Что такое шелтер в америке
Иммигрантов отправляют ждать убежища в приграничные города, где процветает насилие
Правительство США в четверг, 2 января, начало отправлять иммигрантов ожидать решения по убежищу в мексиканские города, расположенные вдоль границы. При этом слушания проходят в городе Сьюдад-Хуарес, до которого из некоторых городов, где живут иммигранты, несколько сотен километров пути.
Возвращение иммигрантов в Мексику – часть программы “Оставайтесь в Мексике”, о которой власти двух стран договорились в прошлом году. Таким образом США сдерживают приток нелегальных иммигрантов, ведь очень часто те, кто ждет решения по своему кейсу в Америке, в итоге не появляется в суде и становятся нелегалами.
В Мексике же таких иммигрантов ждут шелтеры. В приграничном городе Ногалес такой шелтер способен разместить до 400 человек.
Пока известно о 636 заявлениях, поданных иммигрантами, но случаев насилия может быть гораздо больше, просто не все жертвы готовы об этом рассказывать.
Помимо этого, в шелтерах царит антисанитария, там часто нет регулярного питания, чистой воды и качественного медицинского обслуживания. Многие места содержания на границе с Мексикой уже полностью загружены или перегружены, а некоторые семьи спят прямо на полу, на одеялах. “Рубик” уже рассказывал историю беременной женщины, которую отправили в такой шелтер.
На данный момент в Мексику было отправлено 56 000 человек, а рассмотрено всего 24 000 дел. Из них только 117, или всего 1% – с положительным решением об убежище.
Американским властям новая программа очень нравится. Они утверждают, что даже сама мысль о том, чтобы ждать решения в Мексике, пугает многих иммигрантов и они не решаются пересекать границу нелегально. Например, в ноябре пограничники поймали 33 000 нелегалов – в мае их было 144 000.
«Феминистки массово не открывают шелтеров, потому что это требует “длинных” денег»
Алена Ельцова о подводных камнях работы в кризисном центре
С первых месяцев пандемии начались разговоры о росте домашнего насилия и неизбежных проблемах, вызванных его декриминализацией: по словам уполномоченной по правам человека Татьяны Москальковой, количество случаев выросло в два с половиной раза — с 6054 случаев в марте до более чем 13 000 в апреле. Ситуация осложнялась тем, что после объявления карантина под вопросом оказалась работа кризисных центров, куда женщины могут обратиться не только за приютом, но и за юридической помощью. В конце марта девять женских организаций добились от МВД официального подтверждения, что полицейские не станут привлекать к ответственности пострадавших от домашнего насилия, если они нарушили режим самоизоляции, спасаясь от агрессора.
Алена Ельцова, директор шелтера «Китеж», рассказывает проекту She is an expert о том, как кризисный центр устроен изнутри, в чем состоит его работа, с какими подводными камнями и подчас неразрешимыми ситуациями сталкиваются сотрудницы и почему открытие своих шелтеров до сих пор оказывается для российских феминисток далеко не простой задачей.
Собираясь писать статью, я не могла придумать начало. Хотя типичное начало любой нашей истории — это телефонный звонок. Иногда это письмо, сообщение в Телеграме, WhatsApp или мессенджере, просто СМС, пост в Фейсбуке.
Звонит ли нам сотрудник полиции, соседка, коллега, подруга пострадавшей, адвокат или она сама — но результат один:
— Слушайте, возьмите уже хоть куда-нибудь! Вы понимаете, что ей некуда пойти? Негде переночевать!
Пострадавшие от насилия в семье могут быть разного социального статуса, россиянками и иностранками, мигрантками, беженками, бездетными или с пятью детьми, пожилой мамой и котом. Объединяет их одно: им грозит опасность, им нужна крыша над головой, нужен кризисный центр — или шелтер.
Самая большая сложность в организации кризисных центров в России — это то, что, собственно, никто толком не знает, что такое настоящий кризисный центр, что там должно происходить, как должна оказываться помощь людям.
Во многих странах — например, в Канаде, Израиле или США — такие центры существуют десятилетиями, а в отдельных странах — больше 30 лет. Поэтому люди примерно знают, как себя там вести, какими должны быть запрос о помощи и условия размещения. В этих странах СМИ и женские организации много говорят и пишут о том, какую помощь клиентки КЦ могут получить, а какую — совершенно точно нет. Правила могут быть строгими, дисциплина — подчас армейской, а убежище — арендованной квартирой.
У нас, в России, с этим дело обстоит более грустно даже по сравнению с европейскими странами бывшего советского блока или бывшими союзными республиками. Никто толком не знает, что такое шелтер — приют, убежище, кризисный центр (даже названия употребляются разные), на каких условиях там живут, что могут получить, а что нет. Кто и зачем открывает шелтеры — об этом много спорят.
Нужно заметить, что обычно феминистки, которые подкованы теоретически, шелтеров массово не открывают из-за отсутствия ресурсов. Это очень ресурсозатратная и дорогая история, требующая «длинных» денег, и совместить шелтер с проектным финансированием практически нереально. Особенности же получения проектных денег требуют отдельного рассказа. Втискивание нашей повестки в жесткие условия грантодающих организаций приводит к эзопову языку. Появляются устойчивые выражения типа «работа с семьей» (где под семьей подразумеваются мать с детьми) или «профилактика социального сиротства». Хотя под сиротством иногда понимаются ситуации, когда, например, мать погибла от домашнего насилия, а отец в тюрьме. Или, наоборот, при самообороне убит отец, а мать отправляется на нары.
Добавлю следующее: правозащитные фонды принципиально не дают средств ни на покупку жилья, ни на покупку автомобиля. Типичный шелтер — это дело или государства, или религиозных деятелей, которые «в нагрузку» к предоставлению убежища могут заниматься катехизацией и прочими вещами. Поэтому острая дискуссия вокруг шелтеров вполне оправданна: слишком много в последнее время было сложных ситуаций, связанных с попытками открытия разного рода подобных организаций. Цена, которую приюты платят за ошибки, слишком высока — это человеческие судьбы. Обычно при обсуждении правил других шелтеров коллеги дают заключение — было так и при обсуждении «Теплого дома на горе», и при открытии «Крепости».
Наше партнерство с монастырем, о котором я пишу и говорю с самого начала создания, — это вещь необычная, но возможная. В европейских странах я наблюдала, как межцерковные, православные или католические организации поддерживают ресурсами проекты, аналогичные нашим. Естественно, многие наши партнеры, юристы, адвокаты, правозащитные организации с большим опытом работы первоначально относились к нам с предубеждением, и заслужить их доверие было очень непросто. Годы сотрудничества привели к тому, что мы работаем системно, осуществляем много совместных проектов, советуемся, супервизируемся. Это очень важно и нужно и для нас, и для тех, кто направляет к нам пострадавших.
За годы, прошедшие с открытия, я получала много обратной связи — это благодарности от выпускниц, коллег, нападки и угрозы от мужей клиенток, консервативных пабликов и СМИ. Мы и «занимались вербовкой чеченских девушек», и «получили феминистскую индоктринацию от иностранного агента», и «разрушаем институт семьи». Публикации про нас были более чем в 40 международных СМИ, в том числе на ВВС вышло два фильма. Естественно, были и церковные — телеканал «Спас», портал «Правмир» и еще пара-тройка журналов. Считаю, что эта аудитория заслуживает внимания не менее, а то и более остальных. Кстати, наибольшее количество откликов было именно после первого эфира на «Спасе» в 2016 году, когда мне позвонило более ста человек с благодарностью — они впервые получили информацию о домашнем насилии и его проявлениях.
