намедни ночью бессонница меня томила и в голову пришли мне две три мысли
Александр Пушкин — Моцарт и Сальери (Трагедия): Стих
Сцена I
Сальери
Все говорят: нет правды на земле.
Но правды нет — и выше. Для меня
Так это ясно, как простая гамма.
Родился я с любовию к искусству;
Ребёнком будучи, когда высоко
Звучал орган в старинной церкви нашей,
Я слушал и заслушивался — слёзы
Невольные и сладкие текли.
Отверг я рано праздные забавы;
Науки, чуждые музыке, были
Постылы мне; упрямо и надменно
От них отрёкся я и предался
Одной музыке. Труден первый шаг
И скучен первый путь. Преодолел
Я ранние невзгоды. Ремесло
Поставил я подножием искусству;
Я сделался ремесленник: перстам
Придал послушную, сухую беглость
И верность уху. Звуки умертвив,
Музыку я разъял, как труп. Поверил
Я алгеброй гармонию. Тогда
Уже дерзнул, в науке искушённый,
Предаться неге творческой мечты.
Я стал творить; но в тишине, но в тайне,
Не смея помышлять ещё о славе.
Нередко, просидев в безмолвной келье
Два, три дня, позабыв и сон и пищу,
Вкусив восторг и слёзы вдохновенья,
Я жёг мой труд и холодно смотрел,
Как мысль моя и звуки, мной рождённы,
Пылая, с лёгким дымом исчезали.
Что говорю? Когда великий Глюк
Явился и открыл нам новы тайны
(Глубокие, пленительные тайны),
Не бросил ли я всё, что прежде знал,
Что так любил, чему так жарко верил,
И не пошёл ли бодро вслед за ним
Безропотно, как тот, кто заблуждался
И встречным послан в сторону иную?
Усильным, напряжённым постоянством
Я наконец в искусстве безграничном
Достигнул степени высокой. Слава
Мне улыбнулась; я в сердцах людей
Нашёл созвучия своим созданьям.
Я счастлив был: я наслаждался мирно
Своим трудом, успехом, славой; также
Трудами и успехами друзей,
Товарищей моих в искусстве дивном.
Нет! никогда я зависти не знал,
О, никогда! — ниже, когда Пиччини
Пленить умел слух диких парижан,
Ниже, когда услышал в первый раз
Я Ифигении начальны звуки.
Кто скажет, чтоб Сальери гордый был
Когда-нибудь завистником презренным,
Змеёй, людьми растоптанною, вживе
Песок и пыль грызущею бессильно?
Никто. А ныне — сам скажу — я ныне
Завистник. Я завидую; глубоко,
Мучительно завидую. — О небо!
Где ж правота, когда священный дар,
Когда бессмертный гений — не в награду
Любви горящей, самоотверженья,
Трудов, усердия, молений послан —
А озаряет голову безумца,
Гуляки праздного. О Моцарт, Моцарт!
Моцарт
Ага! увидел ты! а мне хотелось
Тебя нежданной шуткой угостить.
Сальери
Ты здесь! — Давно ль?
Моцарт
Сейчас. Я шёл к тебе,
Нёс кое-что тебе я показать;
Но, проходя перед трактиром, вдруг
Услышал скрыпку… Нет, мой друг, Сальери!
Смешнее отроду ты ничего
Не слыхивал… Слепой скрыпач в трактире
Разыгрывал Voi che sapete. Чудо!
Не вытерпел, привёл я скрыпача,
Чтоб угостить тебя его искусством.
Войди!
Входит слепой старик со скрыпкой.
Из Моцарта нам что-нибудь!
Старик играет арию из Дон-Жуана; Моцарт хохочет.
Сальери
И ты смеяться можешь?
Моцарт
Ах, Сальери!
Ужель и сам ты не смеёшься?
Сальери
Нет.
Мне не смешно, когда маляр негодный
Мне пачкает Мадонну Рафаэля,
Мне не смешно, когда фигляр презренный
Пародией бесчестит Алигьери.
