не называй меня мамой рассказ
Не называй меня мамой, ты меня позоришь и добавляешь мне возраст. Я для тебя Вероника
Он меня бросил! Он ушел от меня! Это ты виновата, — кричала маман, — кто тебя за язык тянул со своей новостью?
Вероника истерит. Уже недели три. Ее бросил сожитель. Ну, в принципе, этого и следовало ожидать.
Мне 26 лет, Веронике, которая является моей родной матерью — 44 года, да, замуж за моего отца она вышла довольно рано, и развелась почти сразу после того, как я родилась.
-Никчемный и нудный тип, — говорит мама о моем отце, — я бы ничего с ним не увидела и не добилась.
Этот «никчемный» тип, к слову, прожил со второй женой счастливо и в согласии уже 24 года. У них двое детей, дом — полная чаша. И у меня квартира, которую мне купил отец, и в которую я ушла жить после того, как вышла замуж.
У меня было вполне нормальное детство, потому что я росла сначала с папиной мамой, а после того, как отец женился вторично, я стала жить в его новой семье.
Нетипично, правда? Но такая ситуация всех устраивала, тем более меня. Мачеха относилась ко мне очень хорошо, я платила ей тем же. Дошло до того, что именно мачеху я и называла мамой, а родную мать Вероникой. Так пожелала она сама.
Помню, как она меня взяла с собой на отдых в Сочи, мне тогда было 10 лет.
-Не называй меня мамой, — истерично и зло зашептала она мне на пляже, — ты меня позоришь и добавляешь мне возраст. Я для тебя Вероника. Поняла?
Да, поняла, ты — Вероника. Больше с ней я отдыхать не поехала. Потому что по вечерам я сидела в комнате, а Вероника гоняла на свидания.
Мужей у маман было много. Официальных 3 или 4. Я не успевала запоминать их лица, тем более, что видела их не часто.
Последние лет 10 Вероника узами официального брака себя не связывала, но в квартире у нее систематически обреталась очередная любовь всей ее жизни: Вадик, Алик, Тагир, Никита и так далее.
-У меня должна быть личная жизнь, — заявляла маман мне и остальным, — и не ваше дело с кем я делю радости жизни. Главное для меня — быть счастливой и красивой.
Маман работала в салоне красоты. Она была неплохим стилистом, но в погоне за собственной вечной молодостью явно перебарщивала. Гиалурона на ее лице становилось все больше, а ее кавалеры все моложе.
Последний был моложе Вероники на 20 лет. То есть он был младше меня на 2 года.
-Знакомься,- весело прощебетала Вероника месяц назад, возникнув неожиданно на пороге нашего с мужем семейного гнезда, — это Игореша. Мы с ним уже 3 месяца вместе, собираемся пожениться. Пришли знакомиться с родственниками.
Маман кокетничала и жеманничала, а мой супруг полез за шампанским, потому что, кроме знакомства с очередным мальчиком Вероники, у нас тоже было, что отпраздновать.
-Мама, ой, прости, Вероника, — начала я, — тебе тоже есть с чем нас поздравить, я жду ребенка и ты скоро станешь бабушкой.
Игореша весело захлопал в ладоши и кинулся поздравлять меня, мужа и Веронику, а она просто позеленела и выскочила из-за стола. Игореша вернул женщину уже с улицы и мы довольно мирно досидели вечер.
А через неделю после того события, Вероника, злая, как фурия, прибежала ко мне и набросилась на меня почти с кулаками:
-Он меня бросил! Он ушел от меня! Это ты виновата, — кричала маман, — кто тебя за язык тянул со своей новостью? Какая я бабушка? Как ты могла со мной так поступить? Ты испортила мне всю жизнь! Я еще молода, чтобы быть бабушкой!
Напоминать, что ее собственной маме в год моего рождения, было лишь 37 лет, было бесполезно.
Игореша свалил в закат к своей однокурснице, папа которой был крупным бизнесменом. Но мама решила, что всему виной была я.
-Вероника, я беременна первый раз, — сказала я родительнице, — а сожители у тебя менялись и раньше, с периодичностью раза три в год!
-У меня нет дочери, а значит и нет и не может быть внуков, — взвизгнула Вероника и громко хлопнула дверью.
Пришедший через пару часов с работы муж, купил тортик и шампанское. Мы идем радовать новостью отца и маму, мою настоящую семью.
Не называй меня мамой, ты меня позоришь и добавляешь мне возраст. Я для тебя Вероника
Он меня бросил! Он ушел от меня! Это ты виновата, — кричала маман, — кто тебя за язык тянул со своей новостью?