Полная открытость и прозрачность «Китежа» для коллег всегда была нашим преимуществом. Те, кто хотел, всегда могли приехать, ознакомиться с нашей работой, помочь, стать нашим волонтером или волонтеркой, пройти стажировку или обучение.
Поскольку не совсем понятно, какие взаимоотношения связывают монастырь и «Китеж», остановлюсь чуть подробнее на этом. Причиной появления «Китежа» в 2012 году стала встреча епископа Саввы и Марины Петровны Писклаковой-Паркер. Отсутствие мест для безопасного размещения женщин — эта проблема давно к тому времени уже назрела и перезрела, и предложенные ресурсы монастыря — территория, помещение, позже и покупка автомобиля на средства католической организации «Реновабис» — могли существенно помочь в организации шелтера. Обучение и супервизия сотрудниц — с этим как раз и мог справиться центр «Анна», и он все эти годы нас поддерживал. Поручив мне эту непростую работу, игумен Серафим как настоятель подворья стал соучредителем организации.
Тогда мы еще не знали, как будет все развиваться, очень много было страхов и опасений, но одно условие было обязательным — это будет светский центр, он будет работать на светских началах, со светскими сотрудниками. Многочисленные истории злоупотреблений, непрофессионализма и нарушений этики в разного рода приютах говорят о том, что такая работа должна быть методологизирована, чтобы не «изобретать велосипед». И не ставить работу приюта в зависимость от волеизъявлений даже самой прекрасной и высокодуховной личности. Изначально была договоренность, что в приюте не место никаким «послушаниям», принудительной катехизации или трудовой эксплуатации, и мы построили «Китеж» именно таким. Мы очень старались сделать его уютным.
Монастырь предоставляет нам помещения, обслуживание коммунальных сетей и фермерские продукты с молочной фермы. Уроки кулинарии — это еще один недавно опробованный способ взаимодействия с монастырем, когда сообща готовится вкусное блюдо и тут же съедается. Проект по трудоустройству и обучению трудовым навыкам еще не поддержал ни один наш спонсор, поэтому монастырь взял на себя обучение простейшим навыкам кулинарии.
Изначально при создании убежища предусматривалось, что достаточно непростая и хлопотная обязанность заниматься с пострадавшими по инициативе монастыря будет закреплена исключительно за сотрудницами «Китежа». Должностные обязанности строго расписаны и соблюдаются, и нет условий, когда вопросы быта или проживания нужно решать с кем бы то ни было из сотрудников или насельниц монастыря.
Иерархия тоже так организована, что распоряжения сотрудницам «Китежа» могу отдавать только я, а уже пожелания монастыря обсуждаются нами с игуменом на собраниях учредителей. Обычно это вопросы посещений журналистов и частных лиц, протокол вызова скорой помощи, обслуживание электросетей и коммунальных сетей, мелкий ремонт и хозяйственные вопросы. Если несколько раз в году у женщин возникает потребность общения именно со священником, они могут пойти в храм и там попросить исповеди или других бесед. Если же есть запрос уже о знакомстве с монашескими обычаями, для этих целей можно договориться о беседе с монахиней, но никто из наших женщин в итоге не остался в монастыре, не принял монашества. Контингент наших клиенток достаточно разнообразный: это мусульманки, атеистки, буддистки, протестантки и православные. Никоим образом у нас не проводятся принудительная катехизация и «воцерковление», и крестины детей были по желанию клиенток один-два раза за весь период работы центра.
Задач при консультировании несколько. Направить разговор в нужное русло, избежав погружения во второстепенные детали. Определить степень угрозы для клиентки, ее относительную вменяемость. Выяснить, не может ли она получить помощь в другом месте (постоянная регистрация в Москве и Московской области дает возможность получения помощи в государственных кризисных центрах). У нас есть коалиция приютов, куда мы перенаправляем клиенток при отсутствии мест у нас или при выписке. На улицу мы не отправляем никого — если не приют, то квартира, хостел. Таково наше правило.
А затем самое главное — есть ли у нее запрос на конкретную помощь и насколько возможности центра соотносятся с этим запросом. Диапазон ожиданий очень разный: кто-то согласен и на койку в комнате общежития на 30 человек, кто-то, наоборот, ожидает большего комфорта, чем мы можем предоставить. Некоторая часть клиенток ждет большей «церковности», думая, что сам факт нахождения центра на территории монастыря делает нас более «религиозными». Всех мы предупреждаем о самообслуживании: это обязательная фраза в предварительной беседе-консультации. Конечно, есть приюты, где бюджет позволяет иметь поваров, охранников и уборщиц, но у нас все гораздо суровее и проще.
По международным стандартам каждой клиентке требуется выделять отдельную комнату. Это минимум, необходимый для защиты приватности и возможности полноценно отдохнуть, побыть одной. Для людей, находившихся в ситуации домашнего насилия, личное пространство и обеспечение его защиты — один из самых важных пунктов. Если взять пресловутую пирамиду Маслоу, то базовый уровень этой пирамиды — безопасная среда, причем, как для взрослых, так и для детей. Так что главная потребность, которая должна быть закрыта шелтером, — это потребность в безопасности.
Второй важный вопрос в работе кризисного центра — это правила, по которым он живет и работает. Начать работу без предварительного обсуждения и разработки внутренних документов не получится. Организации (НКО) по умолчанию действуют на основании закона РФ об общественных организациях, устава, обязательно разрабатывают правила внутреннего распорядка (ПВР), «Положение о центре». У нас целиком и полностью светский устав, исключающий упоминание «семейных и традиционных ценностей», таковы же правила внутреннего распорядка.
В действительно опасных ситуациях бывает, что соблюдение правил спасает жизнь и здоровье клиенток и сотрудниц центра, а также экономит ресурсы команды. Естественно, должен быть индивидуальный подход, но объяснять по многу раз каждой пострадавшей график и правила, определяющие течение жизни в приюте, невозможно, учитывая наш небольшой ресурс. Поэтому просто составляются общие правила проживания, обязательные для всех, изучаются в момент заселения и составляется график дежурства по организации. Также у нас есть часовое дежурство в монастырской пекарне один раз в пять-шесть дней (и это зафиксировано в договоре проживания), уборка детской площадки и нашего участка. Больше никаких видов труда нет.
Подписывается договор непосредственно при заселении, и это жесткое условие. В документах есть инструкции по безопасности, и, если клиентка не в состоянии их усвоить, она может подвергать себя и других опасности. Поэтому, когда нам предъявляют претензии, что мы жестко поступаем, заставляя немедленно подписать правила, нужно понимать, что с момента заселения на нас ложится вся полнота ответственности за клиентку и ее детей, ее поведение и состояние и находиться на нашей территории она должна только после заключения договора, где прописаны все права и обязанности обеих сторон. Иначе можно получить обвинение в похищении человека или вербовке. Если клиентка нарушает правила по их незнанию, то тоже подвергает опасности окружающих.
В нашем уставе прописано, кому мы помогаем. Если обратится клиентка из несоответствующей целевой группы (люди, потерявшие жилье, онкобольные, бездомные), то мы, естественно, не всем сможем помочь. Увы, такие люди часто приходят и предъявляют претензии: «Почему вы не можете понять, помочь, вы же благотворительный фонд?» Нередки жалобы, угрозы после таких отказов. О возможностях благотворительных фондов тоже много мифов, особенно после телевизионных сборов на многомиллионные суммы, многим кажется, что НКО государство дает деньги и мы просто купаемся в них, «обязаны» помочь.
Есть еще очень важная вещь: для очень большого числа людей жить по чужим правилам весьма некомфортно. Это взрослые люди, в последний раз они подчинялись распорядку, составленному кем-то другим, где-то в пионерском лагере.
