паниковский держите меня сейчас будет море крови
Паниковский держите меня сейчас будет море крови
Глава двадцатая. Командор танцует танго
В маленьком буфете искусственных минеральных вод, на вывеске которого были намалеваны синие сифоны, сидели за белым столиком Балаганов и Паниковский.
Уполномоченный по копытам жевал трубочку, следя за тем, чтобы крем не выдавливался с противоположного конца. Этот харч богов он запивал сельтерской водой с зеленым сиропом « свежее сено». Курьер пил целебный кефир. Перед ним стояли уже шесть пустых бутылочек. Из седьмой Паниковский озабоченно вытряхивал в стакан густую жидкость. Сегодня в конторе новая письмоводительница платила жалованье по ведомости, подписанной Бендером, и друзья наслаждались прохладой, шедшей от итальянских каменных плит буфета, от несгораемого шкафа-ледника, где хранилась мокрая брынза, от потемневших цилиндрических баллонов с шипучей водой и от мраморного прилавка. Кусок льда выскользнул из шкафа и лежал на полу, истекая водой. На него приятно было взглянуть после утомительного вида улицы с короткими тенями, с прибитыми жарою прохожими и очумевшими от жажды псами.
– Хороший город Черноморск, – сказал Паниковский, облизываясь. – Я здесь поправился. Кефир хорошо помогает от сердца.
Это сообщение почему-то рассмешило Балаганова. Он неосторожно прижал трубочку, и из нее выдавилась толстая колбаска крема, которую уполномоченный еле успел подхватить на лету.
– Знаете, Шура, – продолжал Паниковский, – я как-то перестал доверять Бендеру. Он что-то не то делает.
– Ну, ну, – угрожающе сказал Балаганов. – Тебя не спрашивали!
– Нет, серьезно, я очень уважаю Остапа Ибрагимовича, это такой человек. Даже Фунт, – вы знаете, как я уважаю Фунта, – сказал про Бендера, что это – голова. Но я вам скажу, Шура, Фунт – осел. Ей-богу, это такой дурак! Просто жалкая, ничтожная личность! А против Бендера я ничего не возражаю. Но мне кое-что не нравится. Вам, Шура, я все скажу, как родному.
Со времени последней беседы с субинспектором уголовного розыска к Балаганову никто не обращался как к родному. Поэтому он с удовлетворением выслушал слова курьера и легкомысленно разрешил ему продолжать.
– Вы знаете, Шура, – зашептал Паниковский, – я очень уважаю Бендера, но я вам должен сказать – Бендер осел! Ей-богу, жалкая, ничтожная личность.
– Но, но, – предостерегающе сказал Балаганов.
– При чем тут но –но! Вы только подумайте, на что он тратит наши деньги! Вы только вспомните. Зачем нам эта дурацкая контора? Сколько расходов! Одному Фунту мы платим сто двадцать. А конторщица! Теперь еще каких-то двух прислали, я видел – они сегодня жалованье по ведомости получали. Бронеподростки! Зачем это все? Он говорит – для легальности. Плевал я на легальность, если она стоит таких денег! А оленьи рога за шестьдесят пять рублей! А чернильница! А все эти дыросшиватели.
Паниковский расстегнул пиджак, и полтинничная манишка, пристегнутая к шее нарушителя конвенции, взвилась вверх, свернувшись как пергаментный свиток. Но Паниковский так разгорячился, что не обратил на это внимания.
– Да, Шура. Мы с вами получаем мизерный оклад, а он купается в роскоши. И зачем, спрашиваю я, он ездил на Кавказ? Он говорит – в командировку. Не верю. Паниковский не обязан всему верить. И я бегал для него на пристань за билетом. Заметьте себе, за билетом первого класса. Этот невский франт не может ездить во втором классе. Вот куда уходят наши десять тысяч! Он разговаривает по междугороднему телефону, рассылает по всему свету телеграммы-молнии! Вы знаете, сколько стоит молния? Сорок копеек слово. Любое слово стоит сорок копеек! А я вынужден отказывать себе в кефире, который нужен мне для здоровья. Я старый, больной человек. Скажу вам прямо – Бенде р э то не голова!
– Вы все-таки не очень-то, – заметил Балаганов, колеблясь, – ведь Бендер сделал из вас человека. Вспомните, как в Арбатове вы бегали с гусем. А теперь вы служите, получаете ставку, вы член общества!