Вероника истерит. Уже недели три. Ее бросил сожитель. Ну, в принципе, этого и следовало ожидать.
Мне 26 лет, Веронике, которая является моей родной матерью — 44 года, да, замуж за моего отца она вышла довольно рано, и развелась почти сразу после того, как я родилась.
-Никчемный и нудный тип, — говорит мама о моем отце, — я бы ничего с ним не увидела и не добилась.
Этот «никчемный» тип, к слову, прожил со второй женой счастливо и в согласии уже 24 года. У них двое детей, дом — полная чаша. И у меня квартира, которую мне купил отец, и в которую я ушла жить после того, как вышла замуж.
У меня было вполне нормальное детство, потому что я росла сначала с папиной мамой, а после того, как отец женился вторично, я стала жить в его новой семье.
Нетипично, правда? Но такая ситуация всех устраивала, тем более меня. Мачеха относилась ко мне очень хорошо, я платила ей тем же. Дошло до того, что именно мачеху я и называла мамой, а родную мать Вероникой. Так пожелала она сама.
Помню, как она меня взяла с собой на отдых в Сочи, мне тогда было 10 лет.
Фото из публичного доступа сети Интернет
-Не называй меня мамой, — истерично и зло зашептала она мне на пляже, — ты меня позоришь и добавляешь мне возраст. Я для тебя Вероника. Поняла?
Да, поняла, ты — Вероника. Больше с ней я отдыхать не поехала. Потому что по вечерам я сидела в комнате, а Вероника гоняла на свидания.
Мужей у маман было много. Официальных 3 или 4. Я не успевала запоминать их лица, тем более, что видела их не часто.
Последние лет 10 Вероника узами официального брака себя не связывала, но в квартире у нее систематически обреталась очередная любовь всей ее жизни: Вадик, Алик, Тагир, Никита и так далее.
-У меня должна быть личная жизнь, — заявляла маман мне и остальным, — и не ваше дело с кем я делю радости жизни. Главное для меня — быть счастливой и красивой.
Маман работала в салоне красоты. Она была неплохим стилистом, но в погоне за собственной вечной молодостью явно перебарщивала. Гиалурона на ее лице становилось все больше, а ее кавалеры все моложе.
Последний был моложе Вероники на 20 лет. То есть он был младше меня на 2 года.
-Знакомься,- весело прощебетала Вероника месяц назад, возникнув неожиданно на пороге нашего с мужем семейного гнезда, — это Игореша. Мы с ним уже 3 месяца вместе, собираемся пожениться. Пришли знакомиться с родственниками.
Маман кокетничала и жеманничала, а мой супруг полез за шампанским, потому что, кроме знакомства с очередным мальчиком Вероники, у нас тоже было, что отпраздновать.
-Мама, ой, прости, Вероника, — начала я, — тебе тоже есть с чем нас поздравить, я жду ребенка и ты скоро станешь бабушкой.
Игореша весело захлопал в ладоши и кинулся поздравлять меня, мужа и Веронику, а она просто позеленела и выскочила из-за стола. Игореша вернул женщину уже с улицы и мы довольно мирно досидели вечер.
А через неделю после того события, Вероника, злая, как фурия, прибежала ко мне и набросилась на меня почти с кулаками:
-Он меня бросил! Он ушел от меня! Это ты виновата, — кричала маман, — кто тебя за язык тянул со своей новостью? Какая я бабушка? Как ты могла со мной так поступить? Ты испортила мне всю жизнь! Я еще молода, чтобы быть бабушкой!
Напоминать, что ее собственной маме в год моего рождения, было лишь 37 лет, было бесполезно.
Игореша свалил в закат к своей однокурснице, папа которой был крупным бизнесменом. Но мама решила, что всему виной была я.
-Вероника, я беременна первый раз, — сказала я родительнице, — а сожители у тебя менялись и раньше, с периодичностью раза три в год!
-У меня нет дочери, а значит и нет и не может быть внуков, — взвизгнула Вероника и громко хлопнула дверью.
Пришедший через пару часов с работы муж, купил тортик и шампанское. Мы идем радовать новостью отца и маму, мою настоящую семью.
Жми «Нравится» и получай только лучшие посты в Facebook ↓
«Раньше я не разрешала называть себя мамой». История женщины, для которой нет чужих детей
Приблизительное время чтения: 8 мин.