Понятно, что эта ситуация иногда бывает настолько некомфортной, что люди не могут находиться в шелтере, и мы ищем другое размещение. Это бывает, если у них пограничное состояние, психические расстройства, даже компенсированные медикаментозно, инфекционное заболевание (мы мечтаем об открытии центра обсервации). Очень сложно жить в центре многодетным, сложно тем, кто работает 12–13 часов в день, — получается, что они уезжают рано утром, не попадают ни на какие планерки, не успевают выполнить дежурство по дому, которое обязательно. Вот поэтому мы постепенно и создали разные виды размещения. Наш основной дом — это база, а остальные виды проживания (арендованные квартиры, другие дома в регионах, гостиницы, хостелы) располагаются уже в качестве каких-то надстроек над этой базой. К нам попадают женщины с разным образованием, жизненным опытом, уровнем доходов, и у них сначала идет период притирки, социализации, когда они учатся вместе жить, взаимодействовать, разнимать дерущихся детей, совместно делить ресурсы, гулять, делиться историями, сидеть с чужими детьми при необходимости. Когда готовят пищу, убирают за собой общие пространства, бывают достаточно конфликтные ситуации. Но рано или поздно они преодолеваются, иногда с помощью психологов. В итоге мы добиваемся того, что женщины получают взаимную поддержку и даже возможность обсуждать свои проблемы между собой и вместе искать пути выхода. Взаимопомощь тоже очень важна, это дополнительный ресурс для выживания.
Но мы помним, что далеко не все люди могут жить в таких условиях. У многих пограничные расстройства личности, депрессия, шумные, агрессивные дети (результат ПТСР), и такое надо учитывать, производя прием в приют. Очень важно, чтобы специалист мог сразу определить, в состоянии ли человек проживать в условиях общего размещения или нет. Если ты совершаешь ошибку и заселяешь человека, которому прямо сейчас настолько плохо и больно, что он травмируется буквально обо все и обо всех, как правило, это может потом привести к достаточно конфликтным ситуациям. Правда, драки между женщинами у нас были всего два раза за шесть лет, но могут пропадать вещи, ломаться мебель и сантехника. Мы специально внесли пункт в договор, что не можем хранить личные вещи, так как комната после отъезда клиентки может заселяться в тот же вечер.
У нас и других помогающих организаций, даже у наших адвокатов такие ситуации бывают каждый год, а иногда даже два раза в год, к сожалению. Поэтому у нас при выписке составляется расписка в отсутствии материальных или иных претензий. Мы ввели это правило после того, как к нам после отъезда одной из девушек приехал ее муж и заявил, что она оставила у нас ребенка и пять тысяч долларов. Теперь, вспоминая некоторые ситуации, мы даже можем улыбаться над их нелепостью — а ведь тогда нам было совсем не до смеха.
Все это требует большого терпения, а в итоге — супервизии, забирает ресурсы специалистов и заканчивается, конечно, выгоранием. Поэтому лучше перестраховаться, и, когда спорный вопрос о заселении поднимается, многие специалисты говорят: давайте мы лучше не возьмем какую-то клиентку, потому что мы боимся. Боимся, что не справимся, что окажем ей помощь неправильно или каким-то образом нанесем вред своей помощью. Таким образом, чем больше конфликтных ситуаций, тем, соответственно, выше оказывается барьер, больше опасений специалистов перед сложными клиентскими случаями.
Третий важный вопрос — кадры. Их нужно готовить обязательно и беречь в наших условиях. Это почти невыполнимая задача, потому что при условии проектного финансирования обеспечить нормальную зарплату людям, нормальный рабочий график, рабочее место — для этого нужны первоначально очень большие вложения. Обучение сотрудников, супервизия, интервизии, профилактика выгорания, поддержка. Руководительница должна иметь время выслушать сотрудников всегда, проявлять терпение и уважение, ни в коем случае не общаться с ними с позиции сверху, советоваться.
Закон о психиатрической помощи в нашей стране несовершенен и никоим образом не работает так, как нам хотелось бы, так, как полезно было бы кризисным центрам и нашим клиенткам. Нет средств на психиатров, работающих платно.
Скажу еще об одной из важных составляющих — этичности помощи. Важна, конечно, профессиональная этика. То есть это, естественно, отсутствие всякого виктимблейминга, это уважение к клиенткам и исключение спасательства. Даже если человек тебя в открытую оскорбляет, унижает или совершает еще какие-то агрессивные действия, бывает, даже кидается в тебя предметами — специалист должен все равно обращаться с ним на «вы» и спокойным, доверительным тоном. Это, на самом деле, очень нелегко, и первые годы мы этому только учились. Действительно, это элемент профессионализма: очень важно, например, чтобы специалист не был грубым, лексика не должна быть сниженной; никаких дружеских отношений с клиентами, панибратства; важно соблюдение барьеров, границ и личностного пространства: никаких совместных приемов пищи, подарков от клиенток, услуг типа массажа или выгула собак — это все неприемлемо; никаких любимчиков и любимиц.
Должно быть непременно разделение жилых зон для сотрудников и проживающих в шелтере. Если дежурная живет или ночует в приюте, он должен находиться в другом помещении, чтобы не показываться неопрятной, в халате и шлепанцах, чтобы границы сохранялись. Вот это соблюдение подразумевает, конечно, большой ресурс, который конечен. Поэтому у сотрудников обязательно должна быть возможность отдыхать, и отдых должен быть такой продолжительности, чтобы полностью переключиться и выйти из этой бешеной гонки. Непредсказуемость — когда могут поднять среди ночи, потому что женщина рожает, или у ребенка температура 41, или в окно ломится какой-то человек, или кто-то напился и скандалит. Это, естественно, все приводит к длительному стрессу.
Что касается юридической помощи, у нас есть своя юристка Ксения Садикова, она же возглавляет центр «Мария» в Ярославской области. Прекрасные партнерские отношения у нас как с Консорциумом женских неправительственных объединений, так и с такими организациями, как «Зона права» и «Правовая инициатива». Периодически мы сотрудничаем и с частными адвокатами, которые помогают женщинам в вопросах, например, консультирования по жилищному праву, по семейному праву, по разводам. Поскольку вопросы могут возникать самые разные — по продаже квартиры, по разделу имущества, — всегда есть потребность в юристах и адвокатах разных уровней и специализации. Вся помощь у нас бесплатная.
Получилось довольно много информации, но это даже не десятая часть того, что можно было бы написать. Каждая клиентская история неповторима, это как глава огромной книги, а всего этих глав уже больше шестисот. Многие из этих историй имеют счастливый конец, некоторые еще не закончены. Главное — это то, что общество наконец проявляет интерес к тому, как это все устроено, как работает, и понимает, как это важно — чтобы было куда пойти.
Этот раздел мы делаем вместе с проектом She is an expert — первой базой женщин-эксперток в России. Цель проекта — сделать видимыми в публичном пространстве мнения женщин, которые производят знание и готовы делиться опытом.
Ищите здесь эксперток для ваших событий.
Кто открыл, тот и молодец
Проблема домашнего насилия сейчас обсуждается шире, чем еще несколько лет назад, — и появляется все больше инициатив, позиционирующих себя как безопасные пространства для жертв насилия. Но можно ли по умолчанию считать их безопасными?
23 декабря Госдума во втором и третьем чтениях приняла законопроект, ужесточающий ответственность за клевету. Автор документа депутат Дмитрий Вяткин также выступал за наказание до пяти лет колонии за клевету, соединенную с обвинением в преступлениях против половой неприкосновенности и половой свободы личности. Правозащитники выступили с критикой законопроекта и назвали его «открытой борьбой с движением MeToo».
