особое мясо аудиокнига слушать
«Особое мясо» Агустины Бастеррики: провокационная антиутопия о смертельном вирусе и каннибализме
Эпидемия смертельного для человека вируса GGB поразила животных и вынудила людей полностью истребить домашний скот. Есть животных больше нельзя, но потребность в животном белке никуда не делась. И мало помалу в продаже начинает появляться особое мясо — сперва бродяг, преступников и нелегальных мигрантов, позже — специально выведенных в лабораторных условиях человеческих организмов. То, что еще вчера казалось совершенно немыслимым, постепенно становится общепринятым, регламентированным и узаконенным. Каннибализм, который под страхом смертной казни запрещено так называть, становится необходимым условием для поддержания жизни. Выращивание людей на еду становится легализованным, налаженным в промышленных масштабах бизнесом. «Особое мясо» продается в магазинах, подается в ресторанах, рекламируется по телевизору. Большинство признало, что выжить иначе невозможно. В обществе молчаливого одобрения действует только одно правило — не называть вещи своими именами.
«Особое мясо» — сложный для принятия и при этом превосходно написанный роман о том, как стремительно гуманистическое общество предает свои идеалы. В Аргентине роман вышел в декабре 2017 года, сразу же получил престижную литературную премию Clarín Novel Prize, стал бестселлером и — к слову о том, надо ли читать книгу на такую жуткую тему — уже вошел в школьную программу для старших классов. На русском языке «Особое мясо» выходит в издательстве «NoAge» (ИД «Поляндрия») в переводе Владимира Правосудова. С разрешения издательства Forbes Life публикует первую главу романа.
***
Полутуша. Оглушение. Линия забоя. Мойка высокого давления. Эти слова всплывают у него в памяти и хлещут наотмашь. Они словно разрубают его на куски. Разделывают. И это не просто слова. Они — кровь, ее густой, плотный запах. Автоматизация процесса. Главное — не думать обо всем этом. Он просыпается весь в поту. Его ждет новый день — день, который он проведет, забивая людей, как скот.
Есть слова, ставшие общепринятыми, гигиенически безупречные слова, используя которые ты не вступишь в противоречие с законом.
Он открывает окно, но жара продолжает душить его. Он курит и одновременно вдыхает неподвижный ночной воздух. С коровами и свиньями все было просто. У него была работа — не последняя должность на мясокомбинате «Кипарис», должность, которую он занял в соответствии со своим образованием и опытом, а вовсе не потому, что предприятие принадлежало его отцу и являлось их семейным бизнесом. Нет, визг свиньи, через которую пропускают ток, мог заставить непривычного человека окаменеть от ужаса, но, во-первых, на комбинате применялись всевозможные «средства защиты органов слуха», а во-вторых, со временем эти визги становились для сотрудников предприятия просто одной из составляющих звукового фона производства. Теперь он стал заместителем директора, его правой рукой, и в его обязанности входит отбор и подготовка новых сотрудников. Учить убивать — хуже, чем убивать самому. Он высовывается в окно. Вдыхать приходится плотно сжатый, обжигающий горло воздух.
Придумать бы какую-то анестезию, думает он. Чтобы жить — и ничего не чувствовать. Действовать механически, смотреть, дышать и ничего больше. Все видеть, все знать, но ничего не говорить. Но вот воспоминания — они здесь, они не уходят, они по-прежнему с ним.
Многие смирились с тем, что в прессе упорно называют Переходом. Он же никак не может к этому привыкнуть. Да и само слово. Переход — он не бывает таким скоротечным и безжалостным. Нужны какие-то другие слова, чтобы передать масштаб случившегося. А это будничное название — оно какое-то пустое, бессмысленное. Перелом, трансформация, переворот. Любой из этих терминов обозначает, в сущности, одно и то же, но выбор какого-то из них отражает личное отношение человека к случившемуся, отношение, отличающееся от точки зрения других людей. При этом все как-то смирились с каннибализмом. Нет, скорее, приняли его как данность. «Каннибализм» — еще одно слово, прилюдное употребление которого грозит серьезнейшими проблемами.
