одежду, стягивала кашне.
Отец, Анатолий Иванович не был репрессирован, поскольку в 1939 году умер от туберкулёза, которым заразился на фронте во время Гражданской войны, на стороне красных.
Мать Ирины – Бальзак Софья Семёновна – редактор и доцент Московского Автомеханического института родилась в 1896 году, в бедной еврейской семье в
г. Переяславе-Хмельницком, была участницей трёх революционных подполий.
Софья Семёновна, единственная из большой семьи смогла окончить гимназию и с 14 лет занималась репетиторством.
Как и её муж, Анатолий Иванович Снегов, в 1923 году, поступила на учёбу в Институт Народного хозяйства им. Плеханова, который окончила в 1930 году.
Мать – тоже преподавала, сочетая в себе еврейскую аккуратность с обширностью познаний для женщины – редкостной и по тем временам, и безмятежную улыбку – с напускной строгостью.
Мать умерла в 1952 году.
Ирина Снегова росла в межнациональной семье, об этом говорят строки, написанные за два года до смерти её стихотворения «Полукровка:
«Вон в хвост, за мной, мусолят святцы…
Брадатые старообрядцы…
И благонравные евреи идут,
Собой ермолки грея…
А я – мне что! – я полукровка!»
1973 год.
Детство и отрочество Ирины прошло в переулках Арбата.
В большой квартире – была пустота пространства, мало мебели и много книг.
В семье Ирины очень любили стихи, читали по памяти сказки Пушкина, строфы из «Евгения Онегина», стихи и прозу Бунина, поэта Алексея Константиновича Толстого, с его стихотворением «Колокольчики мои, цветики степные».
Атмосфера интеллигентности, начитанности с раннего детства повлияла на внутренний мир Ирины. Благодаря любви к книге (а книг в профессорском доме было великое множество), она научилась музыке человеческого слова.
Поэзия стала верным спутником. Путеводной звездой в вечном пути по лабиринтам любви, страсти, жизни.
Ирина Анатольевна окончила школу №29 в Москве. С августа 1941 по май 1942 года была в эвакуации в г.Красноуфимске.
В 1942 году была направлена ЦК ВЛКСМ на работу в редакцию газеты «Комсомольская правда», где работала литературным сотрудником иностранного отдела до 1944 года.
Выступала с очерками в «Комсомольской правде». В 1944 году поступила в Литинститут им. Горького. Занималась в семинарах И.Л.Сельвинского и В.К.Звягинцевой. В институте была персональной стипендиаткой – получала стипендию имени И.А.Крылова.
Окончила институт в 1948 году с отличием. Впервые напечатала цикл стихотворений «Земля моя» в журнале «Знамя» №11 за 1948 год. Начала переводить с 1947 года стихи своего товарища по институту Расула Гамзатова.
Переводила поэзию грузинских, армянских, башкирских и других поэтов братских республик. Перевела стихи поэтов ГДР для Антологии немецкой поэзии.
В 1950 году впервые поехала в командировку от «Литературной газеты», в которой опубликовала ряд очерков. С 1950 по 1952 год шесть раз выезжала в командировки от «Литературной газеты».
В 1950-1951 годах принимала участие в декадах: башкирской, дагестанской, бурят-монгольской. Неоднократно принимала участие в Днях русской литературы в Армении, Грузии, Туркменистане, Казахстане.
Ирина Анатольевна является автором поэтических сборников: «Лирические стихи», «Август», «Лирика», «Крутизна», детский сборник «Бьют часы», и многочисленных поэтических публикаций в еженедельниках «Литературная газета», «Литературная Россия», «Неделя», газета «Известия», и в литературных журналах «Новый мир», «Знамя», «Юность», «Литературный Кисловодск», «Литературная Грузия», «Литературная Армения».
Вышла замуж, родила дочь. В 1975 году,14-го июля, Ирина Анатольевна Снегова, скоропостижно умерла от скоротечного рака лёгких, который едва распознали, и уже спасти не успели, в престижной поликлинике Литфонда.
Похоронена на Ваганьковском кладбище, по желанию семьи – без панихидных речей в Малом зале Центрального Дома литераторов, без писательских посиделок, без шума и тарарама, пьяных писательских поминок.
Поэзия Ирины Снеговой женская, а интонационно и тематически похожа на стихи Вероники Тушновой, с которой она дружила.
Вот что писала Вероника Михайловна о своей подруге по поэтическому цеху:
Стихи Ирины Снеговой очень женские. Женщины сразу узнают в её стихах себя, свои переживания и чувства.
Она никогда ничего из себя не строила, не пыжилась и не старалась выглядеть лучше, чем есть, и писала не о комсомольских стройках, а о женской судьбе, о том, как изживается боль и любовь:
«Отпусти меня, адова сила,
Окаянная блажь, развяжи!