Если законопроект вступит в силу, женщины, пострадавшие от сексуального и домашнего насилия, лишатся возможности себя защитить — публичности. Жертвам абьюза останется только спасать себя физически, обращаясь во временные убежища — шелтеры. В нашей стране, по данным совместного исследования Совета Европы и российской стороны, их около ста.
Но иногда убежище повторно травмирует человека, который обратился за помощью. На примере нескольких историй «Такие дела» разбираются, почему работа шелтеров не всегда безупречна и как нужно регулировать эту сферу.
Чувство опасности
Луизе пришлось бежать из одной из северокавказских республик: она хотела развестись с мужем, который ее избивал, но муж и его родственники отказали ей. Луизу убеждали, что у «непокорных мужу» жен нужно отбирать детей и выдворять из региона. Она боялась, что в шелтере, где не налажена безопасность, ее могли выследить и вернуть домой.
Первоочередная цель убежища — обезопасить человека от абьюзера или преследования. Поэтому прежде всего в убежище должны действовать протоколы безопасности для сотрудниц и проживающих там женщин.
Чаще всего правила проживания в шелтере включают в себя хотя бы минимальные меры предосторожности. «Когда мы куда-то выходили, нас выпускали только через запасной выход, и, если мы возвращались после одиннадцати, нужно было предупреждать сотрудников и писать что-то вроде объяснительной», — вспоминает Дарья, которая жила в шелтере «Спасение».
К сожалению, простейшие правила безопасности не могут защитить от прихода абьюзера или преследователей. Не все убежища к этому готовы.
«Бывший муж долго пытался меня вернуть, — продолжает Дарья, — причем бросался из крайности в крайность. То писал: “Люблю — не могу”, то называл сучкой, проституткой, советовал найти богатого папика. Однажды он пришел в центр, но его с порога отправили назад. Уборщица ему открыла, сказала, что его никто сюда не пустит, и сделала ему замечание: мол, как это так, почему у него здесь жена и ребенок. Он обматерил уборщицу, развернулся и ушел».
Зара Арутюнян, психолог, специалистка по работе с травмой, уверена: то, что агрессор так быстро ушел, — большая удача. «Такая ситуация случается с каждым убежищем.
Агрессоры — безбашенные люди, у них бывают помутнения, у них бывает все, поэтому лучше перестраховаться. Другой вопрос, что на это нужны ресурсы».
В задачи убежища входит не только предоставление места, где можно укрыться от агрессора. «В шелтере женщина может сделать передышку от постоянного стресса, — отмечает Хана Корчемная, психолог центра ИНГО. — Важно, чтобы в это время женщина могла искать работу, жилье, готовить документы к суду — в общем, устраивать свою жизнь так, чтобы быть независимой от обидчика».
Люди, живущие в шелтерах, обычно в первую очередь обращают внимание не на протоколы безопасности, а на отношение сотрудников убежища к себе. Луиза вспоминает, что с жителями шелтера в «Теплом доме на горе» часто общались с презрением и на повышенных тонах. «Одна из руководительниц центра, Фарида, приезжала раза четыре, — говорит Луиза, — Все время с разборками, с матом. Когда увидела курение, назвала всех нас быдлом; разговаривала с нами, как с уголовниками».
Журналистка и правозащитница Светлана Анохина, которая помогла Луизе после ее выселения из шелтера, еще в первый визит в «Теплый дом» заметила, что в убежище не заботятся о комфорте женщин. «Я брала интервью у трех жительниц, — вспоминает Светлана. — Одна мне прямым текстом сказала, что их обязывают давать интервью, иначе их выгонят. Это засело у меня в голове, засели какие-то интонации, на мой взгляд, недопустимые в речи людей, работающих в этой области, — там явно была тональность обвинения жертвы, мол, они ленивые, сами за себя не борются. Меня это все напрягало, но не было никаких фактов». В конце прошлого года Светлана Анохина опубликовала серию критических материалов о «Теплом доме на горе». В январе три женщины, живущие в кризисном центре, покинули его.
Агрессия администраторов
Роман (имя изменено) — гомосексуал. Cкрываясь от преследователей из родного города, Роман оказался в шелтере Московского комьюнити-центра, где живут ЛГБТ+ люди.
«Это, конечно, человеческая глупость или выгорание, — говорит Зара Арутюнян. — Ну найдите врача, психолога, психиатра, таблетки, но такое в лоб с ноги нельзя говорить ни в коем случае. Но я понимаю, почему это произошло. Это типовая история: если в твою смену есть покойник — тебе конец, система тебя сожрет, где бы ты ни работал».
По словам Романа, ему было сложно общаться с сотрудниками убежища. «Люди, которые там работают, иногда забывают, что мы не в санаторий приехали, что мы в стрессе, — возмущается Роман. — Один из сотрудников всегда подозревал меня во всем, что происходило в шелтере. Мог устроить отповедь на полчаса, если я забывал выкинуть чайный пакетик. Пару раз, когда я что-то не так делал по дому, он говорил: “Мы можем выставить тебя на улицу”. А я бы буквально пошел на улицу, я в чужом городе, и меня могут выследить».
Роман вспоминает, что администраторы несколько раз упрекали его в том, что из-за него в убежище могут появиться силовики и у жителей шелтера будут проблемы. Впервые он услышал это при заселении: по его словам, с формулировкой «мы не хотим, чтобы к нам пришел ОМОН» ему отказались выдавать второй экземпляр договора о проживании в убежище. Московский комьюнити-центр отметил, что еще до заселения договор высылают на почту.
Молодой человек говорит, что возможный ОМОН ему припоминали не единожды. «Мне нужна была юридическая помощь, — заявил Роман. — Но юрист, который жил в шелтере, кормил меня завтраками три недели. [Хотя] представители убежища сами пообещали мне его консультации, их за язык никто не тянул».
Тогда Роман договорился о консультации с другим юристом, но она из-за плотного графика могла обсудить все детали только на суде по «Новому величию». Роман вспоминает, что, когда он вернулся из суда и рассказал обо всем в шелтере, ему ответили: «Ты что, ходил на несанкционированный митинг? А если к нам ОМОН придет? Так ты хочешь нас отблагодарить?»
Зара Арутюнян убеждена, что в шелтерах не может быть подобной коммуникации между сотрудниками и клиентами. «Конечно, в любом месте должны быть свои правила общежития, но эти правила должны находиться в рамках гуманизма. Не должно быть давления или угроз из-за того, что человек чего-то не сделал. Это вообще чем-то напоминает тюремные порядки».
Директорка Московского комьюнити-центра Татьяна Винниченко и сотрудница центра Ольга Баранова предполагают, что конфликты в убежищах происходят из-за недопонимания. «Многое зависит от человека, — рассуждает Ольга. — Одного спросишь: “Ты закончил с дежурством?” — и он воспримет это как агрессию из-за своих травм: я художник, я так вижу. Все воспринимают и интерпретируют по-разному. К нам приходят разные люди. Практически все травмированы. Люди могут вести себя неадекватно и токсично именно из-за травм или из-за реальных ментальных проблем. Это все человеческий фактор, и из-за этого сложно сказать, происходит ли какое-то давление со стороны администраторов».
Иллюстрация: Ксения Горшкова для ТД
«Люди, живущие в шелтере, могут обратиться к руководителям центра по анонимному каналу связи в конфликтных ситуациях, — говорит Татьяна Винниченко. — Для сотрудников мы стараемся регулярно проводить тренинги, чтобы избежать выгорания». Обсуждать ситуацию Романа женщины отказались, объяснив это тем, что они не разглашают информацию о своих клиентах.
