она остановилась схватила меня за рукав и посмотрела недоумевающе в глаза
Она остановилась схватила меня за рукав и посмотрела недоумевающе в глаза
А. С. Бухов (Биографическая справка)
Из ранних рассказов
Однажды меня позвали ехать на бега. Так как это предложение исходило от лиц, которым я ничего плохого не сделал, мне оно не показалось планомерным и заранее обдуманным вовлечением в невыгодную сделку. Говорят, что в первый раз это не кажется никому.
Один из убеждавших меня людей хорошо знал лошадей. Когда он говорил о них, казалось, что он провел все свое детство в беговой конюшне, умеет быстро сойтись с любой, даже самой замкнутой, лошадью и выведать от нее беговую тайну завтрашнего дня. Порой я даже удивлялся, почему у него еще не вырос хвост.
— Ты понимаешь: приходишь ты на бега, ставишь на лошадь десять рублей, и представь себе твое удивление, когда тебе выдают сто сорок рублей.
Признаюсь, что у меня даже мелькнула мысль о застойном состоянии нашей промышленности, раз есть такая область, где каждые десять рублей охотно оцениваются суммой в четырнадцать раз большей, тем более без всякого применения физического и умственного труда.
— Будешь сидеть и смотреть, а тут тебе деньги.
— Я понимаю, что мне самому бегать не придется. Я не настолько жаден, чтобы увеличивать свой заработок трехверстным пробегом. Но неужели это так.
— Да, только поедем. Ты сам увидишь. У меня есть верные лошади.
— То есть как верные?
— Да так уж, верные. Не выдадут.
Было похоже, что меня зовут на какое-то темное дело, где верные сообщники обещались не выдавать. Это давало богатую пищу моей любви к необычайным происшествиям, но мало говорило чисто практическим соображениям.
— Все-таки, может быть, ты объяснишь.
— Вот привязался, право. Мне жокей говорил.
— Ах, жокей. А что же, жокеи тоже бегают?
— Еще острит. Не жокеи бегают, а лошади.
— Знаешь, если бы тебе сказала сама лошадь, я был бы спокойнее
Около входа на места резко обнаружилось мое первое незнакомство с беговыми обычаями.
— Фу-ты, дурак. Это же за себя.
Я испуганно посмотрел на своего спутника и хмуро полез за деньгами.
— Я лучше за тебя поставлю. Ты здесь свой человек. Я проиграю.
Через несколько минут я понял, что это брали за право попасть на те места, где выдают вместо десяти рублей сто сорок. Это была выгодная комбинация, против которой протестовать было нелепо.
Из какого-то уголка, приветливо прижатый группой разговорчивых людей к стене, я смог сразу осмотреть весь ипподром, по которому мирно и спокойно ездили на лошадях люди, одетые в куски самых разнообразных материй. Так приблизительно одевают к маскараду молодых людей провинциальные костюмеры, у которых все уже разобрано и для шестерых желающих остались только костюм Офелии, розовое домино и два рыжих парика.
В жизни жокеи одеваются значительно скромнее и выдержаннее. Многие из них, заходя даже запросто к знакомым, не надевают красных шапок и зеленых штанов.
— Ты видишь эту лошадь?
— Черная. Пятый номер. На нее и ставь. Выиграет.
— Именно эта? Черная? Ты это верно?
Я посмотрел на лошадь. У ней был простодушный вид, совершенно не подчеркивающий ее желания оказать мне небольшую денежную услугу.
— Значит, она наверняка.
Тон у него был настолько уверенный, что я перестал сомневаться. В конце концов, у лошади не может быть человеческой страсти насолить малознакомому и остаться последней только для того, чтобы посмеяться потом с другой лошадью над моей недальновидностью. Я вспомнил, что в специальных трудах я не встречал таких примеров в описании лошадиного характера. Деньги в кассе тотализатора у меня взяли охотно, что еще раз в моих глазах подчеркнуло теплое доверие, которое мне оказывала администрация бегов.
— Взял. Можно пойти получать? Это из той же кассы?
— Сто сорок рублей. Ты же сказал.
— Погоди, брат, побегут, потом получишь.