«Я — мама девятерых детей», — говорит на публичных выступлениях Мария Львова-Белова, чтобы привлечь внимание публики. И у нее получается — в это трудно поверить, когда видишь перед собой энергичную молодую женщину. «Рожденных у меня пятеро, остальные — приемные», — добавляет она, и все немного расслабляются. Но на самом деле тех, кого она называет детьми, а они ее — мамой, гораздо больше.
У Марии в Пензе несколько проектов помощи молодым людям с инвалидностью, самый известный — «Квартал Луи». Это общественно-церковный проект, который назвали в честь Луи Армстронга, известного джазмена:
«Он был ребенком одаренным, но, как бы сейчас сказали, без перспектив, а стал легендой. Надеюсь, у наших ребят получится так же», — говорит Мария.
Ассоциация с музыкой не случайна — по образованию она дирижер биг-бенда.
Все началось 10 лет назад, когда я узнала, что в детской городской больнице есть дети-отказники — те, от кого отказались после родов или которых нашли на улице, забрали из неблагополучных семей. К этому времени я сама родила двоих детей, получила музыкальное образование и преподавала.
Когда я увидела этих отказничков, во мне все перевернулось. Пока их не определили в детский дом, они находятся в больнице, и в этот момент они еще пока не «государственные», но уже и не «родительские». Мне захотелось поддержать их. Я не могла это оставить как есть, поэтому собрала команду волонтеров. Кстати, среди нас была Анна Кузнецова — теперь она уполномоченная по правам ребенка.
Мы просто ходили к малышам, мыли их и читали сказки, «бросая» своих детей. Это может прозвучать жестко, но мне кажется, что неправильно посвящать всю жизнь только своим детям. У женщины должны быть и другие задачи, интересы. И свое дело я нашла в поддержке тех, кому труднее.
Основная часть ребят-отказников с ДЦП после 18 лет попадает в дома престарелых и психоневрологические диспансеры. Там, как правило, плохие условия. Так получилось, что наша семья переехала, и старый дом остался пустым. Я захотела поселить там несколько человек — это точно лучше дома престарелых. Мы всё перестроили, несколько меценатов выкупили наш дом. Но когда помещение было готово, отказались все ребята, кроме одного. Я думала, что сейчас сделаю их счастливыми, а в итоге никто не хотел ехать. Но их можно понять: жизнь научила относиться ко всему с недоверием.
Пришлось уговаривать каждого по отдельности. Так появился «Квартал Луи». Я понимала, что в детском доме много ребят с тяжелыми формами заболевания, которые не смогут сами жить в «Квартале».
«Квартал» — это буферная зона. За четыре года мы даем им образование, готовим к самостоятельной жизни, затем они переезжают в свои квартиры. Но есть и другие ребята, за которыми нужен постоянный уход. Так родился проект «Дом Вероники».
Святая Вероника — та самая женщина, которая подала плат Христу, когда Он нес крест по улицам Иерусалима на Голгофу. Его лицо было все в поту и крови, и она хотела хоть как-то облегчить Его страдания. Мы также хотим облегчить жизнь наших ребят с тяжелыми формами инвалидности, изменить ее и качественно улучшить. «Дом Вероники» не предполагает переезд — каких-то ребят мы можем перевести в «Квартал», но большинству нужен постоянный уход. Они с нами до конца.
В «Доме Вероники» на втором этаже есть хостел, который обслуживают наши ребята. Он зарегистрирован в интернет-сервисе поиска жилья для туристов, но там по техническим причинам нельзя указать, что сотрудники — люди с инвалидностью. Поэтому у некоторых людей по приезде иногда бывает шок. Но за все время только четыре человека развернулись и уехали — остальные оставались.
Самое интересное было во время чемпионата мира по футболу, когда к нам приезжали иностранцы на матч в соседнем Саранске. Мы как раз только открылись, и цены были очень приятные. Приехали гости из девяти стран — все общались, обнимались, фотографировались с нашими ребятами. Было круто.
Разница в отношении к инвалидам у наших людей и иностранцев, конечно, есть. За границей эта культура уже давно, а у нас все только начинается.
Там не нужно никому рассказывать, что инвалид — такой же человек, просто ему нужен свой подход, все и так это знают. Но в России ситуация стала меняться. Тут дело даже не в пандусах — важно отношение. Невозможно моментально сделать все здания страны доступными для инвалидов. Этого никогда не было в России. А вот отношение людей можно изменить гораздо быстрее. Нормально, когда незнакомый человек подходит и предлагает помощь инвалиду. Или таксист, который не развернулся и не уехал, увидев человека в инвалидном кресле. Одно время прямо беда была — никто не хотел возить моих ребят. Это же не пандус виноват, что водитель не хочет брать колясочника.