Пошёл, старик.
Моцарт
Постой же: вот тебе,
Пей за моё здоровье.
Ты, Сальери,
Не в духе нынче. Я приду к тебе
В другое время.
Сальери
Моцарт
Нет — так; безделицу. Намедни ночью
Бессонница моя меня томила,
И в голову пришли мне две, три мысли.
Сегодня их я набросал. Хотелось
Твоё мне слышать мненье; но теперь
Тебе не до меня.
Сальери
Ах, Моцарт, Моцарт!
Когда же мне не до тебя? Садись;
Я слушаю.
Моцарт (за фортепиано)
Представь себе… кого бы?
Ну, хоть меня — немного помоложе;
Влюблённого — не слишком, а слегка, —
С красоткой, или с другом — хоть с тобой, —
Я весел… Вдруг: виденье гробовое,
Незапный мрак иль что-нибудь такое…
Ну, слушай же.
Сальери
Ты с этим шёл ко мне
И мог остановиться у трактира
И слушать скрыпача слепого? — Боже!
Ты, Моцарт, недостоин сам себя.
Моцарт
Сальери
Какая глубина!
Какая смелость и какая стройность!
Ты, Моцарт, бог, и сам того не знаешь;
Я знаю, я.
Моцарт
Ба, право? может быть…
Но божество моё проголодалось.
Сальери
Послушай: отобедаем мы вместе
В трактире Золотого Льва.
Моцарт
Пожалуй;
Я рад. Но дай схожу домой сказать
Жене, чтобы меня она к обеду
Не дожидалась.
Сальери
Нет! не могу противиться я доле
Судьбе моей: я избран, чтоб его
Остановить, — не то мы все погибли,
Мы все, жрецы, служители музыки,
Не я один с моей глухою славой…
Что пользы, если Моцарт будет жив
И новой высоты ещё достигнет?
Подымет ли он тем ещё искусство? Нет;
Оно падёт, как он исчезнет:
Наследника нам не оставит он.
Что пользы в нём? Как некий херувим,
Он несколько занёс нам песен райских,
Чтоб, возмутив бескрылое желанье
В нас, чадах праха, после улететь!
Так улетай же! чем скорей, тем лучше.
Сцена II
Особая комната в трактире; фортепиано.
Моцарт и Сальери за столом.
Сальери
Что ты сегодня пасмурен?
Моцарт
Сальери
Ты верно, Моцарт, чем-нибудь расстроен?
Обед хороший, славное вино,
А ты молчишь и хмуришься.
Моцарт
Признаться
Мой Requiem меня тревожит.
Сальери
А!
Ты сочиняешь Requiem? Давно ли?
Моцарт
Давно, недели три. Но странный случай…
Не сказывал тебе я?
Сальери
Моцарт
Так слушай.
Недели три тому, пришёл я поздно
Домой. Сказали мне, что заходил
За мною кто-то. Отчего — не знаю,
Всю ночь я думал: кто бы это был?
И что ему во мне? Назавтра тот же
Зашёл и не застал опять меня.
На третий день играл я на полу
С моим мальчишкой. Кликнули меня;
Я вышел. Человек, одетый в чёрном,
Учтиво поклонившись, заказал
Мне Requiem и скрылся. Сел я тотчас
И стал писать — и с той поры за мною
Не приходил мой чёрный человек;
А я и рад: мне было б жаль расстаться
С моей работой, хоть совсем готов
Уж Requiem. Но между тем я…
Сальери
Моцарт
Мне совестно признаться в этом…
Сальери
Моцарт
Мне день и ночь покоя не даёт
Мой чёрный человек. За мною всюду
Как тень, он гонится. Вот и теперь
Мне кажется, он с нами сам-третий
Сидит.
Сальери
И, полно! что за страх ребячий?
Рассей пустую думу. Бомарше
Говаривал мне: «Слушай, брат Сальери,
Как мысли чёрные к тебе придут,
Откупори шампанского бутылку
Иль перечти «Женитьбу Фигаро».