«Такой профессии, как администратор шелтера, — добавляет Ольга Баранова, — как вы понимаете, не существует.
Понятное дело, что у администраторов есть правила, выработанные годами. У нас был опыт: мы с Таней ездили по другим странам, смотрели, как работают в других странах. И этот опыт отразился в правилах — как для админов, так и для тех, кто там живет».
Психологическое насилие
Шелтер «Крепость» начал работу 12 мая. На сайте проекта указано, что организация предоставляет пострадавшим от насилия убежище, психологическую и юридическую помощь. Шелтер принимает не только женщин, но и мужчин, пострадавших от насилия, а также представителей ЛГБТ+, которым требуется безопасное место из-за их сексуальности. «Крепость» — проект, созданный по инициативе Феминистической Фракции движения «Гражданское общество», которое возглавляет Михаил Светов.
Активистки и эксперты кризисных центров с подозрением отнеслись к «Крепости» — они сомневались в профессионализме методов шелтера и отмечали, что Михаил Светов неоднократно выступал с агрессивными высказываниями в адрес фемдвижения и утверждал, что фемдискурс «отвлекает от реальных проблем».
«Жертвы домашнего насилия в принципе возникают из-за гендерной дискриминации, — объясняет феминистка Залина Маршенкулова. — Странно, что люди, которые не понимают, что существует огромная проблема гендерной дискриминации, — а часть либертарианцев вообще считают, что у нас матриархат в стране, — открывают шелтер для жертв домашнего насилия. Если они отрицают проблему — каких сотрудников, каких психологов они возьмут на работу? Есть риск, что они будут транслировать те же деструктивные установки, что и агрессор, от которого бегут их подопечные, ведь они эти установки разделяют. Это абсурд: все равно что делать аборт у врача, который транслирует пролайф-идеи».
Центр «Насилию.нет» опубликовал открытое письмо, в котором его представители указали, что, по их мнению, сотрудники «Крепости» не имеют должной профессиональной подготовки. В центре «Насилию.нет» также опровергли заявление «Крепости», что сотрудники и волонтеры шелтера будут проходить обучение в центре «Насилию.нет». Основательницы проекта «Насилию.нет» Анна Ривина и Мари Давтян отказались давать комментарии ТД об этой истории.
Многие жертвы насилия ищут в шелтерах психологическую поддержку. Зоя (имя изменено) приехала в московский шелтер «Китеж» совсем без сил — пришлось пережить многочасовой перелет и нежелательную встречу с мужем. Она говорит, что момент приезда в убежище помнит только урывками, потому что из-за усталости и стресса была «в овощном состоянии».
«Я зашла в дом и первым делом сказала, что мне нужен психолог. Я на тот момент даже не поняла, кто из окружающих меня женщин укрывается в шелтере, а кто там работает, не знала, к кому я обращаюсь, — просто попросила психолога, потому что мне нужно было хотя бы немного поспать. Мне выдали одежду, потом мне кого-то пришлось ждать, после этого я рассказывала администрации, что привело меня в убежище. Зачем-то им нужно было, чтобы я все рассказала подробно, хотя я говорила с ними с закрытыми глазами. Несколько раз в ходе этого разговора я чувствовала, что засыпаю».
Зоя вспоминает, что в «Китеже» ее сразу попросили подписать документы и предупредили, что в шелтере нужно работать, а каждая жительница должна сама кормить своих детей. «Я объяснила им, что сейчас не в состоянии ничего приготовить, и одна из администраторов мне ответила: “Девушка, посмотрите на свои ногти, у вас же хватило сил на такой дизайн, о чем вообще речь”, — говорит Зоя. — Предложили мне хотя бы подогреть молоко детям. Я сказала: “Возможно, у меня сейчас получится подогреть молоко, но не обещаю”».
Директор центра «Китеж» Алена Ельцова подчеркивает, что реальность не всегда соответствует ожиданиям жительниц убежища, из-за этого и возникают конфликты. «Все начинается со звонка. Очень важно спросить женщину: чем мы можем помочь? Возможно, ее запрос несовместим с нашими ресурсами, — говорит Ельцова. — Иначе она придет и будет думать, что у нас тут молочные реки, кисельные берега, что мы сейчас спасем, обогреем и приютим. Раньше за нее абьюзер думал, а потом она пришла к нам, и мы говорим: все будет хорошо, ты просто сиди в сторонке, а мы тебе расскажем, что и как нужно делать».
По словам Ельцовой, чтобы избежать конфликтных ситуаций, важно сразу при заселении подписывать договор. «Мы когда с другими правозащитниками общались, — вспоминает Алена, — они мне говорили: “Ну так же нельзя! Женщина только приехала, а ты ей сразу договор пихаешь”. Да, а как иначе?
Если она во вменяемом состоянии, пусть потратит несколько часов и прочтет, что она должна делать и чего делать не должна. Зоя приехала и думала, что может петь на клиросе, а когда оказалось, что это не так, произошел дикий скандал. Мы сразу объяснили: у нас так и так, можете обратиться в другой шелтер».
Зоя говорит, что действительно просила благословения у игумена Серафима, настоятеля Новоспасского монастыря в селе Милюково, при котором работает «Китеж». Настоятель — один из учредителей «Китежа». «Он встретил меня словами: “Мне о вас рассказывали”. Выдал тираду о том, что я ничего из себя не представляю, а хожу по шелтеру как владычица морская. Я спросить ничего не успела — он начал меня унижать. Прямо говорил мне: “Вы никто”, я дословно это помню. В итоге, конечно, на клирос меня никто не допустил».
Психолог кризисного центра ИНГО Хана Корчемная убеждена, что все сотрудники шелтеров, включая юристов или технических специалистов, контактирующих с жертвами, должны владеть навыками ненасильственной коммуникации. «В идеале убежище — это пространство неосуждения, — говорит Хана. — Ни одна ситуация, как бы ни была она тяжела для сотрудников с их вложениями и стараниями, не должна приводить к обвинению клиента. Человек сам принимает решения относительно себя. Ему важно знать, что за эти решения его не будут осуждать, даже если они неправильны с точки зрения консультантов. В противном случае сотрудники шелтера транслируют ту же позицию, что и обидчик или преследователь: мол, ты слабый, глупый, никчемный, мы разберемся за тебя, что лучше для твоего же блага».
Корчемная отмечает, что жители шелтеров остаются в стрессе, несмотря на то что они уже в безопасности. «Если женщина подает иск о побоях или разводится, ей приходится встречаться с обидчиком в коридорах суда. Уже сам факт переезда в убежище может стать дополнительным стресс-фактором как резкая перемена условий жизни, — объясняет Корчемная. — На фоне этого у женщины могут возникнуть сложности с поиском жилья или работы, проблемы в общении с соседками по убежищу. Некорректное общение сотрудников шелтера с его жителями может усугубить их психологическое состояние».
Жители шелтеров часто ощущают себя в зависимости от сотрудников — в глазах жертв насилия это люди, которые предоставили им жилье и так же могут из него выгнать. В благодарность или из-за страха потерять место в убежище жители шелтеров не только мирятся с упреками и некомфортной коммуникацией, но зачастую готовы на неоплачиваемую работу.
Отработки
Екатерина работает инженером в одной из московских больниц. Муж избивал ее, пил и склонял к сексу, когда Екатерине этого не хотелось. Чтобы скрыться от абьюзера, Екатерина с матерью и сыном несколько месяцев прожили в убежище центра «Китеж».
«Мама с сыном жили в шелтере все время, — говорит Екатерина. — Я уезжала оттуда на неделе, потому что убежище далеко от Москвы, неудобно ездить на работу. К тому времени бывший муж куда-то съехал, забрав почти все вещи, мне приходилось спать на матрасе. По выходным я возвращалась в Китеж, потому что нужно было работать».