Чтобы максимально поменять отношение к инвалидам, они должны быть везде. Заходишь в магазин, а там девочка за кассой на коляске. В кафе раскладывать салфетки должен человек с синдромом Дауна. И вот тогда мы перестанем их бояться. Например, приехал человек в гостиницу, а там администратор — колясочник. Худо-бедно ему придется с ним общаться, и в итоге он поймет, что в этом нет ничего страшного.
По нашей статистике 80 % людей никогда не сталкивались с инвалидами в Пензе, а их в нашем городе 3000 человек. Где они? Их как будто нет.
Вот пример того, как меняется отношение к инвалидам. У нас есть Ваня, первый студент-колясочник на очном отделении в Пензенской области. А университет еще недавно вообще был не приспособлен к передвижению на коляске. Мы наняли человека, который на руках поднимал его на нужный этаж, а первое время декан лично провожал его до туалета — никто не знал, что делать с Ваней. И понемногу в университете появилась та самая «доступная среда»: туалеты перенесли на первый этаж, установили пандусы.
Встреча с инвалидом — это встреча с самим собой. Ты смотришь на физически ограниченного человека, любящего эту жизнь, целеустремленного, человека, который занят делом. И задаешься вопросом, почему сам не любишь жизнь, почему ничего с ней не делаешь?
Поэтому многие люди боятся инвалидов, не хотят с ними общаться. Им стыдно за самих себя, лежащих с пивом перед телевизором и ноющих, что жизнь проходит. А в это время колясочник с полугодовым водительским стажем доезжает из Пензы до Адлера на своей машине. Даже я не рискну отправиться в такое путешествие, хотя вожу нормально. А мой подопечный — смог. Еще пример: одна из моих девочек-колясочников, поэтесса Елена Торшина, прыгнула с парашютом. Звонила мне, кричала в трубку от радости. В этот момент я была счастлива не меньше нее.
У меня отношение к подопечным из «Квартала» как к равным — у меня нет жалости. Да, они на коляске — ну и что? Я их жалею не как инвалидов, а как детей, которые многое пережили в прошлом.
Практически у каждого из них было предательство близких, одиночество, унижение, дедовщина в детском доме. Я счастлива, что сейчас их жизнь изменилась.
Когда я первый раз зашла в детский дом, я жутко рыдала. Я не умею дистанцироваться от чужих проблем и погружаюсь в них с головой. Поэтому я сразу полезла всех обнимать и целовать, но при этом травмировалась сама и травмировала детей — так делать нельзя. Они будут думать, что ты теперь с ними навсегда.
Раньше я не разрешала называть себя мамой. Если я — мама, то ребенок должен жить со мной. Это же нечестно, что он — в детском доме, а я в своем, уютном.
Но прошло время, и я разрешаю это делать. Для них важна поддержка взрослого человека, им важно говорить «мама». Муж смеется и не может понять, кто мне звонит. Когда я отвечаю: «Да, сын, привет», там могут быть кровные дети, приемные дети, кто-то из «Квартала Луи», «Дома Вероники» или вообще из детского дома.
У каждого должна быть мама, хоть в каком-нибудь ее варианте. Это лучше, чем вообще никакой.
Участники проекта о том, кто для них Мария
«Для меня Маша
самый близкий человек.
Наверное, как мама».
Юля, 20 лет,
церебральный паралич
«Маша для меня друг».
Елена, 35 лет,
больна церебральным параличом.
После реабилитации в «Квартале Луи»
живет в собственной квартире. Поэтесса
«Маша для меня
как мама, как друг.
Она делает все,
чтобы нам было хорошо».
Иван, 30 лет,
ДЦП
«Маша мой спаситель.
Она меня вытащила из дома престарелых, где я спивался от безысходности.
Если бы не она, я бы умер».
Ильмир, 32 года,
болезнь почек, родился
со спинно-мозговой грыжей
«Я очень благодарна Маше
за то, что она помогает мне
стать самостоятельной,
чтобы потом жить
в своей квартире».
Кристина, 20 лет,
ДЦП
«Маша — это человек,
который дал нам дом».
Кира, 22 года,
ДЦП
Подготовил Кирилл Баглай
Фото Юлии Маковейчук
Мама с отчимом очень возмущаются, что сейчас я помогаю дяде, папиному брату, а не им. По их словам, я должна быть благодарна именно им, ведь это они меня вырастили. Но у меня почему-то благодарности к ним нет.