Моцарт
Сальери
Не думаю: он слишком был смешон
Для ремесла такого.
Моцарт
Он же гений,
Как ты да я. А гений и злодейство —
Две вещи несовместные. Не правда ль?
Сальери
Моцарт
За твоё
Здоровье, друг, за искренний союз,
Связующий Моцарта и Сальери,
Двух сыновей гармонии.
Сальери
Постой.
Постой, постой. Ты выпил. без меня?
Моцарт (бросает салфетку на стол)
Слушай же, Сальери,
Мой Requiem.
Сальери
Моцарт
Когда бы все так чувствовали силу
Гармонии! Но нет: тогда б не мог
И мир существовать; никто б не стал
Заботиться о нуждах низкой жизни;
Все предались бы вольному искусству.
Нас мало избранных, счастливцев праздных,
Пренебрегающих презренной пользой,
Единого прекрасного жрецов.
Не правда ль? Но я нынче нездоров,
Мне что-то тяжело; пойду засну.
Прощай же!
Сальери
Ты заснёшь
Надолго, Моцарт! Но ужель он прав,
И я не гений? Гений и злодейство —
Две вещи несовместные. Неправда:
А Бонаротти? или это сказка
Тупой, бессмысленной толпы — и не был
Убийцею создатель Ватикана?
Анализ трагедии «Моцарт и Сальери» Пушкина
«Моцарт и Сальери» относится к одной из «маленьких трагедий» Пушкина, которые он создал в «болдинскую осень» 1830 г. Поэт начал работать над ней еще в 1826 г. Первоначально он хотел назвать трагедию «Зависть».
В основу произведения положена легендарная история убийства величайшего композитора. Сейчас убедительно доказано, что Сальери был невиновен, но некоторые сомнения еще остаются. Пушкин блестяще использовал легенду для обличения одного из главных людских пороков. В образе Моцарта просматриваются черты самого поэта: легкомыслие, веселый характер.
Сальери был действительно прославленным композитором. Его путь к славе был долгим и упорным. Он убежден, что добиться успехов в искусстве можно в результате непрерывной работы. Сальери посвятил музыке всю свою жизнь. Его можно назвать настоящим профессионалом своего дела. Он подверг искусство математическому анализу и таким образом превратил его в обычное ремесло. Сальери честен, он не испытывает зависти к остальным представителям музыкального мира. Он хорошо понимает, что все они добились славы таким же образом. Сальери никого не может упрекнуть в лени или недобросовестности.
Но знакомство с Моцартом производит переворот в душе Сальери. Он осознает, что впервые познал черную зависть. Моцарт – гений. Божественный дар дан ему от рождения. Ему не потребовались долгие годы терпеливого изучения музыкальной теории. Творчество для Моцарта – сама жизнь, он чувствует свою органическую связь с ним. Сальери возмущает такая ситуация. Он преклоняется перед талантом своего приятеля, но сожалеет, что Бог наградил его бесценным даром. Моцарт слишком легкомысленно относится к своему величию. Из-за игры на скрипке нищего старика он забывает о том, зачем шел к другу. Новая «безделица» композитора поражает Сальери, в восхищении он приравнивает его к Богу. Сальери уверен, что Моцарт не способен нужным образом распорядиться своим талантом. Божественный дар получил пустой и поверхностный человек. Его деятельность только опорочит искусство.
Намедни ночью бессонница меня томила и в голову пришли мне две три мысли
Все говорят: нет правды на земле.
Но правды нет — и выше. Для меня
Так это ясно, как простая гамма.
Родился я с любовию к искусству;
Ребенком будучи, когда высоко
Звучал орган в старинной церкви нашей,
Я слушал и заслушивался — слезы
Невольные и сладкие текли.