– Я не хочу быть членом общества! – завизжал вдруг Паниковский и, понизив голос, добавил: – Ваш Бендер – идиот! Затеял эти дурацкие розыски, когда деньги можно сегодня же взять голыми руками.
Тут уполномоченный по копытам, не помышляя больше о любимом начальнике, пододвинулся к Паниковскому. И тот, беспрерывно отгибая вниз непослушную манишку, поведал Балаганову о серьезнейшем опыте, который он проделал на свой страх и риск.
Оказывается, Паниковский не дремал. В тот день, когда великий комбинатор и Балаганов гонялись за Скумбриевичем, Паниковский самовольно бросил контору на старого Фунта, тайно проник в комнату Корейко и, пользуясь отсутствием хозяина, произвел в ней тщательнейший осмотр. Конечно, никаких денег он в комнате не нашел, но он нашел нечто получше – гири, очень большие черные гири, пуда по полтора каждая.
– Вам, Шура, я скажу как родному. Бендер всегда нас учил, что человека кормят идеи. А сам не мог разгадать простой вещи. Не хватило соображения. Ваше счастье, Балаганов, что вы работаете с Паниковским. Я раскрыл секрет этих гирь.
Паниковский поймал наконец живой хвостик своей манишки, пристегнул его к пуговице на брюках и торжественно взглянул на Балаганова.
– Какой же может быть секрет? – разочарованно молвил уполномоченный по копытам. – Обыкновенные гири для гимнастики!
– Вы знаете, Шура, как я вас уважаю, – загорячился Паниковский, – но вы осел! Это золотые гири. Понимаете? Гири из чистого золота! Каждая гиря по полтора пуда, три пуда чистого золота. Это я сразу понял, меня прямо как ударило! Я стоял перед этими гирями и безумно хохотал. Какой подлец этот Корейко! Отлил себе золотые гири, покрасил их в черный цвет и думает, что никто не узнает. Вам, Шура, я скажу как родному – разве я вам рассказал бы этот секрет, если бы мог вынести гири один? Но я старый, больной человек, а гири тяжелые. И я вас приглашаю как родного. Я не Бендер. Я честный.
– А вдруг они не золотые? – спросил любимый сын лейтенанта, которому очень хотелось, чтобы Паниковский возможно скорее развеял его сомнения.
– А какие же они, по-вашему? – иронически спросил нарушитель конвенции.
– Да, – сказал Балаганов, мигая рыжими ресницами, – теперь мне ясно. Смотрите, пожалуйста, старик – и все раскрыл! А Бендер действительно что-то не то делает, пишет бумажки, ездит. Мы ему все-таки дадим часть, по справедливости, а?
– С какой стати? – возразил Паниковский. – Все нам. Теперь мы замечательно будем жить, Шура! Я вставлю себе золотые зубы и женюсь, ей-богу, женюсь, честное, благородное слово.
Ценные гири решено было изъять без промедления.
– Заплатите за кефир, Шура, – сказал Паниковский, – потом сочтемся.
Заговорщики вышли из буфета и, ослепленные солнцем, принялись кружить по городу. Их томило нетерпение. Они подолгу стояли на городских мостах и, налегши животами на парапет, безучастно глядели вниз, на крыши домов и спускавшиеся в гавань улицы, по которым с осторожностью лошади съезжали грузовики. Жирные портовые воробьи долбили клювами мостовую, в то время как из всех подворотен за ними следили грязные кошки. За ржавыми крышами, чердачными фонарями и антеннами виднелась синенькая вода, катерок, бежавший во весь дух, и желтая пароходная труба с большой красной буквой. Время от времени Паниковский подымал голову и принимался считать. Он переводил пуды на килограммы, килограммы на старозаветные золотники, и каждый раз получалась такая заманчивая цифра, что нарушитель конвенции даже легонько повизгивал.
В одиннадцатом часу вечера молочные братья, кренясь под тяжестью двух больших гирь, шли по направлению к конторе по заготовке рогов и копыт. Паниковский нес свою долю обеими руками, выпятив живот и радостно пыхтя. Он часто останавливался, ставил гирю на тротуар и бормотал: «Женюсь! Честное, благородное слово, женюсь!» Здоровяк Балаганов держал гирю на плече. Иногда Паниковский никак не мог повернуть за угол, потому что гиря по инерции продолжала тащить его вперед. Тогда Балаганов свободной рукой придерживал Паниковского за шиворот и придавал его телу нужное направление.