Моего папы не стало, когда мне было пять лет. Через три года мама повторно вышла замуж и у меня появился отчим дядя Сережа. Сколько мама не билась, чтобы я называла его отцом, этого слова в его адрес не прозвучало ни разу.
Отчим никогда меня пальцем не трогал, но частенько выматывал душу своими упреками и нравоучениями. Меня упрекали новыми штанами, лишней съеденной котлетой, новой курткой, потому что я выросла из старой. Мама молчала, ведь основным кормильцем в семье был именно отчим. Ее все устраивало, ведь на ней отчим не экономил, а я как-то всю зиму проходила в сапогах, которые мне были малы на размер. Потому что отчим решил, что я придуриваюсь и нога так вырасти не могла.
Он вообще часто заявлял маме, что ее дочь ему очень дорого обходится. Хотя никаких особых трат он не нес. Примерно с пятого класса меня одевали бабушка и папин брат, дядя Саша. Они же оплачивали мне путевки в лагеря, дарили хорошие подарки и давали ощущение, что у меня есть семья.
Бабушка хотела меня забрать совсем, но мама почему-то не отдавала. До сих пор не понимаю почему, но думается, что боялась осуждения со стороны знакомых. Для нее очень важно чужое мнение.
Когда я стала постарше, то стала огрызаться на упреки отчима, за что неизменно получала от мамы. Она могла отвесить мне пощечину или подзатыльник, назвать неблагодарной дрянью, которая должна им с Сережей руки целовать, что у меня все есть. Я же говорила, что отчим меня пальцем не трогал, но до конфликтов он доводил регулярно.
После одиннадцатого класса мне было сказано, что я могу отправляться на все четыре стороны. Что я и сделала с превеликим удовольствием, переехав к бабушке. Дядя оплатил мне учебу в университете, они с бабушкой содержали меня все пять лет учебы, не попрекая, не ставя условий.
С мамой я начала общаться только через год и то по телефону. Личных встреч ни ей, ни мне было не нужно. У нее был дядя Сережа, а у меня бабушка и дядя.
Даже после окончания вуза, когда вышла на работу, я не съехала от бабули. Серьезных отношений у меня не было, а с бабушкой мы замечательно уживались. Дядя женился поздно, я тогда была на втором курсе уже, но нашел себе в жены замечательную женщину, а к моему выпускному у него уже было двое сыновей.
Потом умерла бабушка, завещания она не оставила, но дядя решил, что эта квартира должна остаться мне. Сам он жил на территории жены, но они взяли в ипотеку квартиру, которая на тот момент сдавалась. Именно благодаря ему у меня появилось собственное жилье.
Сейчас мне тридцать четыре года. Есть муж, дочь и стабильный бизнес, приносящий неплохой доход. Олигархами мы не стали пока, но на жизнь вполне хватает. С семьей дяди я поддерживаю самые теплые отношения, он был на моей свадьбе посаженым отцом, что очень оскорбило мать и отчима, которых я после долгих раздумий все-таки позвала. В племянниках души не чаю и стараюсь их баловать по возможности.
Мама же по этому поводу не устает скандалить. Она считает, что именно ей и отчиму я должна помогать, ведь она мне мать, а отчим меня вырастил. Почему это дядю с семьей на курорт, а им ничего не перепадает. Грозит подать на алименты. А мне без разницы, пусть подает. Получать она все равно будет по минимуму.
В свое время она выбор сделала, предпочла кормильца-отчима. Вот он ей курорты и прочие излишества пусть оплачивает. Я вообще их своей семье не отношу, не заслужили. Я от жены дяди в своей жизни видела больше теплоты, чем от родной матери.
«Язык не поворачивался назвать ее мамой». Истории сироты и матери, лишенной ребенка
Иллюстрация: Мария Аносова
«У ребенка должна быть одна мама»
Светлана росла в пансионе семейного типа и мечтала стать директором детского дома. Сейчас она работает не с сиротами, а с детьми, которые все еще живут в родной семье, но вот-вот могут ее потерять. Светлана рассказывает «Снобу» свою историю и объясняет, почему ни один пансион не заменит родителей.
