он меня встретил и сразу обнял мы шли вдоль шпрее книга
жизнь-156
О! Нету воли жить, и умереть нет сил!\ Да, все уж допито. Брось хохотать, Вафилл. \ Все допил, все доел. Но продолжать не стоит. В МАНЕРЕ НЕКОТОРЫХ\\ Томление. Поль Верлен. Перевод Г. Шенгели
О, гаревые колоски,\О, пережженная полова,Дожить до гробовой доски\И не сказать за жизнь ни слова? Григорий Корин Какой-то должен разговор
О, жизнь моя без хлеба,\Зато и без тревог!\Иду. Смеётся небо,\Ликует в небе Бог. Федор Сологуб “Родине\Пятая книга стихов” 1906 О, жизнь моя без хлеба,
О, жизнь моя, не уходи,\Как ветер в поле! \Ещё достаточно в груди\Любви и боли. \Ещё дубрава у бугра\Листвой колышет,\И дальний голос топора\Почти не слышен. Анатолий Жигулин 1980 О, ЖИЗНЬ МОЯ, НЕ УХОДИ.
О, жизнь моя,\ мой сладкий плен — \ молитва, нищенство, отвага, \ вся в черных буковках бумага. \ И ожиданье перемен. Николай Панченко
О, как мы жили! Горько и жестоко!\Ты глубже вникни в страсти наших дпен. \Тебе, мой друг, наверно, издалека\Все будет по-особому видпей. Михаил Дудин
О, легкая слепая жизнь!\ Ленивая немая воля!\ И выпеваешь эту даль, как долю,\ и, как у люльки, доля над тобою\ поет. Прощайте! Набирает высь\ и неизбежность нежное круженье,\ где опыт птичий, страх и вдохновенье\ в одном полете голоса слились. Марина АКИМОВА «ДЕНЬ и НОЧЬ» N 3-4 2005г.
О, нищенская жизнь, без бурь, без ощущений, \Холодный полумрак, без звуков и огня. \Ни воплей горестных, ни гордых песнопений, \ Ни тьмы ночной, ни света дня. Константин Бальмонт Из сборника “ПОД СЕВЕРНЫМ НЕБОМ” 1894 БОЛОТО
Он меня встретил и сразу обнял мы шли вдоль шпрее книга
Об авторе | Максим Осипов живет в Москве и в Тарусе, пишет повести, рассказы и пьесы. С 2007 года — постоянный автор «Знамени», последняя публикация « пгт Вечность» (№ 10 за 2015 год). Сайт автора в Интернете: maxim-osipov.ru.
Уверенность в своих силах достигается путем долгих постоянных побед.
Лиза, Елизавета, натуральная, что называется — стальная, блондинка, летит из Москвы в Берлин. Лизой зовет ее только отец, для остальных она Бетти — энергично, весело, имя Бетти ей очень идет.
В полете Бетти читает толстый журнал, серьезный, хотя и глянцевый, она читает у них все подряд — и аналитику-публицистику, и художественное. В рассказе, местами грустном, местами смешном, описана свадьба: женятся математики. Невеста впервые встречает собственного отца — тот и понятия не имел о существовании дочери: случайная связь, мимолетный роман. Тут же, на свадьбе, у отца с матерью происходит повторное замыкание, теперь уже, наверное, не столь короткое, все запутывается, и про гостей-артистов смешно, имена подобраны с юмором, как у Моцарта: Бетти и в опере разбирается, сегодня она пойдет в нее — не одна пойдет, не одна. В Берлине всегда есть возможность послушать хороший концерт или оперу, все такое, культурное, из-за падения стены здесь удвоилось — есть из чего выбирать, и, по отзывам, восточное часто не хуже западного. А рассказик — не успела его дочитать — и правда, забавный и своевременный, как бы и про нее.
— Что привело вас в Берлин?
Офицер-пограничник обращается к ней по-английски, она отвечает ему по-немецки: приехала повидаться с сестрой.
Еще бы не молодцы, он даже не знает, до какой степени молодцы. Долго, однако, он Бетти разглядывает: не документы и не лицо — шею, грудь. Как зовут сестру, спрашивает, и давно ли они не виделись? — Сестру зовут Эльзой, а не виделись — да, порядочно. Бетти весело, у офицера тоже настроение хорошее, бац-бац — печати поставлены — добро пожаловать в ФРГ.
— Фридрих-фон-Шиллер-аллее, четырнадцать, — произносит она с удовольствием, когда залезает в машину. — «Кремер и Кремер», товары для верховой езды.
Улыбнулась, вспомнила, как отец провожал ее:
— Мы не спешим, не правда ли? — обращается Бетти к водителю: тот совершил слишком резвый маневр. На эту самую Шиллер-аллее ей надо приехать к шести, к закрытию.
Таксист — скучный, неаккуратно выбритый, одутловатый дядька за пятьдесят. Спросив имя, она немедленно его забывает: Гюнтер вроде бы. Из ГДР. Она, кстати, думала, только турки и русские водят в Берлине такси. На всякий случай спешит сообщить ему: она сама русская. — Он принял ее за голландку, даже швейцарку. — Прекрасно, пусть этот Гюнтер теперь ее просветит, немножко покажет город: Бетти хочется полюбить Берлин. Она исполнена благожелательности.