Екатерина говорит, что трудиться приходилось в монастырской пекарне — надо было чистить и расставлять по местам все противни, всю посуду, мыть пол и горелки. «Они потом продавали выпечку, — говорит Екатерина. — [Но] сами работницы пекарни только готовили, убирали мы. Часа три все это занимало — иногда по двое туда ходили, потому что физически тяжело, тяжелее даже, чем в доме. Ну надо потерпеть. Нам бесплатно предоставили жилье, еду, юриста — нельзя же эксплуатировать доброту людей, надо им чем-то отплатить».
В договоре, который подписывают женщины при заселении в «Китеж», указано, что работа на монастырской пекарне — условие проживания в шелтере. Один раз в неделю каждая женщина должна дежурить в пекарне.
Алена Ельцова подтверждает, что такие договоренности с монастырем были. «У них есть собственная пекарня, одна старая матушка печет, и ее выпечку продают в монастырских лавках. Мы с ними решили так: у нас девочки ходили мыть посуду, а за это монастырь давал им яйца, молоко из своего коровника. Чтобы у них было понимание: тебе дают бесплатное проживание, питание и, по сути, фермерские продукты просто так — ты должен что-то сделать взамен», — говорит Ельцова.
По словам директора «Китежа», в пекарню в какой-то момент купили посудомоечную машину, чтобы «закончить разговоры, что мы эксплуатируем женщин». Ельцова уверена, что работа позволяла девушкам занять себя и отвлечься от мыслей о фигуре насильника. «Когда она остается в тишине и спокойствии, ей нужно как-то отвлекаться от мыслей о произошедшем. Сейчас в пекарню ходят по желанию. Большинство девочек сами ходят туда с радостью».
Если по субботам Екатерина работала в пекарне, то в воскресенье она дежурила в здании шелтера. Надо было выносить мусор, ходить за водой к источнику, убирать два этажа: два туалета, комнату, кухню, лестницу и коридоры. «Конечно, было очень тяжело. Но это все такие мелочи, честно, по сравнению с тем, как там спокойно, тихо», — вспоминает женщина.
С необходимостью отрабатывать свое проживание столкнулась и Луиза, оказавшаяся в шелтере «Теплый дом на горе». Но в отличие от Екатерины Луиза при заселении не предполагала, что ей придется выполнять указания сотрудников в обмен на место в убежище. Ее поставили перед выбором: либо она и другие женщины помогают убрать квартиру, в которой раньше располагался «Теплый дом», и снимаются в рекламном ролике, либо их выселяют.
«Я поняла, к чему все идет, и отказалась, — рассказывает Луиза. — Две женщины согласились. Квартиру нужно было сдать хозяину в приличном виде, так что они ее убирали, красили. Приходили убитые, сваливались, даже не поев, а утром шли обратно».
Светлана Анохина, рассказавшая о проблемах в центре, говорит, что женщины работали там с десяти утра и до одиннадцати-двенадцати ночи. Правозащитница также утверждает, что у руководства «Теплого дома на горе» был сторонний бизнес по уборке нежилых помещений и иногда жительниц шелтера заставляли мыть и убирать цеха.
Иллюстрация: Ксения Горшкова для ТД
Хана Корчемная называет отработки грубой этической ошибкой. «Предоставление убежища, — убеждена Хана, — это бесплатная социальная услуга, а не одолжение и не контракт на работу. Сами по себе дежурства в шелтере должны быть направлены только на поддержание чистоты. Когда женщины готовят на всех или вынуждены сами заниматься благоустройством и ремонтом помещения, возникают вопросы к убежищу. Ни в кризисном центре, ни в шелтере не может быть никаких отработок, трудотерапии, коммерческого использования историй женщин в обмен на бонусы. Одно дело, если женщина сама захотела помочь, и другое — если она чувствует себя обязанной перед “благодетелями”».
По словам Ханы, главная задача женщин в шелтере — восстановление собственного ресурса, поэтому нельзя говорить, что они «бездельничают». Обрести новые опоры в жизни — это тоже труд, считает Корчемная. Она отмечает, что недопустимы не только отработки, но и любые формы давления и шантажа. Например, неэтично под страхом выселения принуждать женщин давать интервью, участвовать в соцопросах, сниматься в рекламе или играть в театре.
Шантаж
Угроза выселением нередко используется как инструмент давления. Луиза рассказывает, что в «Теплом доме на горе» женщин заставляли бесплатно сниматься в рекламе. «Требовали сняться в рекламе какого-то салона красоты, говорили, что мы должны дать интервью зарубежному телевидению, еще на какую-то камеру сказать, как “Теплый дом” замечательно помогает женщинам. Многие боялись, что их после этого выследят. Я тоже отказывалась», — вспоминает Луиза.
По словам правозащитницы Светланы Анохиной, женщин пугали, что их за любую провинность могут «вышвырнуть». В числе прочего их заставляли ходить на тренинги, которые были необходимы «Теплому дому» по грантовым обязательствам. «Самое мерзкое, что [они] вселили в этих и без того покореженных жизнью, измотанных, ни во что не верящих женщин идею, что надо прогибаться, доносить, надо успеть стукнуть первым, чтобы не стукнули на тебя. Одна женщина, Аида, так как на нее гнали, что она курит — а это для дагестанской женщины не очень хорошо, — почему-то, испуганная, дошла до мысли, что ей надо быть не одной курящей. Она сознательно уговорила другую женщину покурить и засняла ее».
Из-за конфликта с руководительницей убежища Фаридой Луизе пришлось покинуть «Теплый дом на горе». Это было в январе, Луизу и еще двух женщин вынудили оставить шелтер в течение трех дней. Руководство «Теплого дома» вызвало полицию и инспектора по делам несовершеннолетних. «Девушки просто настучали на своих подопечных. Сказали, что одна из них уезжала, бросив детей, хотя это неправда, — рассказывает Светлана Анохина. — Представительница ПДН проявила себя как вменяемый человек и сказала, что поможет определить детей Луизы в реабилитационный центр и остальным тоже чем-то поможет».
Екатерина вспоминает, что некоторые жительницы «Китежа» в свое дежурство убирали дом плохо, поэтому ей приходилось выполнять необходимую работу за них. Тогда на летучках, которые проходили каждое утро, этих женщин публично отчитывали. Директор «Китежа» Алена Ельцова подтверждает: жительницу, которая постоянно пренебрегает дежурством, могут выселить. «У нас все на равных, — говорит Алена. — Почему кто-то должен делать чужую работу? Женщины и сами всегда отстаивают свои интересы. Одно дело, если кто-то болеет — в таких случаях часто соседки говорят, что могут помыть пол за нее, например. Другое дело, если кто-то уже садится на шею. Мы просто не продлеваем договор и не говорим почему».
Екатерине, по ее словам, разрешили остаться в «Китеже» сверх положенного срока, потому что она «добросовестно выполняла все обязательства». Хана Корчемная считает такую позицию опасной. «Необходимо относиться ко всем клиенткам одинаково, — говорит Хана, — не делать ни для кого необоснованных исключений в услугах и не оказывать предпочтений, иначе женщина может увидеть в такой сотруднице свою “спасительницу” и снова почувствовать себя обязанной как-то отплатить». Алена Ельцова утверждает, что у клиенток убежища нет возможности остаться в «Китеже» на более длительный срок, чем предусмотрено договором.