Эта система расплаты мне не понравилась сразу.
Жуки на булавках (рассказы) (48 стр.)
Два дня Надежда Алексеевна удивлялась у себя дома или в других местах, о которых я не знал, а в четверг, в два часа, она пришла удивляться вместе со мной, на набережную.
Мне очень нравилось ее полудетское лицо и слегка дрожащий альтовый голосок, когда она была чем-нибудь озабочена. За три недели почти ежедневных встреч я успел привязаться к Надежде Алексеевне и решил поделиться с ней этим заключением. Я не знал, что это выйдет так остро и больно.
Один раз, кажется, это было часов в пять, зимой, на большой и шумной улице, когда Надежда Алексеевна стала рассказывать мне о какой-то необходимой покупке, какую она забыла сделать, я рассеянно прослушал все ее фразы и сказал:
— Вы мне очень нравитесь. Честное слово.
Она остановилась, схватила меня за рукав и посмотрела недоумевающе в глаза.
— Ну да. сказал. Так и сказал, что люблю. Может быть, выразиться по-другому.
Она сразу замолчала, а через минуту у нее вырвалось с искренним негодованием:
— Да разве об этом так говорят.
— Да вот так. На улице, во время разговора о канве.
— Что же, мне понятых было звать, дворников и милиционера, или в контору нотариуса вас затащить.
— Неужели же я должен был лечь на тротуар, бить ногами по камням и кричать безнадежным хриплым голосом.
Если это называется рыбой, она была права. Но что же тогда должен представлять из себя мужчина в таком понимании? В детстве я видел, как мальчишки посадили ежа в клетку канарейки; еж тыкался во все стороны, царапал проволоку, а через два дня издох. Должно быть, по всем поступкам он должен напоминать мужчину, тип которого нравится женщинам. Я против этого.
Месяца через два Надежда Алексеевна показала мне письмо от какого-то совершенно незнакомого молодого человека, фамилия которого была не то Непегин, не то Иванов, а может быть, Кранц.
— Кранц. Это мой бывший жених. Он студент-электротехник.
— Да вот хоть это. Пишет письмо. Пишет, что любит.
— А что же делать молодому человеку, как не любить и писать по этому поводу большие письма. Я сам студентом был. Знаю.
— А если бы я ему ответила письмом.
— А разве вы не хотели отвечать? Это невежливо.
Она встала с кресла и забегала по комнате.
Я сидел и думал: «Милая девушка, которая мне очень нравится, получила письмо от какого-то тихого бездельника и сейчас же прибежала мне об этом сообщить.
Она остановилась схватила меня за рукав и посмотрела недоумевающе в глаза
Это было в понедельник. Два дня Надежда Алексеевна удивлялась у себя дома или в других местах, о которых я не знал, а в четверг, в два часа, она пришла удивляться вместе со мной, на набережную.
Мне очень нравилось ее полудетское лицо и слегка дрожащий альтовый голосок, когда она была чем-нибудь озабочена. За три недели почти ежедневных встреч я успел привязаться к Надежде Алексеевне и решил поделиться с ней этим заключением. Я не знал, что это выйдет так остро и больно.
Один раз, кажется, это было часов в пять, зимой, на большой и шумной улице, когда Надежда Алексеевна стала рассказывать мне о какой-то необходимой покупке, какую она забыла сделать, я рассеянно прослушал все ее фразы и сказал:
— Вы мне очень нравитесь. Честное слово.
Она остановилась, схватила меня за рукав и посмотрела недоумевающе в глаза.
— Ну да. сказал. Так и сказал, что люблю. Может быть, выразиться по-другому.
Она сразу замолчала, а через минуту у нее вырвалось с искренним негодованием:
— Да разве об этом так говорят.
— Да вот так. На улице, во время разговора о канве.
— Что же, мне понятых было звать, дворников и милиционера, или в контору нотариуса вас затащить.
— Неужели же я должен был лечь на тротуар, бить ногами по камням и кричать безнадежным хриплым голосом.