Отверг я рано праздные забавы;
Науки, чуждые музыке, были
Постылы мне; упрямо и надменно
От них отрекся я и предался
Одной музыке. Труден первый шаг
И скучен первый путь. Преодолел
Я ранние невзгоды. Ремесло
Поставил я подножием искусству;
Я сделался ремесленник: перстам
Придал послушную, сухую беглость
И верность уху. Звуки умертвив,
Музыку я разъял, как труп. Поверил
Я алгеброй гармонию. Тогда
Уже дерзнул, в науке искушенный,
Предаться неге творческой мечты.
Я стал творить, но в тишине, но втайне,
Не смея помышлять еще о славе.
307
Нередко, просидев в безмолвной келье
Два, три дня, позабыв и сон и пищу,
Вкусив восторг и слезы вдохновенья,
Я жег мой труд и холодно смотрел,
Как мысль моя и звуки, мной рожденны,
Пылая, с легким дымом исчезали.
Что говорю? Когда великий Глюк
Явился и открыл нам новы тайны
(Глубокие, пленительные тайны),
Не бросил ли я всё, что прежде знал,
Что так любил, чему так жарко верил,
И не пошел ли бодро вслед за ним
Безропотно, как тот, кто заблуждался
И встречным послан в сторону иную?
Усильным, напряженным постоянством
Я наконец в искусстве безграничном
Достигнул степени высокой. Слава
Мне улыбнулась; я в сердцах людей
Нашел созвучия своим созданьям.
Я счастлив был: я наслаждался мирно
Своим трудом, успехом, славой; также
Трудами и успехами друзей,
Товарищей моих в искусстве дивном.
Нет! никогда я зависти не знал,
О, никогда! — ниже́, когда Пиччини
Пленить умел слух диких парижан,
Ниже́, когда услышал в первый раз
Я Ифигении начальны звуки.
Кто скажет, чтоб Сальери гордый был
Когда-нибудь завистником презренным,
Змеей, людьми растоптанною, вживе
Песок и пыль грызущею бессильно?
Никто. А ныне — сам скажу — я ныне
Завистник. Я завидую; глубоко,
Мучительно завидую.— О небо!
Где ж правота, когда священный дар,
Когда бессмертный гений — не в награду
Любви горящей, самоотверженья,
Трудов, усердия, молений послан —
А озаряет голову безумца,
Гуляки праздного. О Моцарт, Моцарт!
Ага! увидел ты! а мне хотелось
Тебя нежданной шуткой угостить.
Сейчас. Я шел к тебе,
Нес кое-что тебе я показать;
Но, проходя перед трактиром, вдруг
Услышал скрыпку. Нет, мой друг, Сальери!
Смешнее отроду ты ничего
Не слыхивал. Слепой скрыпач в трактире
Разыгрывал voi che sapete *. Чудо!
Не вытерпел, привел я скрыпача,
Чтоб угостить тебя его искусством.
Войди!
(Входит слепой старик со скрыпкой.)
Из Моцарта нам что-нибудь!
(Старик играет арию из Дон-Жуана;
Моцарт хохочет.)
И ты смеяться можешь?
Ах, Сальери!
Ужель и сам ты не смеешься?
Нет.
Мне не смешно, когда маляр негодный
Мне пачкает Мадонну Рафаэля,
Мне не смешно, когда фигляр презренный
Пародией бесчестит Алигьери.
Пошел, старик.
309
Постой же: вот тебе,
Пей за мое здоровье.
Ты, Сальери,
Не в духе нынче. Я приду к тебе
В другое время.
Нет — так; безделицу. Намедни ночью
Бессонница моя меня томила,
И в голову пришли мне две, три мысли.
Сегодня их я набросал. Хотелось
Твое мне слышать мненье; но теперь
Тебе не до меня.
Ах, Моцарт, Моцарт!
Когда же мне не до тебя? Садись;
Я слушаю.
Моцарт (за фортепиано).
Представь себе. кого бы?
Ну, хоть меня — немного помоложе;
Влюбленного — не слишком, а слегка —
С красоткой, или с другом — хоть с тобой,
Я весел. Вдруг: виденье гробовое,
Незапный мрак иль что-нибудь такое.
Ну, слушай же.
Ты с этим шел ко мне
И мог остановиться у трактира
И слушать скрыпача слепого!— Боже!
