она меня митюнюшка а я ее санюшка
Любовь и голуби (фильм)
«Любо́вь и го́луби» — фильм Владимира Меньшова по одноимённой повести Владимира Гуркина.
Цитаты [ править ]
Мамка твоя плохая тута — дома, а папка твой хороший — вона, другу́ мамку себе заимел!
Страшную весть принёс я в твой дом, Надежда! Зови детей!
Кикимор я не понимаю! Убери её, Надежда!
Знаете, как она меня называла? Никто не знает! Я ей говорю — Санюшка! А она мне — Митюнюшка!…
Умерла, говорит, дедушка, твоя бабушка.
Инфаркт Микарда! Вот такой рубец! Вскрытие показало.
Шо характерно — любили друг друга.
А голос какой был! Скажи ж, Надь! Как запоёт!
Откопались уже? Да вот, сон им рассказываю… Приснится же, зараза такая…
Ну… Санька… это я тебе… ни-ког-да. Ничего! Ничего! Врагу! Не сдаётся наш гордый «Варяг».
[Поёт] …Куда девки, туда яяя-а… Девки в баню, я на баню и ногами та-ра-ба-ню… У.
[Объявление в рупор на фоне гремящей на всю округу песни Высоцкого] Товарищи женщины, ярко-оранжевые закончились. Остались только бледно-зелёные!
А ты чё стоишь, уши растопырила? Отцова заступница.
Девушки, уймите вашу мать. Н-ну! зараза! «Людк, а Людк!» Тьфу! Деревня!
Извините, что помешал вам деньги прятать.
Ну, ну, пойди ещё, раззвони по всему посёлку! Трепло!
Проститься с другом имею право!
Ну, молодец… Что приехала.
О! Уж закусывут… Ну как же! Я говорю, закусывают уже?!
Ну не пил, не пил я! Хх. Хотяя… повод есть.
Ну вот, день взятия Бастилии впустую прошёл…
Восемьдесят лет со дня рождения… Ух ты, а ей уж восемьдесят?!
Садись, баба Шур, поешь с нами.
Почту там не принесли, а?
Баба Шур, ты… тогда сама. Ладно, а?
Василий, это вы чем руки-то моете?!
Людк, а Людк! Сумки-то возьми… На-ка!
Здравствуй, Людынька, здравствуй!
Здрасьте, баба Шура!
Ой, ну никак не наглядеться на тебя, ну никак не наглядеться!
Слышь, Надя. Надя, я говорю, не могу наглядеться на Людку-то!
Ой, кака́ красавица-то получилась, кака́ удалась красавица-то!
А чего не заходишь-то к нам, не проведаешь?
Заходи, чайку́ пошвыркаем с брусничкой-то — така́ ладна брусничка получилася!
Только глаз, как это… один сюда, один — туда!
Бревно! С вагона соскользнуло, кувырк на землю… Одним концом Ваську — по голове. Шибануло вашего отца, Людка! Всё!
Фигура вторая — печальная.
Узнаю, кто из вас с отцом видится — прокляну.
Что характерно, Лёнька не одобрил твой поступок.
Что характерно — обнаглели!
А у нас текучка, така страшная у нас текучка…
Я другой узел вяжу.
Иду из мага́зина, вся трясуся. К воротам подойду, думаю: «Нет там тебя. А мне чё там тогда делать?»
Как яму не стыдно, поросёнку. Кобель. Вот ведь какой кобель, батя ваш! Ой, чё делать, не знаю! Ой, горе-то како! Лёньк, поросятам дал.
Хрясь! И всё, что болело — в мусорное ведро!
Посылаем запрос в космос: «Так, мол, и так! Как, мол?»
А как хвост тебе в городе прижало, дак куда ж ты, мила моя, побежала?! К маме!
Совсем не держат ноги. Как ватные, ноги. До сих пор трясутся… руки.
Ну, Василий, мягкого тебе полёта.
Надюха — мой компас земной.
Почему люди такие жестокие?
Мы из разных социальных пластов, но ведь нас судьба связала.
Хватит! Я не деревянная!
Как жить, баба Шур? Ну как жить?
Я от мужа сбежала — так отец в бегах.
Людк, прости меня дуру… Прости!
Однако… потоп щас будет.