Он помнит, как объявили о появлении и распространении GGB. Массовая истерия, волна самоубийств, всепроникающий ужас. После эпидемии употреблять животных в пищу стало невозможно, так как все они оказались переносчиками нового вируса, смертельно опасного для людей. На этом строилась риторика властей. Он помнит, как звучали эти тяжелые, убедительные речи, так необходимые для того, чтобы люди изменились, чтобы подавили в себе любые сомнения.
Не обуваясь, он начинает ходить по дому. После GGB мир стал совершенно другим. Были перепробованы бесчисленные вакцины и антидоты, но вирус сопротивлялся и мутировал. Одна за другой выходили статьи о мести веганов, о проявлениях дикой жестокости по отношению к животным. По всем телеканалам целыми днями выступали врачи, рассказывающие, чем можно восполнить недостаток белка. Журналисты в один голос трубили о том, что лекарства от этого «звериного вируса» как не было, так и нет. Он вздыхает и закуривает вторую сигарету.
Он в доме один. Жена уехала к маме. Он не то чтобы скучает по ней, просто без нее в доме образовалась какая-то пустота, не позволяющая ему нормально спать, не оставляющая в покое ни на минуту. Он наугад снимает с полки книгу. Спать уже не хочется. Он включает лампу, вроде бы начинает читать, но вскоре выключает свет. В темноте он трогает шрам на руке. Шрам старый и уже давно не болит. Его оставила свинья. Он тогда был совсем молодым и только-только начал работать на семейном предприятии. Ему и в голову не приходило, что нужно уважать мясо. Не думал до тех пор, пока это самое мясо не впилось в него зубами и чуть не оторвало ему руку. После управляющий и вся бригада еще долго смеялись. Ну, вот тебе и боевое крещение, говорили ему. Отец тогда ничего не сказал, но после того укуса его стали воспринимать не как хозяйского сынка, а как полноправного сотрудника. Впрочем, думает он, ни той бригады, ни самого мясокомбината «Кипарис», каким он его помнит, уже нет.
Под руку попадается телефон. Три пропущенных звонка от тещи. От жены — ни одного.
Холодная вода течет по спине. Он садится прямо на пол душевой и быстро-быстро мотает головой, словно стряхивая с себя что-то. Воспоминания не отступают. Когда появились банды, тайком убивавшие и поедавшие людей, этого поначалу как бы не замечали. Потом, словно по заказу, пресса долго мусолила случай, когда соседи по району напали на группу безработных боливийцев. Их убили, тела разделали и изжарили на костре. От этих новостей у него волосы вставали дыбом. Однако именно этот скандал и публичное обсуждение породили в общественном мнении мысль о том, что — в конце-то концов! — мясо есть мясо, а откуда оно взялось — не так уж и важно.
Он поднимает голову, подставляя лицо воде. Больше всего на свете ему хочется отмыть память, чтобы вода забрала с собой всю грязь воспоминаний. При этом он прекрасно понимает, что они, эти воспоминания, никуда не денутся. В некоторых странах все чаще и чаще стали пропадать иммигранты. Сначала приезжие, потом пришел черед разного рода маргиналов, нищих и бездомных. Их выслеживали, ловили и убивали ради мяса. Но легализован этот кошмар был во многом под давлением огромной, многомиллиардной отрасли, оставшейся без работы. Бойни, мясокомбинаты и законы были адаптированы под новую реальность. И через некоторое время, довольно скоро, людей стали выращивать, как скот: чтобы хотя бы в какой-то мере удовлетворить накопившийся спрос на мясные продукты.
Он выходит из душа и едва проводит по телу полотенцем. Глянув в зеркало, он замечает у себя большие круги под глазами. Сам он придерживается теории, о которой в свое время вроде начали говорить, да только самым разговорчивым быстро заткнули рот. Один очень известный и уважаемый зоолог, высказавший в ряде статей мысль о возможном искусственном происхождении вируса, как-то очень уж кстати погиб в автомобильной аварии. Сам же он в глубине души был уверен в том, что инфекцию выпустили на волю, чтобы притупить остроту главной проблемы — перенаселенности планеты. С раннего детства ему приходилось слышать речи об ограниченности ресурсов, об их нехватке. На его памяти во многих странах, и в первую очередь в Китае, происходили массовые беспорядки, вызванные в немалой степени чрезмерной скученностью населения в отдельных районах. Впрочем, ни в одном из средств массовой информации эти события под таким углом не рассматривались. О том, что привычный мир вот-вот взорвется, его предупреждал отец: «Вот увидишь, сынок, планета скоро взбунтуется. Рвануть может в любой момент. Бомбы посыпятся, или же мы все перемрем от какой-нибудь заразы, — не знаю, но что-то точно произойдет. Посмотри, что в Китае творится: люди готовы убивать друг друга за место под солнцем — в буквальном смысле этого слова. Они там уже просто не помещаются. А у нас. у нас пока еще есть место, но и мы вскоре останемся без воды, без еды, без воздуха! Все катится к чертям!» Он смотрел на отца с некоторым сожалением: возраст, мол, дело такое, старость оптимизма не прибавляет. Но сейчас он прекрасно понимает, насколько отец был прав.