Я точно не знаю, когда у моих родителей начались проблемы. Сколько я себя помню, они много пили. Драк и скандалов не было, но я понимала, что наша семья отличается от других. У меня есть два младших брата, и никто из нас не ходил в детский сад. В семь лет я не пошла в первый класс, как другие дети — некому было заниматься этими вопросами. Мы часто недоедали, у нас не было новой одежды. Но когда ты ребенок, ты не особо задумываешься о таких вещах — воспринимаешь все как данность.
Когда мне было восемь лет, мой брат упал с 11-го этажа. Родители не следили за ним, и он залез на подоконник и вывалился. Я была рядом — прежде, чем упасть вниз, он повис на карнизе, а я стала кричать. Во дворе были какие-то люди, там даже случайно оказался милиционер. Он схватил соседскую рубашку, которая сушилась на улице, и чудом поймал в нее брата, так что он остался жив.
На следующий день к нам пришли органы опеки. Мы с моим другим братом гуляли во дворе, когда к нам подошли незнакомые люди. Они стали расспрашивать нас о жизни, предложили поехать в детский дом. Мы не знали, что это такое, и на всякий случай согласились. Тогда они поднялись вместе с нами в квартиру и помогли собрать вещи. Месяц мы провели в больнице — это обязательная процедура, нужно было выдержать карантин и провести обследования. А потом мы втроем оказались в детдоме.
Светлана Фото: из личного архива
В детском доме было совсем не плохо. Я наконец-то начала учиться по школьной программе. Воспитатели к нам очень хорошо относились. Мы весело отмечали праздники, летом ездили на море, никогда не голодали. Но все-таки это была система. Вся жизнь была по расписанию: подъем, завтрак, прогулки. С внешним миром мы почти не общались, в школу не ходили — учителя приходили к нам. Мы с братьями были в разных группах и виделись не часто. Летом нас отправляли в разные лагеря, и иногда мы разлучались на несколько месяцев. Не хватало семьи. Все-таки воспитатели — это совсем не родители.
После четвертого класса я должна была отправиться в интернат. Но директор детского дома не хотела разлучать меня с братьями, поэтому она договорилась, чтобы нас взяли в пансион семейного воспитания при благотворительном фонде «Отчий дом». Помню, как за нами приехали на газели. Мы какое-то время тряслись в машине, а потом оказались в совершенно новом месте. Нас привели в трехэтажное здание, на каждом этаже — по две квартиры. В одну из них мы вошли. Нас встретила приветливая женщина и сказала, что мы с братьями будем жить здесь. Сотрудники фонда объяснили, что она теперь наша мама, и я сразу же стала ее так называть. Я испытывала настоящую эйфорию — у меня впервые в жизни появилась собственная комната, а мы с братьями теперь были в одной семье, не разделенные по группам.
В нашей семье было восемь человек, все разного возраста. В других квартирах жили такие же семьи, и мы все дружили между собой. В пятый класс я пошла уже в обычную общеобразовательную школу, вместе с «домашними» детьми. Сильной разницы между нами не чувствовалось. Правда, учителя иногда могли назвать нас «детдомовскими» — тогда сотрудники фонда ходили в школу и разговаривали с администрацией, просили так не делать. А вот одноклассники к нам относились хорошо. Бывало, кто-то во время ссоры случайно скажет слово «детдомовские», но потом сразу осечется — в классе нас дразнить было не принято.
По будням мы ходили в школу, потом приходили домой и все вместе обедали. Мама расспрашивала, как у кого дела, как прошел день. Вечером мы ходили в разные кружки и секции прямо на территории дома. У нас был и театральный кружок, и латиноамериканские танцы, и репетиторы по разным предметам. Мне больше всего нравился КВН — наша команда даже выиграла районный кубок. По вечерам мы с семьей опять встречались за ужином, перед сном играли в настольные игры или выходили погулять.
Иллюстрация: Мария Аносова
Конечно, я теперь уже понимаю, что наша семья отличалась от обычной, хоть и была максимально к ней приближена. У нас два раза менялись мамы — так бывает, когда сотрудница фонда выходит на пенсию или должна сменить работу из-за обстоятельств. Помню, как уходила вторая мама — она собрала нас в зале и сказала, что ей придется с нами расстаться. Мы очень ее любили, и принять это было тяжело. Все-таки у ребенка должна быть одна мама.
Когда мы выросли, мы стали ходить на местные дискотеки, в боулинг. Общались с «домашними» ребятами, которые жили в нашем районе. К тому моменту всякие различия между нами давно стерлись — мы так же одевались, так же учились в обычной школе. Как-то вечером в боулинге я познакомилась с молодым человеком, за которого потом вышла замуж. Его родные меня хорошо приняли, у них не было предубеждений из-за того, что я росла без родителей. Свекровь рассказала своим коллегам обо мне, и они стали говорить: «Как же, она ведь из детдома». Но она только отшучивалась: «Зато не придется знакомиться с тещей».