У дверей конторы они остановились.
– Сейчас мы отпилим по кусочку, – озабоченно сказал Паниковский, – а завтра утром продадим. У меня есть один знакомый часовщик, господин Биберхам. Он даст настоящую цену. Не то что в Черноторге, где никогда настоящей цены не дадут.
Но тут заговорщики заметили, что из-под зеленых конторских занавесок пробивается свет.
– Кто ж там может быть в такой час? – удивился Балаганов, нагибаясь к замочной скважине.
За письменным столом, освещенным боковым светом сильной штепсельной лампы, сидел Остап Бендер и что-то быстро писал.
– Писатель! – сказал Балаганов, заливаясь смехом и уступая скважину Паниковскому.
– Конечно, – заметил Паниковский, вдоволь насмотревшись, – опять пишет. Ей-богу, этот жалкий человек меня смешит. Но где же мы будем пилить.
И, жарко толкуя о необходимости завтра же утром сбыть часовщику Биберхаму два кусочка золота, молочные братья подняли свой груз и пошли в темноту.
Между тем великий комбинатор заканчивал жизнеописание Александра Ивановича Корейко. Со всех пяти избушек, составлявших чернильный прибор «Лицом к деревне», были сняты бронзовые крышечки. Остап макал перо без разбора, куда попадет рука, ездил по стулу и шаркал под столом ногами.
У него было изнуренное лицо карточного игрока, который всю ночь проигрывал и только на рассвете поймал наконец талию. Всю ночь не вязались банки и не шла карта. Игрок менял столы, старался заманить судьбу и найти везучее место. Но карта упрямо не шла. Уже он начинал «выжимать», то есть, посмотрев на первую карту, медленнейшим образом выдвигать из-за ее спины другую, уже клал он карту на край стола и смотрел на нее снизу, уже складывал обе карты рубашками наружу и раскрывал их, как книгу, словом, проделывал все то, что проделывают люди, когда им не везет в девятку. Но это не помогало. В руки шли по большей части картинки: валеты с веревочными усиками, дамы, нюхающие бумажные лилии, и короли с дворницкими бородами. Очень часто попадались черные и розовые десятки. В общем, шла та мерзость, которая официально называется «баккара», а неофициально «бак» или «жир». И только в тот час, когда люстры желтеют и тухнут, когда под плакатами «спать воспрещается» храпят и захлебываются на стульях неудачники в заношенных воротничках, совершается чудо. Банки вдруг начинают вязаться, отвратительные фигуры и десятки исчезают, валят восьмерки и девятки. Игрок уже не мечется по залу, не выжимает карт, не заглядывает в них снизу. Он чувствует в руках счастливую талию. И уже марафоны столпились позади счастливца, дергают его за плечи и подхалимски шепчут: «Дядя Юра, дайте три рубля!». А он, бледный и гордый, дерзко переворачивает карты и под крики: «Освобождаются места за девятым столом! и „Аматорские, пришлите по полтиннику!“ – потрошит своих партнеров. И зеленый стол, разграфленный белыми линиями и дугами, становится для него веселым и радостным, как футбольная площадка.
Для Остапа уже не было сомнений. В игре наступил перелом. Все неясное стало ясным. Множество людей с веревочными усиками и королевскими бородами, с которыми пришлось сшибиться Остапу и которые оставили след в желтой папке с ботиночными тесемками, внезапно посыпались в сторону, и на передний план, круша всех и вся, выдвинулось белоглазое ветчинное рыло с пшеничными бровями и глубокими ефрейторскими складками на щеках.
Остап поставил точку, промакнул жизнеописание пресс-папье с серебряным медвежонком вместо ручки и стал подшивать документы. Он любил держать дела в порядке. Последний раз полюбовался он хорошо разглаженными показаниями, телеграммами и различными справками. В папке были даже какие-то фотографии и выписки из бухгалтерских книг. Вся жизнь Александра Ивановича Корейко лежала в папке, а вместе с ней находились там пальмы, девушки, синее море, белый пароход, голубые экспрессы, зеркальный автомобиль и Рио-де-Жанейро, волшебный город в глубине бухты, где живут добрые мулаты и подавляющее большинство граждан ходит в белых штанах. Наконец-то великий комбинатор нашел того самого индивида, о котором он мечтал всю жизнь.