Эпидемия стала своего рода очищением для человечества. Это горькое лекарство вызвало и вполне ожидаемые положительные последствия: население сократилось, уровень жизни повысился, а потом. потом появилось и мясо. Цены, конечно, оставались весьма высокими, но рынок рос, причем рос все быстрее и быстрее. Разумеется, поначалу случались массовые протесты, голодовки, заявления организаций, защищающих права человека. Одновременно стали появляться статьи, исследования и разного рода новостные материалы, направленно воздействующие на общественное мнение. Уважаемые университеты публиковали труды о необходимости животного белка для поддержания полноценной жизнедеятельности, врачи твердили об отсутствии в растительной пище необходимого комплекса незаменимых аминокислот, эксперты обсуждали взаимосвязь несомненного факта снижения выброса парниковых газов и столь же явной неполноценности питания, в популярных журналах рассказывали об удручающих последствиях питания только растительной пищей. Протесты если не сошли на нет, то заметно ослабли, а между тем в прессе то и дело появлялись сообщения о вновь регистрируемых случаях смерти от «звериного вируса».
Жара продолжает душить его, и он, по-прежнему раздетый, выходит на балкон-галерею своего дома. Воздух неподвижен. Он ложится в парагвайский гамак и пытается уснуть. В памяти бесконечно прокручивается один и тот же рекламный ролик. Красивая, пусть и несколько старомодно одетая женщина подает ужин на стол, за которым сидят ее муж и трое детей. Женщина поворачивается и произносит на камеру: «Для своей семьи я выбираю особенную еду — то же мясо, что и раньше, только вкуснее». Все улыбаются и приступают к трапезе. Правительство — да, правительство его страны — приняло решение как-то по-новому обозначить этот продукт. Человечину стали называть «специальным» или «особенным» мясом. Ну а дальше — пошло-поехало: появилась «вырезка особая», «ребра особые», «почки особые».
Он не называет это мясо ни «особым», ни «специальным». У него в обиходе технические термины и определения. Эти слова служат для описания тех, кто биологически является человеком, но никогда не станет индивидуальностью, личностью, кто рождается, живет и умирает как продуктовое сырье. Их считают по головам, их отправляют на переработку, их выгружают в приемном отсеке и гонят на линию забоя. Этот конвейер должен работать ритмично и бесперебойно, экскременты должны быть собраны и проданы как удобрения, а выемка и разбор внутренностей должны происходить в секторе разделки. Никто, никто не имеет права называть их людьми, потому что, назвав их так, ты наделяешь их свойствами личности. Нет, их дозволено именовать только мясом или продуктом. Все их так и называют. Все, кроме него. Потому что он больше всего хочет, чтобы ему вообще не приходилось называть их — никак: ни именем, ни термином.
Особое мясо аудиокнига слушать
Я ВЕГАН запись закреплена
Нашумевшая антиутопия Агустины Бастеррики «Особое мясо» вышла на русском языке в издательстве NoAge. Интервью с автором в Forbes
По сюжету книги (роман вышел в 2017) эпидемия смертельного для человека вируса GGB поразила животных, и теперь люди вынуждены истребить их и перейти на растительное питание. Но потребность в животном белке никуда не делась — и постепенно на еду начинают выращивать людей. Разумеется, никто не называет это каннибализмом, речь идет об «особом мясе».