А ты из меня сколько крови выпил!? Я ж спокойные дни-то на пальцах могу сосчитать!
К Дарье Усвятской кто через огород шастал?
Ну не пронесло тебя, оглоеда, с тех огурчиков-то? А на Маньку Зыкову не заглядывался, а? Скажешь, нет?
Да все вы на одну колодку, дядя Митя!
Чтой-то вы все взъерепенились, я погляжу!
А пьёте вы сколько, Дядя Митя, а?!
Да что ты, я уж не знаю куда прятаться! Ты-то чегооо?!
Молчите лучше, дядя Митя, молчите!
Это откудова это к нам такого красивого дяденьку замело? Иль чё забыл, сказать пришёл? Ой, гляньте-ка, в глаза не смотрит — наверно, двойку получил! Ну как живешь-то? Как молодуха? Наша? Я ей тут… космы повыдирала! Расстроилась, поди? Иль ничего? Ну что молчишь-то, дядь Вась. Ну молчи, молчи.
Ой! Полюбовница на спички денег не даёт! Хорошо живёшь!
Не цепляй меня, Надюха, я ж нормально пришёл-то, обговорить, а ты…
Я тебя цепляю! Я тебя цепляю. Ой! Гляньте-ка! А ты знашь, что я твоим голубям все бошки начисто поотрубала? Знашь, нет?
Когда Лёнька топор подхватил, я манёхо не родила, знаешь!
Помру — Ваську на поминки позову, а тебя, охломонку, не пушшу́!
Ишь ты, органы движения они лечили, органы движения! Поотрубать бы вам к чёртовой матери эти органы-то, чтоб дурью-то не маялись!
По столовкам ходить не много радости.
Да какая судьба?! По пьянке закрутилось, и не выберешься.
Я не очень пьяная, Василий?
Ну что, не терпится?
Чёй-то он в такую рань-то?!
Я ж те говорила: Оденься! Оденься! — «Потеплело! Потеплело!»
Чего. Оойй… Кто это прячется, кто это прячется, интересное дело?! Да если б я его, оглоеда, только встретила…
А ну-ка давай иди на стол собери, скоренько.
Беги скорей в бакалейку, вот деньги, купи чего надо, не хватит — ещё подкупим. Ой, и хле́ба, сына, хле́ба! Беги.
А ты боялась… Понимать надо.
Вон какого парня-то вырастили!
А теперь смотри на меня — и на себя посмотри!
Всё! Считай, зада нет!
О… Голова! Плашмя! Плашмя надо!
Вот, сынок, когда я служил, старшина верёвочку натянет, как задницей задел — так наряд вне очереди.
А когда я служил, у нас проволочку колючую натягивали. Немцы. А к ней мины… Наряд вне очереди…
А чё сидите? Чё вы сидите-то, а? Старые танцуют — они сидят! Давай-давай-давай…
Куда вы, заполошные? Слезайте, расшибётесь!
Диалоги [ править ]
— Она всё спрашивает: «Куда деньги дел, куда деньги дел?»
— А куда деньги дел?
— Вот тебе дочка, на платья и на мороженое, а тебе Людка, — во! — на сапоги и на помады… будем теперь… голодом сидеть!
— Чёт ты размахнулась на 25 рублей, Надюха!
— О, Саня пришла.
— Ой, Саня пришла. Я тебя ещё у магазина заприметила, я ему: «Митя, Митя», — а он ухом не ведёт! Почесал, и почесал.
— Что говоришь? Шо-то я… слышать плохо стал… Ну, ну-ка, скажи что-нибудь.
— А чё сказать-то? Здорово, дядя Мить.
— Не слышу! Надо это… Аппарат! К ушнику идти, аппарат ставить.
— Па-ра-зит.
— Ну, Санька, это я тебе… ни-ког-да.
— Выходной сегодня?
— Выходной.
— А чего квасишься? С Надькой поцапался?
— Аха! Чёрт-тё знает…
— Я терь тоже со своей в контрах! Она щас там, а я тут, она туда, а я сюда. Пускай помарафонит.
— На, хлебни.
— Не, не люблю.
— О.
— Выпей, дядь Мить!
— Не надо! Санечка не любила этого…
— Ну, скажи ты ей.
— Что сказать-то, сынок?
— Чтоб не ревела…
— Надюха! Не реви!