В числе прочего «Китеж» обвиняли в том, что он пользуется уязвимостью подопечных, чтобы навязать религию. Алена Ельцова отвергает эти обвинения. «Мне это просто смешно, — говорит директор центра. — У нас половина женщин — мусульманки. Чем-чем, а этим мы точно не занимались. У меня тоже был период, когда мне было тяжело выходить из православного брака, я прекрасно понимаю, что такое жить в православной общине и что такое жить в светской организации. Если бы какая-то церковная община захотела катехизировать женщин, им не понадобилось бы создавать АНО “Китеж”. У нас есть своя иерархия, монастырь мне не может приказать, что делать. Мы договорились с ними, что у себя я делаю то, что считаю нужным, а к ним ходят только те, кто хочет».
Екатерина соглашается: никакого религиозного давления не было. Однажды жительниц шелтера попросили посещать службу, но не настаивали. Собеседник, близкий к подворью Новоспасского монастыря, рассказал, что настоятель делал попытки приобщить женщин из «Китежа» к вере, но потерпел неудачу, и теперь монастырь этим не занимается.
Конфликты с соседями
Роману пришлось уйти из шелтера Московского комьюнити-центра не после конфликтов с руководством, а из-за напряженных отношений с соседом. «Я жил в одной комнате с гражданином Узбекистана, — пояснил Роман. — Каждый раз, как у него пропадало что-то, даже мелочи типа носков, он подозревал, что это я выкинул его вещи. Если я поздно возвращался домой, он нес какую-то чушь в духе: “Опять своим телом торговал?” Дней через пять я подошел к администратору Антону и попросил меня отселить. Мне ответили: “Это надо с директором разговаривать, но мы ее по таким мелочам беспокоить не будем”».
Однажды Роман увидел, как сосед вернулся в убежище в час ночи нетрезвый. Администратор Антон пустил его, хотя по правилам все должны приходить домой не позже десяти и в состоянии опьянения в шелтере появляться нельзя. Роман рассказал об этом случае другому администратору, и на следующий день в шелтере организовали собрание всех жителей убежища. «В процессе гражданин Узбекистана меня крыл матом, — возмущается Роман, — а сотрудники не реагировали на это. Администраторы разговаривали со мной, как будто Антон, который открывает дверь моему пьяному соседу, — это моя больная фантазия».
В конце концов, говорит Роман, администрация сообщила: если они с соседом не могут ужиться, они оба должны покинуть шелтер. «Нам дали время собраться. Я сказал администраторам, что уйду, только если узбек выйдет со мной! Тогда Антон мне заявил: “Ты нам еще условия будешь ставить? Куда он пойдет, он в России нелегально. А ты гражданин России, ты что-нибудь найдешь”».
Зара Арутюнян уверена, что такой подход ненормален. «Как в школе — “ни в чем не будем разбираться, выгоним обоих”. Это влечет за собой огромные проблемы для тех, кого выселяют.
Конечно, это большое злоупотребление властью, но тут все упирается в силы и ресурсы людей, работающих в убежище».
Представительницы шелтера Московского комьюнити-центра утверждают, что с жителями убежища, которые нарушают психологический комфорт соседей, стараются наладить отношения. «С токсичными людьми нужно разговаривать, — говорит Ольга Баранова, член управляющего совета шелтера. — Есть разные уровни токсичности: с кем-то достаточно просто поговорить, сказать: “Не стоит так делать, вот правила”, — и это решают администраторы. Кому-то действительно нужна помощь психолога».
По словам Ольги, администраторы стараются предотвратить назревающие конфликты между жителями шелтера и что-то сделать с уже случившимися ссорами. Выселение происходит в крайних случаях. «Это коммунальная квартира, — говорит Ольга. — Люди должны на время, пока они живут в шелтере, считаться с другими».
«Чтобы жить у нас, нужно не нарушать правила, — дополняет директорка Московского комьюнити-центра Татьяна Винниченко. — Эти правила человек не просто подписывает в стрессе и идет дальше. Админы все объясняют при заселении: почему то или иное правило важно. Если правила не выполняются, [значит] человек не дорожит местом, ему все равно, живет он здесь или пошел дальше. Мы не про “пошел дальше”. Мы для тех, кому действительно негде жить. Если человек решил игнорировать правила — ему это место уже не ценно. Тогда вещички забираем и на следующий день идем жить свою большую красивую жизнь. У нас все очень серьезно, и мы об этом предупреждаем еще до заселения».
Зоя рассказывает, что прожила в шелтере «Китеж» только четыре дня — ее попросили уехать из шелтера в день, когда она поссорилась с настоятелем монастыря. Через некоторое время после конфликта Зою вызвали на беседу с директором шелтера. Зое сказали, что ей нужно покинуть убежище, объяснив это тем, что она не следила за своими детьми и тем самым нарушила правила.
Директор «Китежа» Алена Ельцова утверждает, что Зоя была конфликтной, провоцировала администраторов шелтера и настоятеля монастыря, хотя он, по словам Ельцовой, старается избегать общения с жительницами убежища. «Для нас это рядовая ситуация, — говорит Ельцова. — За любое нарушение правил у нас два предупреждения, на третье — выселяем. У нас где-то два-три конфликтных выселения в год. При выселении мы стараемся сглаживать углы: даже если женщина, может быть, сама виновата, мы стараемся их не кошмарить — предлагаем место в другом приюте, с которым мы сотрудничаем, или на короткое время оплачиваем хостел или квартиру».
Хана Корчемная убеждена, что выселение из шелтера возможно только в случае прямой физической угрозы жителям или сотрудникам убежища. По ее словам, такое происходит редко. «При адаптации к жизни в убежище у людей могут возникать конфликты друг с другом, — объясняет Хана. — Самое важное для сотрудников в таком случае — не игнорировать ссоры клиентов. Лучше всего при въезде в шелтер рассказывать, как в убежище принято общаться с соседями и как решаются спорные вопросы. Можно провести общую встречу и под наблюдением сотрудников познакомить нового клиента с другими людьми, живущими в шелтере. Это не значит, что любые ссоры под запретом. Наоборот, клиенты должны понимать, что могут в приватной обстановке рассказать сотрудникам о проблемах в отношениях с соседями. Задача сотрудников — сделать все возможное, чтобы конфликты не перерастали в абьюз».
Иллюстрация: Ксения Горшкова для ТД
Выгорание сотрудников
С жительницами шелтера часто приходится по-настоящему тяжело, жалуется Алена Ельцова. «Много женщин с синдромом отмены, с обострением психических заболеваний. У нас была женщина, которая в нас швыряла какими-то грязными штанами, крыла трехэтажным матом, а мы собирали ее в больницу с гипотоническим кризом: собирали ей таблеточки в пакетик, собирали ее вещи, и ее дочь госпитализировали, потому что она начала вести себя неадекватно, ее смогли с территории увести только два наряда полиции, — рассказывает директор «Китежа». — Мы работаем там втроем-вчетвером, естественно, бывают случаи, когда у нас кончаются ресурсы».
Директор центра отмечает, что в шелтере установили камеры, потому что люди могут рассказывать истории, которые не подтверждаются фактами. «Был случай: одна девушка сказала подруге, что у нее отобрали телефон и разбили. Я посмотрела по камерам — ничего не произошло, она сидела и печатала с этого якобы разбитого телефона», — говорит Ельцова.
Зара Арутюнян сомневается, что подобная реакция может быть массовой. «В состоянии острого стресса человек может орать, рыдать все время, — рассуждает Зара, — но искажать события, намеренно или ненамеренно, — вряд ли. Безусловно, единичные случаи бывают — и это происходит со всеми людьми, не только в шелтерах, но это не значит, что убежища, столкнувшись с такой ситуацией, должны подозревать всех, кто обращается за помощью».