Главный герой, Маркос Техо, когда-то работал на мясокомбинате, а теперь контролирует процессы выращивания людей на убой. Это его глазами показаны в романе бойни, кожевенные фабрики, генетические лаборатории и охотничьи заповедники и образовавшаяся в новом обществе церковь Самопожертвования, где прихожане добровольно становятся едой для страждущих мясоедов. Маркос рассказывает, как «скот» убивают и разделывают, как выращивают элитных особей на высококачественное мясо без ускорения роста или генетической модификаци; как предназначенным на еду удаляют голосовые связки, поскольку «мясо не разговаривает», и как добропорядочные граждане покупают в мясных лавках человеческие конечности, чтобы съесть дома с салатом. Маркос каждый день убеждает себя, что «мясо — это мясо, не имеет значения, чье оно». Пока не получает дорогой подарок — образец высочайшего качества, удивительной красоты самку, уготованную на съедение. Он знает, что любая форма личного контакта с потенциальной пищей строго запрещена и карается смертью, но вопреки своей воле постепенно начинает испытывать к подаренной женщине человеческие чувства.
F: Агустина, ваш роман вышел в 2017 году, но, пожалуй, именно в 2020-м, во время пандемии, читать его страшнее всего. Что вы как автор почувствовали, когда узнали об эпидемии?
Разумеется, чтение «Особого мяса» в период, когда на мир накатываются, отступают и снова накатываются волны пандемии, наводит на определенные мысли и провоцирует беспокойство. Но, давайте будем честны, появление COVID-19 нельзя назвать чем-то абсолютно новым и непостижимым. Мне эта ситуация не показалась безумной или чудовищной: во-первых, на протяжении истории человечества эпидемии уже случались и не раз (назовем хотя бы две самые известные — чума и испанка), а во-вторых, что, наверное, еще более важно, другие авторы уже писали о возможности подобного развития событий. В эпилоге «Преступления и наказания» Раскольников видит кошмарный сон, в котором родившийся в Азии вирус распространяется по Европе и заражает множество людей; привидевшаяся герою романа моровая язва и ее носители трихины «одарены умом и волей». А ведь Достоевский написал свое гениальное произведение в 1866 году.
F: В вашей книге важна не столько природа вируса, сколько последствия эпидемии.
В «Особом мясе» я затрагиваю тему, которая очень волнует меня и в реальной жизни: это страх и все, что с ним связано. Ведь именно при помощи страха можно управлять населением целой страны: напуганному человеку можно легко внушить то, что еще вчера казалось ему невозможным. «Есть человеческое мясо — а что в этом такого? Поверь, это нормально!» И вот человек, испытывающий страх, уже следует тому, что ему твердят со всех сторон.
F: В романе вы поднимаете очень важный вопрос — показываете, какую роль играет в нашей жизни язык, слова. В мире романа едят «особое мясо», никто не говорит, что это человечина — многие слова под запретом. Удивительно, скольким вещам человек может найти приемлемое объяснение, если не называть их своими именами. Что для вас значит слово? Как вы работали над языком книги?
Слова невероятно сильны, именно они формируют реальность. Язык не бывает бесцельным и невинным, он всегда целенаправлен, всегда политичен. Слова, которые мы произносим (или решаем не произносить), являются средством нашего позиционирования себя в этом мире. Но роль языка не ограничивается помощью в создании окружающей реальности; помимо этого он является еще и каналом натурализации, овеществления ситуаций, на которые мы реагируем тем или иным образом именно в силу того, как они были нами названы и описаны. Вот почему мне казалось чрезвычайно важным показать важнейшую, едва ли не решающую роль, которую играет язык в создании того чудовищного нового мира-антиутопии, в котором узаконено поедание мяса одних людей другими.
Вы помните, как задумали роман?
Замысел формировался постепенно, долгими вечерами, которые я проводила в ресторане «Восемь-Одиннадцать», принадлежащем моему брату Гонсало Бастеррике (которому я и посвятила эту книгу). Гонсало является и шеф-поваром своего ресторана, его стиль — яркий, эффектный, почти шокирующий. В этом ресторане подают блюда высшего класса. Мой брат всегда исповедовал принцип осознанного питания. Многолетние поиски и исследования привели его к пониманию того, что еда может быть причиной болезней, но способна оказаться и лекарством, что мы действительно представляем собой то, что едим.