Я просила… и вдруг – отпустило.
Вот уж март, дни хрупки и свежи.
Сердце бьётся неровно и тихо…
От любви восстаём, как от тифа».
Пусть эта женская поэзия, на которую смотрят свысока, которую больше любят девочки-подростки, но в стихах Ирины Анатольевны Снеговой много женской мудрости и зрелости.
Поэзия некогда популярной и почему-то теперь забытой Ирины Снеговой, должна, по праву, жить во всех поколениях любителей российской словесности.
Из поэтического наследия Ирины Снеговой.
«Всё приходит слишком поздно…»
Помню, где-то в дебрях детства
Я мечтала в горький миг,
Я придумывала средство
От напастей – зол моих.
Заведу себе собаку,
Может, будет этот пёс
Понимать меня по знаку,
Тосковать по мне до слёз.
Наперёд всё будет видеть,
Ляжет, вежливый, у ног,
Чтоб вовек меня обидеть
Лишь бы кто зазря не мог,
С той поры чудной и милой
Столько зим и столько лет,
Столько было, столько сплыло…
А собаки так и нет…
Всё обойдётся в лучшем виде.
Не спорь. Дыши. Прими урок.
Выходит срок любой обиде,
И жизнь – длинней, чем это срок.
Пообомнёмся, поостынет
И в вдоль пойдём – не поперёк…
А там беде или гордыне,
Чему-нибудь, да выйдет срок.
И отодвинется. Отыдет.
Отбередит. И, тратясь впрок,
Не снизойдёт к былой обиде
Душа…
Но дай ей, дай ей срок!
«Август празднует в силу вошедшее лето»
Август празднует в силу вошедшее лето.
Зеленее, зелёного в чаще огни.
Не скудеет избыток горячего света,
Запастись бы им впрок на ненастные дни.
Набирает рябина багряную горечь,
Оглушает кузнечиков струнная речь.
Август, это когда ты не просишь, не споришь,
Каждый солнечный луч начинаешь беречь.
Просто руки навстречу теплу поднимаешь
и с тревогой встаёшь не в десятом, а в семь…
Август, это когда ты уже понимаешь,
Что померкший денёк отгорел насовсем.
И становится с каждой минутой яснее,
Что всё ближе и ближе седые дожди.
И что осень уже неизбежна, а с нею…
Август – время моё, не спеши, подожди!
Я люблю эту тихую пору,
Эту острую чуткость земли,
Когда в ноги зелёному бору
Первой пригоршней листья легли.
Когда всё ещё так, как вначале,
Только съехали дачники с дач,
Только птицы вокруг замолчали
Да сквозь зелень проглянул кумач.
Когда полдни светлы и погожи,
А ночами – ни зги у крыльца,
Когда лето, как сердце, не может
Осознать неизбежность конца.
У нас говорят, что, мол, любит и очень.
Мол, балует, холит, ревнует, лелеет…
А помню, старуха соседка – короче,
Как встарь в деревнях говорила: жалеет.
И часто, платок, затянувши потуже,
И вечером в кухне усевшись погреться,
Она вспоминала сапожника мужа,
Как век он не мог на неё насмотреться.
Поедет он смолоду, помнится, в город,
Глядишь, уж летит, да с каким полушалком!
А спросишь – чего, мол управился скоро?
Не скажет … Но знаю: меня ему жалко.
Зимой мой хозяин тачает, бывало,
А я уже лягу, я спать мастерица!
Он встанет, поправит на мне одеяло,
Да так, что не скрипнет под ним половица.
И сядет к огню в уголке своём тесном,
Не стукнет колодка, не звякнет гвоздочек…
Дай Бог ему отдыха в царстве небесном!
И тихо вздыхала: жалел меня очень.
В ту пору смешным мне всё это казалось.
Казалось, любовь, чем сильнее, тем злее.
Трагедии, бури … Какая там жалость!
Но юность ушла. Что нам ссориться с нею?
И тот, кто не видел её годами,
И те, кто с ней рядом, бок о бок жили,
Все к ней сегодня пришли с цветами,
И рядом у ног её их сложили.
Стояли торжественные корзины,
От младшего сына, от старшего сына.
Плача, склонялась над ней невестка,
Та, что не раз отвечала дерзко.
И шапки махровой сирени белой
Бралась перекладывать то и дело.
И внук, что ленился очки подать ей,
Свежие листья ей клал на платье,
И, подобревшей рукой соседка
Вдруг положила хвойную ветку.
Люди кольцом стояли в печали,
Плакали, думали и молчали.
Стыли от стужи цветы живые,
Так много их у неё впервые…
А если б она их увидеть могла бы,
Взять, разобрать и поставить в вазы,
Может, из сморщенной, старой, слабой
Стала б красивой и сильной сразу.
И захотелось уйти из круга!
Сказать что все эти букеты лживы!