– И некому даже оценить моего титанического труда, – грустно сказал Остап, подымаясь и зашнуровывая толстую папку. – Балаганов очень мил, но глуп. Паниковский – просто вздорный старик. А Козлевич ангел без крыльев. Он до сих пор не сомневается в том, что мы заготовляем рога для нужд мундштучной промышленности. Где же мои друзья, мои жены, мои дети? Одна надежда, что уважаемый Александр Иванович оценит мой великий труд и выдаст мне на бедность тысяч пятьсот. Хотя нет! Теперь я меньше миллиона не возьму, иначе добрые мулаты просто не станут меня уважать.
Остап вышел из-за стола, взял свою замечательную папку и задумчиво принялся расхаживать по пустой конторе, огибая машинку с турецким акцентом, железнодорожный компостер и почти касаясь головой оленьих рогов. Белый шрам на горле Остапа порозовел. Постепенно движения великого комбинатора все замедлялись, и его ноги в красных башмаках, купленных у греческого матроса, начали бесшумно скользить по полу. Незаметно он стал двигаться боком. Правой рукой он нежно, как девушку, прижал к груди папку, а левую вытянул вперед. Над городом явственно послышался канифольный скрип колеса фортуны. Это был тонкий музыкальный звук, который перешел вдруг в легкий скрипичный унисон. И хватающая за сердце, давно позабытая мелодия заставила звучать все предметы, находившиеся в Черноморском отделении Арбатовской конторы по заготовке рогов и копыт.
Первым начал самовар. Из него внезапно вывалился на поднос охваченный пламенем уголек. И самовар запел:
«Под небом знойной Аргентины,
Где небо нежное так сине. »
Великий комбинатор танцевал танго. Его медальное лицо было повернуто в профиль. Он становился на одно колено, быстро подымался, поворачивался и, легонько переступая ногами, снова скользил вперед. Невидимые фрачные фалды разлетались при неожиданных поворотах.
А мелодию уже перехватила пишущая машинка с турецким акцентом:
«. Гдэ нэбо южноэ так синэ,
Гдэ жэнщины, как на картинэ. »
И неуклюжий, видавший виды чугунный компостер глухо вздыхал о невозвратном времени:
«. Где женщины, как на картине,
Танцуют все танго».
Остап танцевал классическое провинциальное танго, которое исполняли в театрах миниатюр двадцать лет тому назад, когда бухгалтер Берлага носил свой первый костюм, Скумбриевич служил в канцелярии градоначальника, Полыхаев держал экзамен на первый гражданский чин, а зицпредседатель Фунт был еще бодрым семидесятилетним человеком и вместе с другими пикейными жилетами сидел в кафе «Флорида», обсуждая ужасный факт закрытия Дарданелл в связи с итало-турецкой войной. И пикейные жилеты, в те времена еще румяные и гладкие, перебирали политических деятелей той эпохи. «Энвер-бей – это голова! Юан-Ши-Кай – это голова! Пуришкевич – все-таки тоже голова! » И уже тогда они утверждали, что «Бриан – это голова, потому что и тогда он был министром».
Остап танцевал. Над его головой трещали пальмы и проносились цветные птички. Океанские пароходы терлись бортами о пристани Рио-де-Жанейро. Сметливые бразильские купчины на глазах у всех занимались кофейным демпингом, и в открытых ресторанах местные молодые люди развлекались спиртными напитками.
– Командовать парадом буду я! – воскликнул великий комбинатор.
Потушив свет, он вышел из конторы и кратчайшим путем направился на Малую Касательную улицу. Бледные циркульные ноги прожекторов раздвигались по небу, спускались вниз, внезапно срезали кусок дома, открывая балкон с фикусами или стеклянную арнаутскую галерею с остолбеневшей от неожиданности парочкой. Из-за угла навстречу Остапу, раскачиваясь и стуча гусеничными лентами, выехали два маленьких танка с круглыми грибными шляпками. Кавалерист, нагнувшись с седла, расспрашивал прохожего, как ближе проехать к старому рынку. В одном месте Остапу преградила путь артиллерия. Он проскочил улицу в интервале между двумя батареями. В другом – милиционеры торопливо прибивали к воротам дома доску с черной надписью: «Газоубежище».