— Фыр-р-р! Бр-р-р… Ух! О-хо-хо… О, ёшкин кот.
— Осторожнее, товарищ! Вы меня забрызгали. Я уже мокрая вся с головы до ног.
— Я извиняюсь.
— О! Здравствуйте!
— В чём дело?!
— Вы у нас в отделе кадров работаете, в управлении.
— Товарищ Кузькин?
— Ага, Кузякин.
— Владимир Валентинович?
— Ага, Василий Егорыч.
— А, ну правильно, у меня профессиональная память. Значит, Вам досталась вторая путёвка? Тесен мир, хых.
— Нет, нет, выходите первым.
— Аха, слушаюсь.
…Но без большой любви на сердце пусто, с тобой тогда друг друга мы нашли… (вокруг звучит «Жгучее южное танго» в исполнении Геннадия Каменного)
— Это ж надо… Забраться за тысячи километров от родного дома, чтобы в море встретить человека из своей же конторы!
— Я извиняюсь. Вы тоже на курорт «Органов движения», после травмы, а?
— Боже сохрани! Мне этот климат посоветовала моя экстрасенс.
— Экстра — кто?
— Сенс! Она будущее провидит.
— Вы что, разве, об этом ничего не слышали?
— Я ведь всё по хозяйству.
— Ну, знаете ли… Сейчас все газеты только об этом и пишут. Странно…
— Кстати о работе. Как у вас с планом?
— У нас? Нормально, выполням всё.
— Вообще-то, ваш леспромхоз у нас всегда на хорошем счету, мы вами довольны.
— Да? Большое спасибо.
— А, ёшкин кот! А-а-апчхи! А-а-а… О. Здрасьте, Раиса Захаровна.
— Здрасьте! Так мы ещё и соседи…
— Аха, извините, а-а-апчхи.
— Приношу я ей фотографию ещё одного человека. Он, знаете, как-то неожиданно исчез… Мца… Она взглянула внимательно на фотографию, подошла к карте… [начинает всхрапывать]
— Ну и чего? Раиса Захаровна! Раиса Захаровна!! Раиса Захаровна. Я говорю, ну и чего дальше-то было, подошла к карте и чё?
— Да. Подошла к карте… Так вот… Ткнула пальцем и говорит: вот горячая точка, он щас здесь… [всхрапывает]
— Я извиняюсь… Нашли. Раиса Захаровна! Мужика-то нашли?
— …Кому?!
— Мужика-то, говорю, нашли?!
— Э-э-эх… Да какой-то электросон, я Вам скажу, ну, прямо как каменный век. Понимаете.
— Я извиняюсь, а Ва́шего мужа как зовут?
— Кого?! Ха-ха-ха! Ну нет, знаете ли… Я своей свободой дорожу! Брак — это добровольное рабство.
— Даа.
— А кто Вам галстучек купил?
— Дак это, Надюха купила.
— Хм… хм-хм… хм-хм… Рекомендую приобрести вот этот. Он и к костюму подходит… И к глазам.
— …Да в уборную я!
— И я с тобой!
— Лёнь, баба Шура-то померла!
— Нормально…
— Шибануло вашего отца, Людка! Всё… Всё, всё, теперь так и останется…
— Что останется?
— Что-что? Косоглазие.
— Так он живой?
— Ты чё каркаешь, дура? Конечно живой! А вы что подумали.
— Я тебе покажу, что мы подумали!
— Чёй-то, Людк? Пыс-пыс-то чё?
— Постскриптум. Послесловие.
— Мой папа очень хотел мальчика, а родилась девочка.
— Как назвали-то?
— Кого?
— Девчушку-то.
— Раиса Захаровна!
— Не понял…
— Ну, мой папа хотел мальчика, а родилась девочка — я́!
— Аааа…
— Ты идёшь к этой горгоне?!
— Не, я к жене.
— Не пойду!
— Ну и сиди. Тока знай: я с сегодняшнего дня с тобой тоже в контрах!
— Куда он всё хотел-то, говоришь?
— Ну, в бар!
— Где ж я ему возьму-то, этот бар.
— Вот побарствует маленько и притопает.
— Ракушек мне привези… И пальму.
— Ой, дочь, пальму-то на себе переть?
— Веточку.
— Ой, ты чё сделала-то?
— Погладила.