Если это называется рыбой, она была права. Но что же тогда должен представлять из себя мужчина в таком понимании? В детстве я видел, как мальчишки посадили ежа в клетку канарейки; еж тыкался во все стороны, царапал проволоку, а через два дня издох. Должно быть, по всем поступкам он должен напоминать мужчину, тип которого нравится женщинам. Я против этого.
Месяца через два Надежда Алексеевна показала мне письмо от какого-то совершенно незнакомого молодого человека, фамилия которого была не то Непегин, не то Иванов, а может быть, Кранц.
— Кранц. Это мой бывший жених. Он студент-электротехник.
— Да вот хоть это. Пишет письмо. Пишет, что любит.
— А что же делать молодому человеку, как не любить и писать по этому поводу большие письма. Я сам студентом был. Знаю.
— А если бы я ему ответила письмом.
— А разве вы не хотели отвечать? Это невежливо.
Она встала с кресла и забегала по комнате.
Я сидел и думал: «Милая девушка, которая мне очень нравится, получила письмо от какого-то тихого бездельника и сейчас же прибежала мне об этом сообщить. Если бы она хотела скрыть, я бы мог ревновать. Что же мне было делать сейчас?» Я встал, подошел к ней и поцеловал ее около уха. Это было самое, может быть, нелогичное завершение события, но утопающий хватается за соломинку. К сожалению, соломинка оказалась настолько тяжелой, что быстро потащила меня ко дну.
Я уже говорил, что, когда она волновалась или была озабочена, она становилась удивительно милой.
У ней на глазах были слезы.
— Вы камень какой-то. Камень. Вас не продолбишь.
И, желая резче подчеркнуть обоснованность своего убеждения, схватила боа и ушла.
Этот вечер она просидела дома, ссорилась с сестрой и плакала. Я провел его дома, бесцельно скучая и хмуро относясь к себе. Впрочем, заснул я в сознании полной своей невиновности.
Если у совершенно посторонней женщины заплаканы глаза, значит, она или перенесла какое-то горе и будет сейчас очень мягка, или на кого-нибудь сердится и с вами будет очень любезна. Заплаканные глаза женщины близкой урчанье большого английского дога, внезапно встретившего вас в кабинете своего хозяина, где вы сидите одни и дожидаетесь.
— Почему это вы такая, Надежда Алексеевна?
Она укусила губу и нервно затеребила оборку юбки.
— Как же, как же. Удивительно милая опера. На что я не понимаю в музыке, а и то.
— Вы, кажется, не один вчера были?
— Я-то? Нет. Третьего дня моя землячка приехала и просила пойти вместе.
— А вы, конечно, не могли отказаться?
— Отказаться я мог. Неустойки никакой я платить бы, конечно, из-за этого не стал, но я не понимаю.
— Ах, вы не понимаете. Ну конечно, конечно. А я должна была провести вечер одна.
— Вы же сами сказали, что едете в гости. Были?
— Ну, была. Что же из этого?
— Совершенно ничего. Вы были в гостях, а я был со своей старой знакомой в театре.
ЛитЛайф
Жанры
Авторы
Книги
Серии
Форум
Бухов Аркадий Сергеевич
Книга «Жуки на булавках (рассказы)»
Оглавление
Читать
Помогите нам сделать Литлайф лучше
Все почтенные люди в следующей же главе были отданы мной в арестантские роты: пропойца с привычками полицмейстера перестал пить, открыл школу и стал держать экзамен за университет.
Так продолжалось четыре с лишком месяца, когда наконец роман стал всем надоедать и по утрам газетчики, прежде чем брать газету, осторожно осведомлялись, есть ли в ней роман. Если он оказывался, в этот день большинство из них предпочитало лучше работать на постройках новой дороги, чем торговать печатными произведениями.
— Ничего подобного. Как же я оставлю на произвол судьбы человека, который уже подпилил решетку и собирается убежать из тюрьмы?
— А потом вы меня заставите, чтобы он восемь дней ходил с веревкой на шее.
— Возьмите лишних сто рублей и прекратите.
Это было мое первое убийство ни в чем не повинного человека за деньги. Я повесил.