И крикнуть: «Дарите цветы друг другу
Сейчас, сегодня – пока живые!»
У Марины Цветаевой (1892-1941), кстати, тоже есть стихотворение, со схожим смыслом, как и у Ирины Снеговой, называется оно:
«Настанет день печальный…»
О, наконец, тебя я удостоюсь,
Благообразия прекрасный пояс!
А издали – завижу ли и Вас? –
Потянется, растеренно крестясь,
Паломничество по дорожке чёрной
К моей руке, которой не одёрну,
К моей руке, с которой снят запрет,
К моей руке, которой больше нет.
Но ваши поцелуи, о живые,
Я ничего не возражу – впервые.
Меня окутал с головы до пят
Благообразия прекрасный плат.
Никто меня уже не вгонит в краску,
Святая у меня сегодня Пасха.
И наконец-то будет разрешён
Себялюбивый, одинокий сон.
И ничего не надобно отныне
Новопреставленной болярыне Марине.
11 апреля 1916 года.
Первый день Пасхи.
Схожее по теме стихотворение об окончании земной жизни и переходе в параллельный мир, есть и у лауреата Нобелевской премии по литературе за 1958 год – Бориса Пастернака (1890-1960):
Как обещало, не обманывая,
Проникло солнце утром рано
Косою полосой шафрановою
От занавески до дивана.
Оно покрыло жаркой охрою
Соседний лес, дома посёлка,
Мою постель, подушку мокрую,
И край стены за книжной полкой.
Я вспомнил, по какому поводу
Слегка увлажнена подушка.
Мне снилось, что ко мне на проводы
Шли по лесу вы друг за дружкой.
Вы шли толпою, врозь и парами,
Вдруг кто-то вспомнил, что сегодня
Шестое августа по- старому,
Преображение Господне.
Обыкновенно свет без пламени
Исходит в этот день с Фавора,
И осень, ясная, как знаменье,
К себе приковывает взоры.
С притихшими его вершинами
Соседствовало небо важно,
И голосами петушиными
Перекликалась даль протяжно.
Был всеми ощутим физически
Спокойный голос чей-то рядом.
То прежний голос мой провидческий
Звучал, не тронутый распадом:
«Прощай, лазурь Преображенская
И золото второго Спаса
Смягчи последней лаской женскою
Мне горечь рокового часа.
Жалел меня очень _ Ирина Снегова
У нас говорят, что, мол, любит, и очень,
Мол, балует, холит, ревнует, лелеет…
А, помню, старуха-соседка короче,
Как встарь в деревнях, говорила: жалеет.
И часто, платок затянувши потуже
И вечером в кухне усевшись погреться,
Она вспоминала сапожника-мужа,
Как век он не мог на нее насмотреться.
— Поедет он смолоду, помнится, в город,
Глядишь — уж летит, да с каким полушалком!
А спросишь чего, мол, управился скоро?
Не скажет… Но знаю: меня ему жалко…
Зимой мой хозяин тачает, бывало,
А я уже лягу, я спать мастерица.
Он встанет, поправит на мне одеяло,
Да так, что не скрипнет под ним половица.
И сядет к огню в уголке своем тесном,
Не стукнет колодка, не звякнет гвоздочек…
Дай бог ему отдыха в царстве небесном! —
И тихо вздыхала: — Жалел меня очень.
В ту пору все это смешным мне казалось,
Казалось, любовь, чем сильнее, тем злее,
Трагедии, бури… Какая там жалость!
Но юность ушла. Что нам ссориться с нею?
Недавно, больная бессонницей зябкой,
Я встретила взгляд твой — тревога в нем стыла.
И вспомнилась вдруг мне та старая бабка, —
Как верно она про любовь говорила!
Ирина Снегова
Одна фраза
Одна фразаСамое ценное, что может сделать мужчина для своей женщины, это сделать ее своей любимой и единственной.
PS. Пожалуйста, поделитесь этой заметкой с друзьями и близкими. Вы никогда не знаете, какая мысль может изменить чью-то жизнь навсегда. Не стесняйтесь поделиться со всеми.
Ирина Снегова родилась в 1922 году в Курске. Окончила Литературный институт им. М. Горького в 1948-ом.
В том же году начала печататься. Автор поэтических сборников «Лирические стихи» (1958), «Август» (1963),
«Лирика» (1966), «Крутизна» (1967), книги стихов для детей «Бьют часы» (1962). В 60-е годы была
достаточна известна. Много печаталась в журналах, в основном это были переводы армянских и грузинских поэтов.
Умерла в 1975 году.
Это все, что известно о ее жизни и творчестве.