Ты, Моцарт, недостоин сам себя.
310
Какая глубина!
Какая смелость и какая стройность!
Ты, Моцарт, бог, и сам того не знаешь;
Я знаю, я.
Ба! право? может быть.
Но божество мое проголодалось.
Послушай: отобедаем мы вместе
В трактире Золотого Льва.
Пожалуй;
Я рад. Но дай, схожу домой, сказать
Жене, чтобы меня она к обеду
Не дожидалась.
Жду тебя; смотри ж.
Нет! не могу противиться я доле
Судьбе моей: я избран, чтоб его
Остановить — не то, мы все погибли,
Мы все, жрецы, служители музыки,
Не я один с моей глухою славой.
Что пользы, если Моцарт будет жив
И новой высоты еще достигнет?
Подымет ли он тем искусство? Нет;
Оно падет опять, как он исчезнет:
Наследника нам не оставит он.
Что пользы в нем? Как некий херувим,
Он несколько занес нам песен райских,
Чтоб, возмутив бескрылое желанье
311
В нас, чадах праха, после улететь!
Так улетай же! чем скорей, тем лучше.
Намедни ночью бессонница меня томила и в голову пришли мне две три мысли
Нежная душа: книга о театре
Цель театра во все времена была и будет: держать зеркало перед природой, показывать доблести ее истинное лицо и ее истинное – низости, и каждому веку истории – его неприкрашенный облик.
ОФЕЛИЯ. Это коротко, мой принц.
ГАМЛЕТ. Как женская любовь.
Что первое купил папа Карло своему деревянному сыночку? Точнее: не первое, а единственное (ибо папа Карло больше ничего Буратине не покупал). Книгу!
Нищий старый дурак ради этого подарка продал единственную куртку. Он поступил как Человек. Потому что человек стал настоящим человеком, только когда книга стала важнее всего.
А ради чего Буратино продал свою единственную книгу? Ради того, чтобы один разок сходить в театр.
Сунуть любопытный нос в пыльный кусок старого холста, в пыльную старую пьесу – там открывается потрясающе интересный мир… Театр.
«Цель театра во все времена» – но кто это говорит? Актер в Лондоне четыреста лет назад или Гамлет в Эльсиноре тысячу двести лет назад?
И чем хочет он показать Клавдию (высокопоставленной низости) его истинное лицо? Какое зеркало сует под нос? Гекуба! – Эсхил, Софокл, Еврипид…
Вот цель классического образования, включавшего (до 1917-го) латынь и греческий. Мертвые языки несли живую культуру.
Шекспир (устами Гамлета) говорит: «Цель театра – показывать веку его неприкрашенный облик, настоящее лицо».
Показывать веку? – А если век не понимает? А если слеп? А если смотрит, но не понимает, что видит себя? Не внемлют! видят – и не знают! Покрыты мздою очеса (Державин).
Показывать низости ее истинное лицо? Но низость отказывается себя узнавать. Тем более что на парадных портретах ее изображают как Величайшую Доблесть.
…И каждому веку истории – его неприкрашенный облик. Мы, ставя «Гамлета», должны, значит, показывать XXI век, а не XVII (шекспировский) и не IX (гамлетовский). Театр – не музей; костюмы не важны. Бояре в шубах? Нет, они в бронированных «мерседесах». И Гамлет показывает Клавдию его неприкрашенный облик, а не Гекубу и не Баптисту. Он пользуется античными текстами как рентгеновским аппаратом, как лазером – прожигает насквозь.
А рентген уже тогда (и всегда) существовал.
КОРОЛЬ. Я желаю тебе только добра. Ты не сомневался бы в этом, если бы видел наши мысли.
ГАМЛЕТ. Я вижу херувима, который видит их.