— Да, кто ж его теперь завяжет-то?
— Ой.
— Ну всё! Съездил на курорт! Всё! Распаковывай чемоданы, Людка!
— Иди Людка, неси сберкнижку.
— Где?
— Тама!
— Аааа!
— Ага…
— Вы кем в управлении-то?
— Я работаю в отделе кадров.
— Ох, что ж так плохо за кадрами смотрите? Бегают куда хотят ваши кадры, а вам и дела нет.
— Вообще-то, знаете, у нас текучки нет.
— А у нас тякучка, ох, кака страшная у нас тякучка…
— Всё не так страшно.
— Каж не страшно?! Страшно.
— Успокойтесь, прошу вас, успокойтесь. Вы его любите?
— Чё?
— Любите ли вы этого человека?
— Ооой, ох, да какой эт человек? Да был бы эт человек, да разве б он так поступил?
— А если это любовь, Надя?
— Кака любовь?!
— Така любовь! Вот о чём должны вы были сначала подумать, Наденька!
— Ну не знаю я уж, сколько лет с им прожили, чё ж, воевали мы, что ль, с ним? Всё у нас хорошо было.
— А привычка?
— Кака привычка?
— Элементарно, привычка. Потому я и спрашиваю у вас: любите вы этого человека?
— Ну не знаю, вы всё слова каки-то говорите. Кака тут любовь, когда, вон, воздуха мне не хватат, надышаться-т не могу. А в груди прям жгёт, прям жгёт, как будто жару, вон, с печи сглотнула.
— К Дарье Усвятской кто через огород шастал?
— Говорил же… Огурчиков набрать.
— Ааа… Не пронесло тебя, оглоеда, с тех огурчиков-то?
— Замёрзнешь…
— Ничего, потеплело маленько!
— Дым-то не мешает?
— М. Кури в сторонку.
— Тихо! Я щас огородами пройду, аха…
— Куда ты огородами-то без штанов?!
— О, ты ёшкин кот! О!
— В армию меня забирают.
— Кто?!
— Дед Пихто!
— Когда?!
— Завтра к семи.
— А эта, как её ёшкин кот, медкомиссия?
— Всё прошёл.
— И не сказал!
— В какие войска, сынок?
— На границу.
— Сейчас там тихо!
— Пап!
— Чё?
— Штаны-то надень.
— Ой! Ёшкин кот, а!
— Вот, сынок, когда я служил, старшина верёвочку натянет, как задницей задел — так наряд вне очереди.
— А когда я служил, у нас проволочку колючую натягивали. Немцы. А к ней мины. Наряд вне очереди…
— Слышь, сынок, ты там смотри, чтоб ни одна холера-то на нашу землю, аха…
— Брось. Брось, Василий, никто на нас не кинется, не паникуй.
— Кидались жа.
— …ну.
— Кидались. Ну и дали им!
— Ну ничего, мы тебе ещё одного народим.
— Ты чего говоришь-то, бать? Чего говоришь-то?! Не слушай его, Оля!
— Да ладно, все уж знают…
— Может мы тоже пойдём с тобой — состругаем себе снегурочку-то? Во жизнь-то!
— Молчи уж, стругальщик…
— Всё, хватит! Пойдём, Вась, тяпнем…
— Не, не… Не!
Я ей говорю — Санюшка! А она мне — Митюнюшка!
Статная величественная Наталья Максимовна Тенякова. Гениальная Актриса и удивительная Женщина! Говорит то, что думает, — без сантиментов и красивостей. Смотрит прямо в глаза. Улыбается без фальши.
Не люблю пустых разговоров. Приходите в театр, смотрите спектакли, в которых я играю. Больше, чем на сцене, я сказать не могу.
Помню, как перед тем как начать репетировать сказку «Машеньку», преподаватель заставлял меня пройти всю биографию персонажа. Как она едет в поезде к деду, о чем думает, как подходит к двери… С тех пор я никакого режиссера не боюсь, даже самого остолопа, — потому что знаю, с чего начинать.
Я была толстой девкой с двумя косицами.
Я актриса Сергея Юрского. Ему со мной удобно и интересно. А мне с ним. Это мой учитель, режиссер. Да что там говорить — он просто гений.