Когда в 19 лет я выпускалась из пансиона, я уже планировала, что скоро у меня появится собственная семья. Но я мечтала не только вырастить собственных детей, но и помочь другим — тем, кто, как и я, оказался без родителей. Мне нравилось расти в пансионе, но я знала, что моим ровесникам из обычных детских домов приходилось тяжелее. Некоторые из них получили квартиры в том же доме, что и я, и было видно, что они не так приспособлены к взрослой жизни. В пансионе нас учили быть самостоятельными, мы часто сами готовили и убирались. У этих ребят не было никаких навыков, они всю жизнь прожили как в пионерском лагере. Некоторые годами не могли оплатить коммунальные платежи, навести порядок дома.
Я надеялась, что однажды смогу стать директором детского дома или пансионата, помогать ребятам социализироваться, искать себя в жизни. Так что после школы получила педагогическое образование. Но все пошло немного не по плану: сначала подходящая работа не находилась, потом у меня родился ребенок, и я много времени провела в декрете. За это время многое успело измениться: вся система детских домов стала работать по-другому, и когда я снова стала искать работу, пришлось заново во многое вникать.
Я вижу, что многие родители, которые к нам обращаются, — сами выпускники детских домов, у которых оказалось недостаточно бытовых навыков, чтобы со всем справляться во взрослой жизни. Есть многодетные семьи, которым перестало хватать денег. Есть семьи, в которых есть достаток, но нет взаимопонимания с детьми — им тоже помогает психолог. Пьющих или агрессивных родителей я встречаю редко. В основном это просто люди, которые оказались в тяжелых обстоятельствах и не знают, как им выбраться из проблем и не потерять детей. Но они очень хотят сохранить семью, и им еще можно помочь. Были даже случаи, когда мамы собирались отказываться от собственных детей. Но в разговоре выяснялось, что они делают это не по своей воле — просто силы закончились, не на что купить еду, некуда пойти, и они думали, что ребенку будет лучше в специальном учреждении. Но им предоставляли комнату в шелтере, психологическую помощь. Они набирались сил, разбирались с бытовыми трудностями и продолжали счастливо жить со своими детьми. Все-таки родная семья — это очень важно, и если есть хоть какие-то шансы ее сохранить, надо постараться это сделать. Раньше я хотела работать с детьми, у которых вообще нет родителей. А теперь решила, что на сегодняшний день моя миссия — помочь тем, у кого родители есть, их не потерять.
Иллюстрация: Мария Аносова
«Либо алкоголь, либо сын»
Марии 35 лет. Почти треть жизни она пыталась самостоятельно справиться с наркотической, а потом алкогольной зависимостью и из-за этого чуть не лишилась родительских прав. Мария рассказывает, как осознала, что хочет сохранить ребенка, и стала учиться быть ответственной матерью.
У меня было нормальное детство: я занималась танцами, рукопашным боем, обожала лошадей и мечтала работать на ипподроме. Но в какой-то момент проблемы начали появляться одна за другой. В 2001 году, когда я еще была подростком, моя мама умерла от рака — это произошло во сне, она лежала на кровати рядом со мной. У меня остался только папа, и я очень старалась стать самостоятельной, чтобы его не обременять. Так вышло, что он работал дворником, и я знала, что он сильно устает и зарабатывает немного. Так что у меня сложилось убеждение, что мне нужно самой решать все свои проблемы и ни к кому не обращаться за помощью.
Я по-прежнему считала, что все свои трудности должна решать сама. Пыталась бросить пить, но не получалось. У отца сидеть на шее я не хотела, поэтому сначала ночевала у знакомых, потом жила по каким-то подвалам и чердакам. А потом один знакомый предложил мне помочь лечь на реабилитацию в больницу, и я согласилась. Мне помогло — я впервые за долгое время перестала пить и курить, даже матом не ругалась. Но когда я вышла, я снова попала в неподходящую компанию — не то чтобы я сорвалась, но несколько раз выпила вина. На реабилитации у нас были кураторы, которые после выписки контролировали, как мы справляемся, помогали искать работу. Они узнали, что я снова стала выпивать, стали опять отправлять в реабилитационный центр. Я сначала поехала, но потом разнервничалась и ушла оттуда. Решила, как и раньше, со всем разбираться без посторонней помощи.