Из воспоминаний Ирины Снеговой:
«Многие моря и реки жили как бы невдалеке от моего детства, но Волга прошла сквозь него. Любовь к ней отца, волжанина,
была род недуга. Я никогда потом за всю мою жизнь ни у кого такого не встречала. Видела, как он вдруг начинал мрачнеть,
«тосковал по Волге», словно бы она – человек, собирался и уезжал. Первые мои годы все мы ездили летом в Тутаев,
в Ярославль, в Углич. И много раз плыли на уютных белых пароходах. Сверху, до Астрахани, и снизу вверх, к Рыбинску.
Двигались медленно, прочно садились на мель, долго стояли у больших городов и маленьких причалов… И то особое,
что подкатывало, тянуло под ложечкой, когда смотрела я на эту великую воду, на поблескивающие колоколенки дальних берегов,
было сродни стихам, было, может быть, предчувствием их и началом».
Вероника Тушнова:
«Я люблю стихи Ирины Снеговой, мне они дороги тем, что я ценю в поэзии превыше всяческого блеска, — ощущением подлинности.
Они — её существование, и как дыхание естественны и неизбежны».
Бывает так.
***
Помню, где-то в дебрях детства
Я мечтала в горький миг,
Я придумывала средство
От напастей-зол моих.
Заведу себе собаку,
Может, будет этот пёс
Понимать меня по знаку,
Тосковать по мне до слёз.
Наперёд всё будет видеть,
Ляжет, вежливый, у ног,
Чтоб вовек меня обидеть
Лишь бы кто зазря не мог.
С той поры чуднОй и милой
Столько зим и столько лет,
Столько было, столько сплыло.
А собаки так и нет.
Отпусти меня, адова сила,
Окаянная блажь, развяжи!
Я просила… И вдруг – отпустило.
Вон уж март, дни хрупки и свежи.
Сердце бьется неровно и тихо…
От любви восстаем, как от тифа.
Сотворение мира
Первая зелень — это без денег,
Это не хвостик редиски, не лук.
Первая зелень — это оттенок,
Лопнувшей почки внезапный звук.
Первая зелень — зыбкое пламя,
Горькая клейкость тугих ветвей,
Первая зелень — над головами
Свет незапамятных ранних дней.
Первая зелень — незащищенность.
Неискушенность. Люблю, люблю.
Сердцебиения учащенность,
Ртуть, ускользающая к нулю.
Первая зелень — поздние слезы.
Глухо гудит электронный век.
Режут ракеты пустырь межзвёздный,
В пальцах дрожит молодой побег.
Первая зелень, первая зелень,
Древняя нежность глубин земных.
Зеленью глаз твоих мир застелен,
Листья и травы смеются в них.
Стихи Снеговой не броские, в них нет вычурных метафор и необычных рифм. Но, вчитываясь в строки, вдруг понимаешь,
что под каждым стихотворением могла бы подписаться словами: «Да, это всё так. я знаю, о чем тут речь…
и со мной было такое же».
Из гордости. Не снятся нам они,
Чтоб нашего смущения не видеть.
А может быть, чтоб, боже сохрани,
Нас в этих снах случайно не обидеть.
«...нет в её стихах никакой заданности, никакой запрограммированности, но, может быть, именно в этом и сила её поэзии,
на диво естественной, органичной, честной. Она пишет лишь о том, что её волнует, лишь о том, о чём задумывается,
что ей важно, необходимо, и пишет так, как это ей дано, не пыжась и не стараясь выглядеть чем-то иным, чем-то не тем,
что она есть. Только так, по-моему, может и должен существовать поэт. Просто поэт, без всяких эпитетов и прилагательных.
Разве что с одним-единственным: истинный поэт».
У нас говорят, что, мол любит и очень.
Мол балует, холит, ревнует, лелеет.
А помню, старуха соседка – короче,
Как встарь в деревнях говорила: жалеет.
И часто, платок затянувши потуже,
И вечером в кухне усевшись погреться,
Она вспоминала сапожника мужа,
Как век он не мог на нее насмотреться.
— Поедет он смолоду, помнится, в город,
Глядишь, уж летит, да с каким полушалком!
А спросишь – чего мол управился скоро?
Не скажет… Но знаю: меня ему жалко.
Зимой мой хозяин тачает, бывало,
А я уже лягу, я спать мастерица!
Он встанет, поправит на мне одеяло,
Да так, что не скрипнет под ним половица.
И сядет к огню в уголке своем тесном,
Не стукнет колодка, не звякнет гвоздочек.
Дай Бог ему отдыха в царстве небесном!
И тихо вздыхала: жалел меня очень.
В ту пору смешным мне всё это казалось.
Казалось, любовь чем сильнее, тем злее.
Трагедии, бури… Какая там жалость!
Но юность ушла. Что нам ссориться с нею?
Недавно, больная, бессонницей зябкой
Я встретила взгляд твой – тревога в нем стыла.
И вспомнилась вдруг мне та старая бабка –
Как верно она про любовь говорила!