Остап торопился. Его подгоняло аргентинское танго. Не обращая внимания на окружающее, он вошел в дом Корейко и постучал в знакомую дверь.
– Кто там? – послышался голос подпольного миллионера.
– Телеграмма, – ответил великий комбинатор, подмигнув в темноту.
Дверь открылась, и он вошел, зацепившись папкой за дверной косяк.
На рассвете далеко за городом сидели в овраге уполномоченный и курьер. Они пилили гири. Носы их были перепачканы чугунной пылью. Рядом с Паниковским лежала на траве манишка. Он ее снял – она мешала работать. Под гирями предусмотрительный нарушитель конвенции разостлал газетные листы, дабы ни одна пылинка драгоценного металла не пропала зря. Молочные братья изредка важно переглядывались и принимались пилить с новой силой. В утренней тишине слышалось только посвистывание сусликов и скрежетание нагревшихся ножовок.
– Что такое, – сказал вдруг Балаганов, переставая работать, – три часа уже пилю, а оно все еще не золотое?
Паниковский не ответил. Он уже все понял и последние полчаса водил ножовкой только для виду.
– Ну-с, попилим еще! – бодро сказал рыжеволосый Шура.
– Конечно, надо пилить! – заметил Паниковский, стараясь оттянуть страшный час расплаты.
Он закрыл лицо ладонью и сквозь растопыренные пальцы смотрел на мерно двигавшуюся широкую спину Балаганова.
– Ничего не понимаю! – сказал Шура, допилив до конца и разнимая гирю на две яблочные половины. – Это не золото.
– Пилите, пилите, – пролепетал Паниковский.
Но Балаганов, держа в каждой руке по чугунному полушарию, стал медленно подходить к нарушителю конвенции.
– Не подходите ко мне с этим железом! – завизжал Паниковский, отбегая в сторону. – Я вас презираю!
Но тут Шура размахнулся и, застонав от натуги, метнул в интригана обломок гири. Услышав над своей головой свист снаряда, интриган лег на землю. Схватка уполномоченного с курьером была непродолжительна. Разозлившийся Балаганов сперва с наслаждением топтал ногами манишку, а потом приступил к ее собственнику. Нанося удары, Шура приговаривал:
– Кто выдумал эти гири? Кто растратил казенные деньги? Кто Бендера ругал?
Кроме того, первенец лейтенанта вспомнил о нарушении сухаревской конвенции, что обошлось Паниковскому в несколько лишних тумаков.
– Вы мне ответите за манишку! – злобно кричал Паниковский, закрываясь локтями. – Имейте в виду, манишки я вам никогда не прощу! Теперь таких манишек нет в продаже.
В заключение Балаганов отобрал у противника ветхий кошелечек с тридцатью восемью рублями.
– Это за твой кефир, гадюка! – сказал он при этом.
В город возвращались без радости.
Впереди шел рассерженный Шура, а за ним, припадая на одну ножку и громко плача, тащился Паниковский.
– Я бедный и несчастный старик! – всхлипывал он. – Вы мне ответите за манишку! Отдайте мне мои деньги!
– Ты у меня получишь! – говорил Шура, не оглядываясь. – Все Бендеру скажу! Авантюрист!
25 цитат из романа «Двенадцать стульев» Ильфа и Петрова
Он любил и страдал. Он любил деньги и страдал от их недостатка
Илья Ильф и Евгений Петров написали в соавторстве несколько произведений. Среди них самыми известными стали сатирические романы-фельетоны «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок», в которых рассказывается о похождениях по просторам молодой Советской Республики «великого комбинатора», афериста и мошенника Остапа Бендера.
Мы выбрали 25 цитат из «Двенадцати стульев»:
Он любил и страдал. Он любил деньги и страдал от их недостатка.
В уездном городе N было так много парикмахерских заведений и бюро похоронных процессий, что, казалось, жители города рождаются лишь затем, чтобы побриться, остричься, освежить голову вежеталем и сразу же умереть.
Вы не пьете, не курите, девушками не увлекаетесь. Зачем вам деньги? Вы же не умеете их тратить.
Дело помощи утопающим — дело рук самих утопающих.
Может быть, тебе дать еще ключ от квартиры, где деньги лежат?