Том Сойер учит Библию не ради Веры (он верит в дохлую кошку, в привидения). Этот провинциальный мальчик в дикой рабовладельческой Америке мыслит понятиями рыцарских времен. У него на устах истории герцогов и королей…
Бенвенуто Челлини, Генрих Наваррский, герцог Нортумберленд, Гилфорд Дадли, Людовик XVI, Ка-занова, Робин Гуд, капитан Кидд – спросите соседского двенадцатилетнего мальчишку: кого из них он знает (и не только по имени, но события жизни, подвиги, знаменитые фразы). А Том Сойер в своем историческом и географическом захолустье всех их знает: кто-то – пример для подражания, кто-то – объект презрения. Но все они – ориентиры.
Людям, чтобы понять друг друга, не всегда нужен общий язык. Ням-ням – ясно без перевода. А душевные переживания? Мучительный выбор: как поступить? Основа для понимания – общая книга, общие герои.
Гек понимает Тома, пока они обсуждают, что пожрать и куда бежать. Но освобождение негра Джима… Том оперирует опытом герцогов и королей, а Гек не понимает, что происходит и зачем усложнять.
Том, начитавшись бредней, чем занят? Он освобождает раба, негра. Причем в той стране, где это считалось позором, а не подвигом. Том сознает свою преступность, но делает. Что толкает его?
Конечно, Том Сойер играет. Но во что он играет – вот что бесконечно важно. Освободить пленника!
Нравственный закон внутри нас, а не снаружи. Книжные понятия о чести и благородстве (вычитанные, усвоенные из книг понятия) были для Тома сильнее и важнее тех, среди которых он вырос. Он действует как Дон-Кихот, бесконечно усложняет простейшие ситуации, примеряя себя к великим образцам, подчиняясь не выгоде и не обычаям, а движениям души. Сумасшедший. Рядом (на книжной полке) другой сумасшедший. Гамлет примеряет себя к Гекубе, умершей тысячи лет назад. Вот связь времен: Гекуба (1200 год до нашей эры) – Гамлет (IX век) – Шекспир (1600-й) – и мы, затаившие дыхание в XXI веке, – тридцать три столетия!
Для понимания нужны общие понятия – то есть общая книга. Люди умирают, а она остается. Она – переносчик понятий.
Библия сработала. Но теперь много людей не имеют общей книги. Что это сегодня? Пушкин? В России он существует только как имя, как школьное «у лукоморья дуб зеленый» – то есть как эники-беники.
Чтобы понимать, нужен не просто общий (формально) язык, но и одинаковое понимание общих слов.
Эти заметки (в том числе о власти, о театре и времени) стоят, как на фундаменте, на текстах Пушкина, Шекспира… И есть надежда, что читатель знает и эти тексты (то есть судьбу героев), и судьбу авторов, и судьбу текстов, и почему Политбюро писали с большой, а Бог – с маленькой.
Сбились мы, что делать нам В поле бес нас водит, видно, И кружит по сторонам…
…Пусть не фундамент, но тексты великих торчат как вешки – из снега, из болота, в темень, в бурю, в туман – и ведут тебя.
Зачем дурацкая книга о старых всем известных пьесах, о спектаклях, которых нет?
Зачем четыреста с лишним лет в Австралии, Германии, России, Франции, Японии (это по алфавиту) ставят «Гамлета»? Старую английскую пьесу о принце, вдобавок почему-то датском. Зачем уже больше ста лет весь мир ставит «Вишневый сад»?
Мы смотримся в старые пьесы как в зеркало – видим себя и свой век.
Посвящается двум гениям русского театра
Памяти Анатолия Эфроса, который поставил «Вишневый сад» на Таганке в 1975 году
Памяти Владимира Высоцкого, который играл Лопахина
Ф И Р С. Способ тогда знали.
РАНЕВСКАЯ. Где же теперь этот способ?
Ф И Р С. Забыли. Никто не помнит.
РАНЕВСКАЯ ЛЮБОВЬ АНДРЕЕВНА, помещица.
АНЯ, ее дочь, 17 лет.
ВАРЯ, ее приемная дочь, 24 лет.
ГАЕВ ЛЕОНИД АНДРЕЕВИЧ, брат Раневской.