Вскоре я уехал из этого города. Прошло уже много лет после этого. Роман еще сохранился у меня как память о тяжелом испытании, перенесенном мной в молодости. И когда теперь меня приглашают работать в какой-нибудь газете, я смотрю приглашающему в глаза долгим пытливым Взглядом и робким голосом осведомляюсь, не будет ли в газете сенсационного романа.
И только получив честное слово, что об этом никто и на думает, вздыхаю радостно и облегченно.
Этого она мне простить не могла.
— Все, что угодно. Можете ругаться, делать гадости, но быть таким тихим кирпичом, таким тупым тюленем. Нет, с вами нужны железные нервы.
— Из какого же материала, недорогого и прочного, должны быть сделаны ваши нервы, если я, действительно, Стал бы ругаться с вами по поводу каждой вашей глупости, походя делать самые неожиданные гадости и вести себя как крыса в ведре?
— Я хочу, чтобы вы были человеком. Вы даже никогда не возвышаете голоса.
— Правда, я делаю это, только когда нужно позвать извозчика.
— У вас никогда не бывает даже минутного порыва. Вы никогда не сможете зажечь словами. Вы тряпка, мякина.
Таким разговором редко начинается скрепление большого, хорошо продуманного чувства. Так было и в этом случае. Вскоре мы разошлись после года мелких неприятностей, неожиданных разговоров с незнакомыми людьми и предугаданных звонков по телефону с изложением причин неявки к назначенному месту, одним словом, после того, что для краткости и для привлечения сочувствия называется любовью.
И теперь, когда я временами тепло вспоминаю о Надежде Алексеевне, мне кажется странным ее искренняя ненависть к основной черте моего характера: спокойствию.
Началось это с первого же момента, когда я, встретившись с Надеждой Алексеевной третий раз, сказал, что я хочу встретиться и четвертый, только, если можно, где-нибудь вдвоем.
— Это значит, чтобы не было никого другого.
— Можете назвать это журфиксом, благотворительным концертом или еще чем-нибудь. Мне все равно.
Очевидно, это было очень непонятно, потому что она, не спуская с меня изумленного взгляда, неопределенно спросила:
— Можно на набережной. Придете?
По-видимому, простота постановки всего вопроса немного обидела Надежду Алексеевну.
— Дело не в этом. Прийти я могу, но. Почему вы именно сейчас говорите мне об этом?
— Может быть, я оторвал вас от дела?
— Я так же, как и вы, в гостях, и никакого дела ни у кого нет. Я говорю, почему вы мне не сказали этого, ну, вчера, третьего дня.
— Я вас видел неделю тому назад.
— Почему же вы тогда мне ничего не сказали?
Я подумал и спросил:
— А вас не удивляет, почему я не говорил об этом четыре месяца тому назад, когда мы с вами ничего не слышали друг о друге?
— Я о вас и тогда слышала. Только я думала, что вы высокий и худой.
— Ну, вот видите. Если бы я, на основании этих кратких сведений обо мне, подошел бы к вам и попросил о встрече.
— Странно. Вы так спокойно об этом говорите, как будто бы ни в коем случае не можете получить отказа.
— Да почему же отказывать. Ведь я у вас не особняк прошу, или.
— Все равно. Я могла отказать, и вам было бы очень неловко.
— Это не послужило бы поводом для моего неожиданного самоубийства.
— Я бы могла рассказать это всем, и все стали бы над вами смеяться.
— Это могло бы стать темой для дружного и общего смеха или во время вечернего чая в колонии малолетних преступников, или на семейном празднике у вас на кухне.
— Прямо удивляюсь, как вы все спокойно говорите. Очень удивляюсь.
Это было в понедельник. Два дня Надежда Алексеевна удивлялась у себя дома или в других местах, о которых я не знал, а в четверг, в два часа, она пришла удивляться вместе со мной, на набережную.
Мне очень нравилось ее полудетское лицо и слегка дрожащий альтовый голосок, когда она была чем-нибудь озабочена. За три недели почти ежедневных встреч я успел привязаться к Надежде Алексеевне и решил поделиться с ней этим заключением. Я не знал, что это выйдет так остро и больно.