Лед тронулся, господа присяжные заседатели, лед тронулся!
Молодая была уже не молода.
Эх, Киса! Мы с вами чужие на этом празднике жизни.
Командовать парадом буду я!
Знойная женщина — мечта поэта!
Словарь Вильяма Шекспира, по подсчету исследователей, составляет 12 000 слов. Словарь негра из людоедского племени «Мумбо-Юмбо» составляет 300 слов. Эллочка Щукина легко и свободно обходилась тридцатью.
Ипполит Матвеевич, почти плача, взбежал на пароход.
– Вот это ваш мальчик? – спросил завхоз подозрительно.
– Мальчик, – сказал Остап, – разве плох? Типичный мальчик. Кто скажет, что это девочка, пусть первый бросит в меня камень!
Не устраивайте преждевременной истерики. Если вы уже не можете не переживать, то переживайте молча.
Кто, по-вашему, этот мощный старик? Не говорите, вы не можете этого знать. Это — гигант мысли, отец русской демократии и особа, приближенная к императору.
Скоро только кошки родятся!
В голове, как ребенок во чреве матери, мягко шевелился свежий армянский анекдот.
Время, которое у нас есть, — это деньги, которых у нас нет.
Ну, ты, жертва аборта. Отдай концы, не отчаливай.
Все существо его протестовало против краж, но не красть он не мог. Он крал, и ему было стыдно.
Набил бы я тебе рыло, только Заратустра не позволяет.
Всю контрабанду делают в Одессе, на Малой Арнаутской улице.
Попрошу вас, гражданка, очистить стул.
Дверь открылась. Остап прошел в комнату, которая могла быть обставлена только существом с воображением дятла.
Здесь Паша Эмильевич, обладавший сверхъестественным чутьем, понял, что сейчас его будут бить, может быть, даже ногами.
100 лучших цитат Остапа Бендера
Остап Бендер — главный герой романов Ильи Ильфа и Евгения Петрова «Двенадцать стульев» и «Золотой телёнок», «великий комбинатор», «сын турецкоподданного», «идейный борец за денежные знаки», знавший «четыреста сравнительно честных способов отъёма (увода) денег». Один из самых популярных героев плутовского романа в отечественной литературе.
1. Киса, вы дремучий провинциал! Сейчас уже никто не пользуется услугами кассы, для этого есть окошко администратора.
2. Имейте в виду, уважаемый Шура, даром я вас питать не намерен. За каждый витамин, который я вам скормлю, я потребую от вас множество мелких услуг.
3. Все учтено могучим ураганом…
5. Матушка-заступница, милиция-троеручица! Что за банальный, опротивевший всем бюрократизм?
6. Не задумывайтесь. Молчите. И не забывайте надувать щеки.
7. Ну что ж, адье, великая страна. Я не люблю быть первым учеником и получать отметки за внимание, прилежание и поведение. Я частное лицо и не обязан интересоваться силосными ямами, траншеями и башнями. Меня как-то мало интересует проблема социалистической переделки человека в ангела и вкладчика сберкассы. Наоборот. Интересуют меня наболевшие вопросы бережного отношения к личности одиноких миллионеров.
8. Надо мыслить. Меня, например, кормят идеи.
9. Скажите, Шура, честно, сколько вам нужно денег для счастья?… Не на сегодняшний день, а вообще. Для счастья. Ясно? Чтобы вам было хорошо на свете.
10. Есть люди, которые не умеют страдать, как-то не выходит. А если уж и страдают, то стараются проделать это как можно быстрее и незаметнее для окружающих.
11. Вот тебе седина в бороду! Вот тебе бес в ребро!
12. — Что это значит?
— Это значит, что вы отсталый человек.
— Почему?
— Потому что! Простите за пошлый вопрос: сколько у вас есть денег?
— Каких денег?
13. — А можно так — утром стулья, а вечером — деньги?
— Можно! Но деньги — вперёд!
14. Первый ход — Е2-Е4, а там… А там посмотрим.
15. Вы поразительно догадливы, дорогой охотник за табуретками, бриллиантов, как видите, нет.
16. Что же вы на меня смотрите, как солдат на вошь? Обалдели от счастья?
17. Половина моя — половина наша…
18. Нас никто не любит, если не считать уголовного розыска, который тоже нас не любит.