Арутюнян говорит, что многие проблемы в убежищах возникают именно из-за выгорания сотрудников и из-за нехватки ресурсов. «Я знаю этих женщин, — говорит Зара, — я знаю, какой это неблагодарный труд. Предъявлять претензии шелтерам в этом смысле все равно что жаловаться на грубость врачей. В идеальном мире государство на твоей стороне, на десять жителей убежища есть хотя бы один психолог на территории, каждый день на подхвате, есть отдельная хозяйственная часть, охрана, бухгалтерия.
Они никогда не отдыхают, в голове одновременно и отчетность по НКО, и кульбиты, как выкроить бюджет на нужды. Человек, который делает все это, не может быть ромашкой. В отсутствие государственного финансирования, обучения, лицензирования, в отсутствие хоть какой-то государственной помощи заниматься шелтерами — личный выбор. Это, как говорится, слабоумие и отвага — в хорошем смысле. У тебя болит — ты помогаешь. Как можешь».
Директор «Китежа» соглашается, что сотрудники шелтеров сталкиваются с повышенным риском профессионального выгорания. «Ненормированный график, — перечисляет Алена, — постоянная непредсказуемость, невозможность уйти в отпуск, иногда просто [физическая] опасность, когда мужья приезжают и начинают угрожать. Это лотерея. Естественно, это все не прибавляет сотрудникам энтузиазма. Плюс маленькая зарплата — 20—30 тысяч».
Что делать?
Государство не финансирует некоммерческие шелтеры и, как отмечает Human Rights Watch, в целом враждебно настроено к гражданским инициативам, направленным на работу с жертвами домашнего насилия. В последнем докладе Human Rights Watch заявляет, что государственные и негосударственные убежища редко сотрудничают. Впрочем, профильные госучреждения плохо координируют работу даже с государственными шелтерами: так, полицейские могут не знать, что в их районе есть организация, которая предоставляет безопасное место жертвам домашнего насилия. В итоге женщина не получает информацию о возможности укрыться в убежище.
Отсутствие единых государственных требований к деятельности шелтеров — значимая, но не единственная проблема. Психолог кризисного центра «ИНГО» Хана Корчемная замечает, что в профессиональной среде до сих пор не выработан единый этический кодекс и каждая организация следует собственным правилам и стандартам.
Хана предполагает, что правила работы убежищ должны быть направлены на то, чтобы не травмировать повторно жертв насилия или преследования. Жертвы попадают в шелтеры в стрессе и уязвимом состоянии, и именно это дает почву для халатности и злоупотреблений. Чтобы этого избежать, необходимо внедрять строгие правила безопасности, регламенты ненасильственной коммуникации и четкие алгоритмы решения конфликтных ситуаций. Но в России не существует независимых институций, которые могли бы провести аудит и дать оценку соблюдению убежищем принципов бережной работы.
Основательница центра «Насилию.нет» Анна Ривина подчеркивает, что в России в целом не налажена единая система помощи пострадавшим от домашнего насилия. «Сейчас сложно сказать, что нужно делать, чтобы предотвратить злоупотребления со стороны шелтеров, — говорит Ривина, — потому что [у нас] нет государственного стандарта оказания помощи. Среди НКО могут быть свои этические документы, которые подобное предусматривают, но я с таким не сталкивалась. Для этого нам и нужен общий закон против насилия — [чтобы] создать единую систему помощи. А сейчас нам звонят из разных регионов и рассказывают, что в местном кризисном центре их отправляют с мужьями мириться. Но я пока не слышала, чтобы такая проблема возникала у наших близких коллег. И без кодекса их опыта хватает, чтобы не издеваться над людьми».
Доклад Human Rights Watch также указывает, что в России просто не хватает убежищ. Совет Европы рекомендует странам-членам обеспечить как минимум одно место в шелтере на 10 тысяч жителей. С учетом этих стандартов в России должно быть хотя бы 14 тысяч мест для жертв насилия и преследования. По данным последнего исследования, в России действует только около сотни убежищ. В 2015 году их было и вовсе 95 с общим числом мест 1349.
«Это задача государства, — считает Арутюнян, — государство должно сделать так, чтобы у нас был, как во всех странах, на 10 тысяч населения один шелтер. Убежищ должно быть столько, чтобы ты не оказался в безвыходной, безальтернативной ситуации. Будет убежище в каждом квартале, с государственным финансированием — можно будет контролировать, спрашивать с руководства. Сейчас же у нас фактически монополия на шелтеры. Кто открыл, тот и молодец. [А дальше] можно использовать этих женщин как хочешь. Давайте будем добиваться от государства, чтобы завтра, когда мне, или вам, или кому-то из моих дочерей потребуется шелтер, нам не пришлось идти мыть полы в обмен на жилье».
Каждый день мы пишем о самых важных проблемах в нашей стране. Мы уверены, что их можно преодолеть, только рассказывая о том, что происходит на самом деле. Поэтому мы посылаем корреспондентов в командировки, публикуем репортажи и интервью, фотоистории и экспертные мнения. Мы собираем деньги для множества фондов — и не берем из них никакого процента на свою работу.
Но сами «Такие дела» существуют благодаря пожертвованиям. И мы просим вас оформить ежемесячное пожертвование в поддержку проекта. Любая помощь, особенно если она регулярная, помогает нам работать. Пятьдесят, сто, пятьсот рублей — это наша возможность планировать работу.
Пожалуйста, подпишитесь на любое пожертвование в нашу пользу. Спасибо.
Еще больше важных новостей и хороших текстов от нас и наших коллег — в телеграм-канале «Таких дел». Подписывайтесь!
Вы можете им помочь
Помогаем
Каждый день мы пишем о самых важных проблемах в стране. Мы уверены, что их можно преодолеть, только рассказывая о том, что происходит на самом деле. Поэтому мы посылаем корреспондентов в командировки, публикуем репортажи и фотоистории. Мы собираем деньги для множества фондов — и не берем никакого процента на свою работу.
Но сами «Такие дела» существуют благодаря пожертвованиям. И мы просим вас поддержать нашу работу.
Пожалуйста, подпишитесь на любое пожертвование в нашу пользу. Спасибо.
На Ваш почтовый ящик отправлено сообщение, содержащее ссылку для подтверждения правильности адреса. Пожалуйста, перейдите по ссылке для завершения подписки.
Если письмо не пришло в течение 15 минут, проверьте папку «Спам». Если письмо вдруг попало в эту папку, откройте письмо, нажмите кнопку «Не спам» и перейдите по ссылке подтверждения. Если же письма нет и в папке «Спам», попробуйте подписаться ещё раз. Возможно, вы ошиблись при вводе адреса.
Исключительные права на фото- и иные материалы принадлежат авторам. Любое размещение материалов на сторонних ресурсах необходимо согласовывать с правообладателями.
По всем вопросам обращайтесь на mne@nuzhnapomosh.ru
Нашли опечатку? Выделите слово и нажмите Ctrl+Enter
Нашли опечатку? Выделите слово и нажмите Ctrl+Enter
Благотворительный фонд помощи социально-незащищенным гражданам «Нужна помощь»
Адрес: 119270, г. Москва, Лужнецкая набережная, д. 2/4, стр. 16, помещение 405
ИНН: 9710001171
КПП: 770401001
ОГРН: 1157700014053
р/с 40703810701270000111
в ТОЧКА ПАО БАНКА «ФК ОТКРЫТИЕ»
к/с 30101810845250000999
БИК 044525999
Благотворительного фонда помощи социально-незащищенным гражданам «Нужна помощь» в отношении обработки персональных данных и сведения о реализуемых требованиях к защите персональных данных