Один раз, кажется, это было часов в пять, зимой, на большой и шумной улице, когда Надежда Алексеевна стала рассказывать мне о какой-то необходимой покупке, какую она забыла сделать, я рассеянно прослушал все ее фразы и сказал:
— Вы мне очень нравитесь. Честное слово.
Она остановилась, схватила меня за рукав и посмотрела недоумевающе в глаза.
ЧИТАТЬ КНИГУ ОНЛАЙН: Жуки на булавках
НАСТРОЙКИ.
СОДЕРЖАНИЕ.
СОДЕРЖАНИЕ
Из ранних рассказов
Из сборника «Жуки на булавках»
Однажды меня позвали ехать на бега. Так как это предложение исходило от лиц, которым я ничего плохого не сделал, мне оно не показалось планомерным и заранее обдуманным вовлечением в невыгодную сделку. Говорят, что в первый раз это не кажется никому.
Один из убеждавших меня людей хорошо знал лошадей. Когда он говорил о них, казалось, что он провел все свое детство в беговой конюшне, умеет быстро сойтись с любой, даже самой замкнутой, лошадью и выведать от нее беговую тайну завтрашнего дня. Порой я даже удивлялся, почему у него еще не вырос хвост.
– Ты понимаешь: приходишь ты на бега, ставишь на лошадь десять рублей, и представь себе твое удивление, когда тебе выдают сто сорок рублей.
– Это будет даже не удивление, а вернее – радость, – согласился я, – тем более, если можно будет поставить еще…
– Ну конечно, можно… А больше поставишь – больше и дадут…
Признаюсь, что у меня даже мелькнула мысль о застойном состоянии нашей промышленности, раз есть такая область, где каждые десять рублей охотно оцениваются суммой в четырнадцать раз большей, тем более без всякого применения физического и умственного труда.
– Будешь сидеть и смотреть, а тут тебе деньги…
– Я понимаю, что мне самому бегать не придется… Я не настолько жаден, чтобы увеличивать свой заработок трехверстным пробегом. Но неужели это так.
– Да, только поедем… Ты сам увидишь… У меня есть верные лошади.
– То есть как верные?
– Да так уж, верные. Не выдадут.
Было похоже, что меня зовут на какое-то темное дело, где верные сообщники обещались не выдавать. Это давало богатую пищу моей любви к необычайным происшествиям, но мало говорило чисто практическим соображениям.
– Все-таки, может быть, ты объяснишь…
– Вот привязался, право… Мне жокей говорил…
– Ах, жокей… А что же, жокеи тоже бегают?
– Еще острит. Не жокеи бегают, а лошади.
– Знаешь, если бы тебе сказала сама лошадь, я был бы спокойнее.
Около входа на места резко обнаружилось мое первое незнакомство с беговыми обычаями.
– Пойди отдай в кассу три рубля, – сказал мне один из близких.
– Как же это так, – поморщился я, – еще не видел ни одной лошади, а уже отдавай… На какую же ставить?
– Фу-ты, дурак… Это же за себя.
Я испуганно посмотрел на своего спутника и хмуро полез за деньгами.
– Я лучше за тебя поставлю. Ты здесь свой человек. Я проиграю.
Через несколько минут я понял, что это брали за право попасть на те места, где выдают вместо десяти рублей сто сорок. Это была выгодная комбинация, против которой протестовать было нелепо…
Из какого-то уголка, приветливо прижатый группой разговорчивых людей к стене, я смог сразу осмотреть весь ипподром, по которому мирно и спокойно ездили на лошадях люди, одетые в куски самых разнообразных материй. Так приблизительно одевают к маскараду молодых людей провинциальные костюмеры, у которых все уже разобрано и для шестерых желающих остались только костюм Офелии, розовое домино и два рыжих парика.
В жизни жокеи одеваются значительно скромнее и выдержаннее. Многие из них, заходя даже запросто к знакомым, не надевают красных шапок и зеленых штанов.
– Ты видишь эту лошадь?
– Черная. Пятый номер. На нее и ставь. Выиграет.
– Именно эта? Черная? Ты это верно?
Я посмотрел на лошадь. У ней был простодушный вид, совершенно не подчеркивающий ее желания
Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.