19. Работники из вас, как из собачьего хвоста сито.
20. Транспорт совсем от рук отбился, остается одно — принять ислам и передвигаться на верблюдах.
21. И вообще — бензин ваш, а идеи наши!
22. Я идейный борец за денежные знаки!
23. В страсти, как и в счастье, все мы ищем постоянство,
Но ничто не вечно под луной — нет.
24. — Никогда, никогда Воробьянинов не протягивал руку!
— Так протянете ноги, старый дуралей!
25. Пан или пропал. Я выбираю пана, хотя он и явный поляк.
26. Холодные яйца всмятку — еда очень невкусная, и хороший, весёлый человек никогда их не станет есть.
27. Хорошо излагает, собака.
28. Вот все, что осталось от десяти тысяч. 34 рубля. А я думал. что у нас еще тыщ семь на текущем счету. Как это получилось? Все было так весело, мы заготовляли рога и копыта, жизнь была упоительна и Земля крутилась специально для нас, и вдруг…
29. В песчаных степях аравийской земли три гордые пальмы зачем-то росли.
30. В какой холодной стране мы живём! У нас все скрыто, все в подполье. Советского миллионера не может найти даже Наркомфин с его сверхмощным налоговым аппаратом.
31. Не делайте из еды культа!
32. Нет на свете такой девушки, которая не знала бы, по крайней мере, за неделю, о готовящемся изъявлении чувств.
33. Статистика знает всё.
34. Давайте ходить по газонам, подвергаясь штрафу.
35. Набил бы я тебе рыло, только Заратустра не позволяет.
36. Крепитесь! Россия вас не забудет! Заграница нам поможет!
37. — Обниматься некогда, — сказал он. Прощай любимая. Мы разошлись как в море корабли.
38. Самое главное, — говорил Остап, прогуливаясь по просторному номеру гостиницы «Карлсбад», — это внести смятение в лагерь противника. Враг должен потерять душевное равновесие. Сделать это не так трудно. В конце концов люди больше всего пугаются непонятного.
39. В нашей обширной стране обыкновенный автомобиль, предназначенный, по мысли пешеходов, для мирной перевозки людей и грузов, принял грозные очертания братоубийственного снаряда.
40. Всегда думаешь: «Это я еще успею. Еще много будет в моей жизни молока и сена». А на самом деле никогда этого больше не будет. Так и знайте: это была лучшая ночь в нашей жизни, мои бедные друзья. А вы этого даже не заметили.
41. Я часто был несправедлив к покойному. Но был ли покойный нравственным человеком? Нет, он не был нравственным человеком. Это был бывший слепой, самозванец и гусекрад. Все свои силы он положил на то, чтобы жить за счет общества. Но общество не хотело, чтобы он жил за его счет. А вынести этого противоречия во взглядах Михаил Самуэлевич не мог, потому что имел вспыльчивый характер. И поэтому он умер. Всё!
42. Не надо оваций! Графа Монте-Кристо из меня не получилось. Придется переквалифицироваться в управдомы.
43. Мне 33 года — возраст Иисуса Христа, а что я сделал? Учения не создал, учеников разбазарил, бедного Паниковского не воскресил!
44. Вот я и миллионер! Сбылись мечты идиота!
45. Паниковский вас всех продаст, купит и снова продаст… но уже дороже.
46. Главное — это устранить причину сна. Основной причиной является самое существование советской власти. Но в данный момент я устранять её не могу. У меня просто нет времени.
47. Раз вы живёте в Советской стране, то и сны у вас должны быть советские.
48. Я, конечно, не херувим. У меня нет крыльев, но я чту Уголовный кодекс. Это моя слабость.
49. Товарищи. Политическая обстановка в Европе… Наш ответ Чемберлену…
50. У меня с советской властью возникли за последний год серьезнейшие разногласия. Она хочет строить социализм, а я не хочу. Мне скучно строить социализм.
51. Заграница — это миф о загробной жизни. Кто туда попадёт, тот не возвращается.
52. Раз в стране бродят какие-то денежные знаки, то должны же быть люди, у которых их много.
53. Женщины любят: молодых, политически грамотных, длинноногих…
54. Мне не нужна вечная игла для примуса, я не хочу жить вечно.
55. «Кажется, наступил психологический момент для ужина»,— подумал Остап.