Я сама увлеклась этой темой, много читала, думала и постепенно меняла привычное питание. Результатом моих поисков среди прочего стало и то, что я практически отказалась от мяса. Когда это произошло, у меня словно пелена с глаз упала, я поняла, что не имею права употреблять этот продукт. Теперь для меня бифштекс — это просто часть мертвого тела, кусок трупа. Процесс формирования замысла книги, разумеется, был долгим и постепенным, но я хорошо запомнила один день, который стал поворотным: я просто шла по знакомой улице и обратила внимание на витрины мясной лавки, мимо которой проходила раньше не раз и не два. Увидев другими глазами трупы животных, подвешенные на крюках, я вдруг подумала: а почему бы здесь не висеть и человеческим трупам? В конце концов, мы ведь тоже животные, тоже своего рода мясо! Так и родилась идея этой книги.
F: Скотобойни, комбинаты, мясные лавки, разделка туш — все это описано в романе подробно и в то же время отстраненно, чтобы намеренно стереть грань между разными видами мяса. Но читатель при этом с первых строк знает, что речь идет о человечине — вы не даете ему прикинуться непонимающим. И если для героев книги прием умолчания — говорить о человечине просто как о разновидности мяса — работает как анестезия, на читателя он оказывает эффект прямо противоположный: на месте любого животного, которого забивают на еду, может оказаться человек. Это и было вашей целью?
Да, именно так. Я сконструировала вымышленный мир, в котором показываю, как создается новая матрица, как употребление человеческого мяса в пищу становится допустимым, а затем и входит в норму. Для того, чтобы это случилось, люди должны отказаться от эмоциональной оценки происходящего и посмотреть на ситуацию бесстрастно — как мы смотрим на многие традиции и привычки, подвергать разумность и уместность которых сомнению нам и в голову не приходит. Вот, например, матрица производства и потребления молока: молочная промышленность насаждает необходимость постоянного употребления в пищу коровьего молока. Но зададим себе несколько вопросов. Разве это молоко не было создано для того, чтобы вскармливать телят? Почему мы не употребляем в пищу молоко других млекопитающих — жирафов, крыс, медведей? Эта отрасль экономики наработала разнообразные механизмы убеждения и насаждения страхов. Нам говорят: «Без молока в организме не будет достаточного количества кальция, а это — прямой путь к болезням, например, к остеопорозу». Эти механизмы неизменно холодны и бесстрастны.
Таким образом, возвращаясь к вопросу, я хочу сказать, что отстраненность описания реалий мясной отрасли в моем романе является намеренной и даже нарочитой: читатель должен понять, как легко создается новая матрица, новый комплекс правил и ценностей, с помощью которых нас могут заставить принять и даже одобрить что-то, еще недавно казавшееся диким и невозможным.
F: Человек по природе хищник?
F: Читать книгу порой жутко, и это, безусловно, ваша цель. А как вы роман писали (с какими чувствами, насколько интенсивно)? Как вам физически и морально давалось погружение в реальность книги?
Я посвятила много времени — несколько месяцев — не только изучению тем каннибализма и прав животных, но и тому, как устроены и как функционируют скотобойни. Эта часть оказалась самой трудной. Я плакала и впадала в отчаяние, когда видела, как кричат свиньи, которые знают, что их вот-вот убьют, чтобы разделать на куски. Мне физически становилось плохо, когда я видела кадры, на которых с диких животных — еще живых! — сдирают шкуру. Этот этап исследований для предстоящей книги дался мне очень тяжело, зато, сев писать, я уже могла отстраниться, обуздать свои чувства и работать, не погружаясь в описываемые события эмоционально. Любопытно, что среди писателей есть те, кому для работы необходимо эмоциональное напряжение, какое-то возвышенное чувство. Для меня же сильные переживания — это проблема, препятствие, которое не дает сосредоточиться и начать творить.
F: Аугустина, я не знаю, как реагируют на книгу читатели европейские, но для русских тема второй мировой и нацизма еще не отболела. Поэтому первая мысль, которая возникает — что все это уже было. Нацисты, лагеря, эксперименты над евреями, отношение к людям, как к биоматериалу… Не нужно даже обсуждать, насколько реально и насколько возможно то, о чем вы пишете — наши дедушки и бабушки видели это своими глазами совсем недавно. Исследовали ли вы исторические источники, когда задумывали «Особое мясо»?