Я продолжила выпивать, но понемногу. Через некоторое время в гостях я познакомилась с мужчиной, который мне очень понравился — его звали Петр (имя изменено). Мы в тот же вечер уехали к нему домой и стали вместе жить. Мне казалось, с ним у меня все наладится. Он говорил: «Мы будем семьей, ты будешь одета, обута». У меня на тот момент не было работы и даже паспорта — его украли. Но это перестало меня так сильно беспокоить: я поверила, что этот человек мне со всем поможет, что я впервые в жизни могу на кого-то опереться.
Мария Фото: из личного архива
Через три месяца я забеременела. Отец, когда узнал, сказал: «Не вздумай сделать аборт». Но я и сама не собиралась: я очень хотела ребенка. Примерно год у нас все было нормально. Потом, за два месяца до родов, у меня умер отец. Я очень горевала. Петр боялся, что я сорвусь, снова начну пить, но я этого не сделала — я ведь была беременна и не хотела потерять ребенка.
А потом, вскоре после родов, отношения стали портиться. Сын плакал, просыпался. Петр уставал от этого, нервничал. Мы стали ругаться, я от отчаяния начала снова выпивать. Оказалось, я доверилась не тому человеку. Когда он злился, он кричал: «Ты все в своей жизни потеряла, у тебя ничего нет. Ты от меня зависишь полностью, без меня ничего не можешь». Это было невыносимо, он давил на самые болезненные точки. А еще он стал меня бить — одной рукой держал сына, а другой наносил удары. Сломал мне нос и челюсть, грозился выбросить из окна.
Я собралась и уехала к подруге вместе с ребенком, но он пришел и туда. Стал грозиться, что заберет сына, избил меня, выставил за дверь. Я долго сидела у подъезда, а когда вечером пришла домой, подруга сказала, что ребенка забрали в дом малютки. Она сама позвонила в службу опеки — понимала, что ребенок так жить не может. Я к тому моменту опять крепко выпивала и не могла нормально о нем позаботиться, а у нее самой многодетная семья. Она готова была мне помочь, но только если я окончательно перестану пить и встану на ноги, начну сама что-то делать. Мы договорились, что я снова лягу на реабилитацию, а потом, когда приду в себя, мы разберемся, как вернуть сына.
У меня есть куратор Ксения, она помогает мне уже год. Я стараюсь быть самостоятельной, но иногда бывает, что мне нужно оформить какие-то документы, разобраться с бюрократическими процедурами, а я вообще не понимаю, как это сделать. Я начинаю нервничать и звоню Ксении. Она всегда все объясняет, может сходить куда-то со мной.
На меня очень повлияла работа с психологом. Я поняла, что всю жизнь хотела быть самостоятельной и решать вопросы сама, но на самом деле в себя не верила и неосознанно цеплялась за других людей, часто при этом выбирая не тех, на кого можно положиться. Я становилась зависимой от них, мне срывало голову. Это все была просто какая-то каша, и я снова и снова начинала пить, потому что не справлялась с таким хаосом.
Сейчас я уже три года не употребляю. У меня есть выбор — либо алкоголь, либо сын. И я выбираю ребенка. Алкоголь-то в магазине купить можно, а вот сына никем не заменишь. Я чувствую, что за последние годы стала сильнее, научилась больше опираться на себя, лучше понимать, кому я могу довериться. У меня есть подруга, которая помогла мне лечь на реабилитацию и не бросила в трудную минуту. Есть Ксения — иногда, когда я ужасно устаю и чувствую себя почти в отчаянии, я могу позвонить ей, и она всегда выслушает и что-то посоветует. Я узнала, что вокруг есть люди, которые могут по-настоящему поддерживать и при этом помогать мне оставаться независимой. Хотелось бы, конечно, однажды встретить достойного мужчину, с которым мы будем любить друг друга и поддерживать. Но я больше не буду бездумно цепляться за каждого человека, не зная, можно ли ему доверять. Раньше часто действовала необдуманно, принимала важные решения сгоряча. Сейчас я стала выписывать свои мысли и планы в блокнот, обдумывать каждый шаг, советоваться.
Бывает трудно — и эмоционально, и физически. Но у меня наконец-то появилась почва под ногами и цель — вырастить ребенка, чтобы у него в жизни было все то, чего не хватало мне.
Подготовила Юлия Дудкина
Больше текстов о политике и обществе — в нашем телеграм-канале «Проект «Сноб» — Общество». Присоединяйтесь