56. Не будьте божьей коровой.
57. Ну, что скажете, Шура?! Может и нам эх-прокатиться!?
58. Знойная женщина, — сказал Остап, — мечта поэта. Провинциальная непосредственность. В центре таких субтропиков давно уже нет, но на периферии, на местах — еще встречаются.
59. Время, — сказал он, — которое мы имеем, — это деньги, которых мы не имеем.
60. Попрошу вас, гражданка, очистить стул.
61. Вам, предводитель, пора уже лечиться электричеством.
62. — Вы довольно пошлый человек,— возражал Бендер,— вы любите деньги больше, чем надо.
63. Вы пижон, сын пижона и дети ваши будут пижонами!
64. Чего вы орете, как белый медведь в тёплую погоду?
65. Финансовая пропасть — самая глубокая из всех пропастей, в нее можно падать всю жизнь.
66. Когда я вижу эту новую жизнь, эти сдвиги, мне не хочется улыбаться, мне хочется молиться!
67. Кстати, о детстве, в детстве таких, как вы, я убивал на месте. Из рогатки.
68. А нам грубиянов не надо. Мы сами грубияны.
69. — Жизнь! — сказал Остап. — Жертва! Что вы знаете о жизни и о жертвах? Вы думаете, что, если вас выселили из особняка, вы знаете, что такое жизнь? И если у вас реквизировали поддельную китайскую вазу, то вы знаете, что такое жертва? Жизнь, господа присяжные заседатели, — это сложная штука, но, господа присяжные заседатели, эта сложная штука открывается просто, как ящик. Надо только уметь его открыть. Кто не умеет, тот пропадает.
70. Интересный вы человек! Все у вас в порядке. Удивительно, с таким счастьем — и на свободе!
71. В большом мире людьми двигает стремление облагодетельствовать человечество. Маленький мир далёк от таких высоких материй. У его обитателей стремление одно — как-нибудь прожить, не испытывая чувства голода.
72. Киса, давайте и мы увековечимся. Забьем Мике баки. У меня, кстати, и мел есть! Ей-богу, полезу сейчас и напишу: «Киса и Ося здесь были».
73. Отдай колбасу, отдай колбасу, дурак! Я всё прощу!
74. Идея — человеческая мысль, обличенная в логическую шахматную форму.
75. — Ну что, дядя, невесты в вашем городе есть?
— Кому и кобыла невеста.
— Больше вопросов не имею.
76. Он любил и страдал. Он любил деньги и страдал от их недостатка.
77. Жизнь диктует нам свои суровые законы.
78. Газеты надо читать! Иногда они сеют разумное, доброе, вечное!
79. А может тебе ещё дать ключ от квартиры, где деньги лежат?
80. Ближе к телу, как говорил Мопассан!
81. Автомобиль, товарищи, не роскошь, а средство передвижения!
82. Тайный союз меча и орала! Полная тайна организации!
83. Считаю вечер воспоминаний закрытым.
84. Ну ты, жертва аборта!
85. Какие деньги? Вы, кажется, спросили меня про какие-то деньги?
86. Лёд тронулся, господа присяжные заседатели!
87. Всю контрабанду делают в Одессе, на Малой Арнаутской улице.
88. Мальчик… Разве плох? Кто скажет, что это девочка, пусть первым бросит в меня камень!
89. Командовать парадом буду я!
90. — А с какой целью взимается плата?!
— С целью ремонта провала.
— Чтобы не слишком проваливался!
91. Мы чужие на этом празднике жизни.
92. Когда будут бить, будете плакать!
93. Рио-де-Жанейро — это хрустальная мечта моего детства: не касайтесь её своими лапами.
94. Батистовые портянки будем носить, крем Марго кушать.
95. — Я покупаю самолет! — поспешно сказал великий комбинатор. — Заверните в бумажку.
96. Судьба играет человеком, а человек играет на трубе.
97. Полное спокойствие может дать человеку только страховой полис.
98. Следствие по делу Корейко может поглотить много времени. Сколько — знает один Бог. А так как Бога нет, то никто не знает. Ужасное положение.
99. Вы не в церкви, вас не обманут.
100. Заседание продолжается, господа присяжные заседатели.
LegendaPress желает, чтобы ваши мечты сбывались!
Подпишись, поделись с друзьями, поддержи сайт!