Спасибо за то, что затронули эту тему. Это страшные и очень важные вопросы, о которых мы в Аргентине знаем не понаслышке: подобные ужасы — часть нашей недавней истории. О таких вещах тяжело говорить, но я уверена, что российский читатель мгновенно все поймет и пропустит через себя, через историю своей страны.
Вы спрашиваете меня об отношении к нацизму. Вспомним, как люди сейчас относятся к нацистам. Как к чудовищам. На самом же деле большинство из них были просто чиновниками — бюрократами, выполнявшими свою работу при, обратите внимание, молчаливом согласии так называемых добропорядочных граждан. Так мы, сами того не осознавая (ну или делая вид, что не понимаем, что происходит), становимся соучастниками в совершаемом преступлении, в чудовищном проявлении насилия. Такое часто бывало в прошлом, такое происходит и сегодня.
В нашем мире много неравенства, несправедливости и насилия. Все это нужно менять, и едва ли не в первую очередь необходимо преодолеть веками сложившееся положение дел в области прав женщин
F: Как вы считаете, почему человечество плохо учится на ошибках прошлого?
Прочитав «Особое мясо», вы наверняка решили, что я принадлежу к лагерю тех, кто считает, что человечеству уже ничем не поможешь. На самом же деле, все наоборот. Этот роман — антиутопия, а значит, это предупреждение, призыв к переменам, но никак не свидетельство готовности сдаться. Я верю в человечество и в нашу способность меняться к лучшему.
F: Расскажите немного о том, как складывалась издательская судьба романа «Особое мясо». Я думаю, если бы в России автор, даже хорошо известный, пришел к издателю с подобной рукописью, он, скорее всего, получил бы отказ.
Прекрасно вас понимаю. Вполне вероятно, что в Аргентине все сложилось бы точно так же. Мне просто повезло: в 2017 году я представила «Особое мясо» на премии «Кларин». В Латинской Америке эта премия очень престижная, стать ее лауреатом означает не только получить некоторую сумму, но и гарантированно издать свою книгу в хорошем издательстве. Причем публикацию лауреата сопровождает активная рекламная кампания.
F: Это отличный аргумент для многих читателей, которых может отпугнуть тема. Вообще удивительно, что роман уже включили в школьную программу. Как это произошло?
Предлагаем Вашему вниманию аудиокниги:
Кусок мяса
Стареющий боксер идет на бой который решит судьбу его карьеры. Одно-единственное обстоятельство не дает ему покоя — жене не удалось взять взаймы у мясника ни кусочка мяса. Иногда будущее зависит от сущих, казалось бы, мелочей.
Быки
Но так уж устроена жизнь: бродяга противопоставляет себя обществу, а сторожевые псы общества кормятся им. Однако бывает, что бродяга сам дается в лапы такому сторожевому псу, особенно в зимнюю пору. Конечно, он старается избирать такие общины, где тюрьмы пользуются репутацией «приличных», где не заставляют работать и более или менее сносно кормят. К тому же не раз бывало, а может, бывает и сейчас, что констебли делятся полученной мздой со своей дичью. Такому констеблю и охотиться не нужно: стоит лишь свистнуть — и дичь тут как тут.…
Бродяга и фея
Он лежал навзничь. Его свалил такой крепкий сон, что ни топот лошадей, ни крики возчиков, доносившиеся с перекинутого через речку моста, не разбудили его. Телеги, доверху нагруженные виноградом, бесконечной вереницей тянулись по мосту, направляясь к долине, в винодельню, и каждая телега, проезжая, словно взрывом сотрясала дремотную тишину послеполуденных часов…
Сказание о Кише
После смерти Бока, великого охотника на медведей, его жена и сын остались без кормильца, и жили впроголодь. Другие мужчины племени не спешили делиться своей добычей с вдовой и ее сынишкой. Но когда сын Бока Киш подрос, он стал добывать мяса для всего племени, деля поровну долю каждого, тем самым доказав что он такой же великий охотник как и его отец. Но соплеменники не поверили что Киш такай уж хороший охотник, заподозрив его в связи с волшебством…