— На третьем курсе меня пригласили на съемку «Большой кошачьей сказки» по Чапеку: «Придешь и сыграешь эпизод, невесту Юрского». Что?! Я и великий Юрский?! Не может быть! Вхожу в полуобморочном состоянии в огромный зал. Сидит Юрский, что-то листает. Режиссер говорит: «Познакомьтесь, Сергей Юрьевич, это студентка Наташа Тенякова». Я как под наркозом: иду медленно, косолаплю ногами… Юрский встает, поправляет бабочку. А я не знаю: подать ему руку или не подать? Если бы меня представляли Станиславскому, я протянула бы ему руку? Ведь Станиславский и Юрский — для меня одно и то же. Протягиваю ладошку. Юрский берет мою руку и целует. У Бунина есть такой рассказ — «Солнечный удар». Это про нашу встречу.
Во время гонений на Юрского в Ленинграде ему не давали работать, он был везде запрещен. Его как диссидента выживали из города, и мы были вынуждены уехать. Как? Куда? Где жить? Решили податься в Москву, но тогда никто не менял московские квартиры на питерские… И вот тут начались всякие гадкие уговоры: «Наташ, ну тебе-то зачем? Тебя-то никто не трогает, останься в Питере. Ты первая актриса БДТ, будешь играть все роли…» Я в тот же день пошла и сменила фамилию на Юрскую.
Я очень боялась шумной и беспорядочной Москвы после степенного Питера, где я выросла на тихой Пушкинской улице, впадающей в Невский проспект. Но, оказалось, все не так страшно, встретили нас приветливо.
Я очень спокойный человек, не скандальный, не истеричный. С Юрским настолько интересно и настолько не скучно, что за это можно простить все. Нам есть о чем говорить друг с другом. Есть о чем молчать. И есть о чем играть вместе.
Кто в нашей семье главный?!— Этот вопрос разрушил не одну актерскую семью. Нельзя тягаться, кто главнее! Нельзя позволять себе выплесков тщеславия и тянуть одеяло на себя. Именно из-за этого распадаются браки. Как только кто-то начинает проявлять амбиции, семье сразу можно сказать «прощай».
Любовь сильнее амбиций. Она позволяет прощать, не замечать недостатков в том, кого любишь.
Поведение актеров на сцене надо изучать психиатрам. Медики говорят о не известной им, но точно существующей «системе», которая включается при выходе на сцену. Допустим, если у артиста сильный насморк, то он вдруг прекращается. Заканчивается спектакль — и насморк начинается снова. Что бы ни случилось у артиста — стоит ему выйти на сцену, и сцена лечит. Это настоящая магия! Работают какие-то совершенно непонятные кнопки, в организме происходит нечто такое, чего наука пока не может объяснить.
Преподаватель нас, первокурсников, еще на первом занятии предупреждал: «Запомните на всю оставшуюся жизнь: актер не играет в спектакле только в случае собственной смерти».
Мне никогда не нравилось играть в кино! Для меня это неинтересно, скучно… Снимают отдельными кусками, то с конца начнут, то с середины. То ли дело театр: собрался, сделал глубокий вдох — и сыграл на одном дыхании от начала и до конца.
На картине «Любовь и Голуби» подобралась прекрасная компания. Поэтому и фильм получился замечательным — плохое настроение на раз снимает. Я его очень люблю, а на съемки попала случайно. Юрскому никак не могли найти партнершу. Все стали уговаривать меня сыграть его старуху, и Юрский тоже подключился: «Ну, Наташа, давай вместе, чего уж там»… В этом фильме все было чересчур. Юрский, интеллигент в пятом поколении, играл деревенского алкаша. Я — бабку… Удивительно, но Сережа как-то сразу прикипел к этой роли и, по-моему, создал удивительно смешной образ. А меня загримировали до неузнаваемости. Потом все лицо было измятым. Знаете, что такое пластический грим? Когда его снимаешь, на лице еще долго остается отпечаток — хоть утюгом разглаживай.
Для меня дороже всего на сцене— это молчание зала. Это самое прекрасное, что есть в театре, — когда я держу паузу и владею зрителями.
В моем характере главная черта— это лень. Я ею спасаюсь: все в жизни делаю очень-очень быстро, чтобы поскорее закончить и полениться: почитать, расслабиться. Мне жалко трудоголиков — им этого не понять.
Ценю в людях ум, юмор и талант.