ЛОПАХИН ЕРМОЛАЙ АЛЕКСЕЕВИЧ, купец.
ТРОФИМОВ ПЕТР СЕРГЕЕВИЧ, студент.
СИМЕОНОВ-ПИЩИК БОРИС БОРИСОВИЧ, помещик.
ШАРЛОТТА ИВАНОВНА, гувернантка.
ЕПИХОДОВ СЕМЕН ПАНТЕЛЕЕВИЧ, конторщик.
ФИРС, лакей, старик 87 лет.
Размер имеет значение
«Вишневый сад» – пьеса старая, ей больше ста лет. А о чем она – никто не знает.
Некоторые помнят, что поместье дворянки Раневской продается за долги, а купец Лопахин учит, как выкрутиться, – надо нарезать землю на участки и сдать в аренду под дачи.
А велико ли поместье? Спрашиваю знакомых, спрашиваю актеров, играющих «Вишневый сад», и режиссеров, поставивших пьесу. Ответ один – «не знаю».
– Понятно, что не знаешь. Но ты прикинь. Спрошенный кряхтит, мычит, потом неуверенно:
– Гектара два, наверное?
– Нет. Поместье Раневской – больше тысячи ста гектаров.
– Не может быть! Ты откуда это взял?
– Это в пьесе написано.
ЛОПАХИН. Если вишневый сад и землю по реке разбить на дачные участки и отдавать потом в аренду под дачи, то вы будете иметь самое малое двадцать пять тысяч в год дохода. Вы будете брать с дачников самое малое по двадцати пяти рублей в год за десятину. Ручаюсь чем угодно, у вас до осени не останется ни одного свободного клочка, всё разберут.
Намедни ночью бессонница меня томила и в голову пришли мне две три мысли
Полное собрание сочинений с критикой
Моцарт. Ага! увидел ты! а мне хотелось Тебя нежданой шуткой угостить.
Сейчас. Я шел к тебе, Нес кое-что тебе я показать; Но, проходя перед трактиром, вдруг Услышал скрыпку. Нет, мой друг, Сальери! Смешнее отроду ты ничего Не слыхивал. Слепой скрыпач в трактире Разыгрывал voi che sapete. Чудо! Не вытерпел, привел я скрыпача, Чтоб угостить тебя его искусством. Войди!
(Входит слепой старик со скрыпкой.)
Из Моцарта нам что-нибудь.
(Старик играет арию из Дон-Жуана; Моцарт хохочет.)
Сальери. И ты смеяться можешь?
Ах, Сальери! Ужель и сам ты не смеешься?
Нет. Мне не смешно, когда маляр негодный Мне пачкает Мадону Рафаэля, Мне не смешно, когда фигляр презренный Пародией бесчестит Алигьери. Пошел, старик.
Постой же: вот тебе, Пей за мое здоровье.
Ты, Сальери, Не в духе нынче. Я приду к тебе В другое время.
Ах, Моцарт, Моцарт! Когда же мне не до тебя? Садись; Я слушаю.
Моцарт (за фортепиано).
Моцарт. Что ж, хорошо?
Какая глубина! Какая смелость и какая стройность! Ты, Моцарт, бог, и сам того не знаешь; Я знаю, я.
Ба! право? может-быть. Но божество мое проголодалось.
Сальери. Послушай: отобедаем мы вместе В трактире Золотого Льва.
Пожалуй; Я рад. Но дай, схожу домой, сказать Жене, чтобы меня она к обеду Не дожидалась.
(Особая комната в трактире; фортепиано.)
МОЦАРТ И САЛЬЕРИ ЗА СТОЛОМ.
Сальери. Что ты сегодня пасмурен?
Сальери. Ты верно, Моцарт, чем-нибудь расстроен? Обед хороший, славное вино, А ты молчишь и хмуришься.
Признаться, Мой Requiem меня тревожит.
А! Ты сочиняешь Requiem? Давно ли?
Моцарт. Давно, недели три. Но странный случай. Не сказывал тебе я?