В Берлине теплее, влажнее и как-то темней, чем в Москве. Небо серое, дождя нет. Справа — новый аэропорт Бранденбург: строят, строят его, всё никак. Пока любоваться не на что.
Возвращаясь к спорту: плавать ее научил отец, плавать Бетти умеет столько, сколько помнит себя — как читать, разговаривать, — фехтованию, бегу и верховой езде научили в секции, и стрельбе — тоже там, современное пятиборье — спорт высшей гармонии. Наибольшее удовольствие доставляли, конечно же, лошади. Пятиборье, однако, пришлось оставить — и как раз из-за них, лошадей: в конюшне у Бетти слезились глаза — на сено реакция, аллергическая. Ушла в синхронное плавание, над водой свои ножки показывала, на радость родителям, в особенности отцу. Прошлое его, до женитьбы и до ее рождения (Бетти была довольно поздним ребенком), связывалось в ее детском воображении с водой, с большой водой: отец окончил Московский университет, факультет географии, знал языки — немецкий, английский, сербский, арабский (последний, что называется — со словарем) и превосходно плавал — даже теперь, в свои семьдесят, ходил на Москву-реку с середины мая и по сентябрь и в бассейн в остальные месяцы.
Бедная мама, ни с того ни с сего умерла. Легла подлечиться в больницу — скорее, проверить здоровье — и умерла. Бетти с отцом теперь к русским врачам относятся с подозрением.
Гостиницу Бетти не стала заказывать — наверное, Эльза к себе ее позовет. Эльзе сорок два года, и она, по всей видимости, одинока. Как бы убого она ни жила, надо вытерпеть: родственников не выбирают. Ничего, ничего, глядишь, и у Эльзы что-то наладится. Между прочим, для Бетти союз с сестрой тоже небесполезен — с этими новыми правилами об иностранных счетах. Но Бетти сюда приехала не поэтому.
— Давайте направо свернем, — просит она, — вдоль Шпрее прокатимся.
Бетти достает зеркало, себя разглядывает. У отца такая же складка на лбу, гораздо сильнее выраженная, — это особенно видно на юношеской его фотографии, с каким трудом удалось ее разыскать! Когда отца спрашивают, где он теперь работает, отец отвечает, что после смерти жены ко всему потерял интерес. Да, работает — там, где-то там, — машет рукой, прикрывает глаза: никому дела нет до подробностей. Проекты курирует, некоммерческие. Издательские, просветительские. Коммерция ему противопоказана, ею Лизка вон пусть занимается.
Настоящий город они оставили теперь позади, кругом даже не парк — лес: птицы орут, белки бегают. Где и быть лошадиному магазину, как не в глуши. Тут даже лисы и зайцы водятся, а скоро, в апреле-мае, приползут загорать старички: немцы любят полежать нагишом на солнышке. То еще, вероятно, зрелище.
Скоро приедем. Бетти лезет в свой телефон, отключает звук, пересматривает фотографии, в сумку заглядывает — не потерялись ли билеты на оперу, снова смотрится в зеркальце. Складывает все обратно, проводит руками по бедрам. У Бетти длинные пальцы с очень выпуклыми, рельефно очерченными суставами.
Пасмурно, но не холодно, тут прошел-таки дождь, и воздух напитан водой. Пахнет свежеподстриженными кустами: сильный, трудноопределимый запах. Бетти минут еще десять гуляет в сумерках, время — без четверти шесть.
Стрелять Бетти учили так: выдохнуть до конца, потом немножко, на четверть, вдохнуть, задержать дыхание, прицелиться. Услышать, как бьется сердце, и в промежутке между ударами спустить курок. Бетти берется за ручку, выдерживает короткую паузу, открывает дверь.
— Здравствуйте, Эльза, — говорит она, подойдя к кассе. — У меня для вас хорошие новости.
У истории этой есть предыстория. В конце февраля позвонил отец, попросил прийти. Тон трезвый и деловой: две новости. Начнем, как обычно, с плохой?
— Рак. — Он предпочел бы не … Д а, по мужской линии. — Простата. Предстательная железа. Тетка-уролог из поликлиники говорит: рачок, ничего особенного. Предлагает, — отец неожиданно взвизгнул, — кастрацию! Где гарантии, что поможет? Гарантий нет!
Разумеется, Бетти не допустит подобного варварства. Она найдет для него правильного врача — в той же Германии.
— Во-от, в Германии, — столь же внезапно отец успокаивается: поэтому он ее и позвал.
Есть, однако, препятствие. Их… — Кого их? — Неужели неясно? Их, бывших сотрудников Первого управления (да, того самого), не пускают в Европу, вообще никуда, вполне себе гласный запрет. Отец проговаривает это быстро и даже с брезгливостью: ты умная девочка, брось притворяться будто удивлена.
Итак, плохой новостью отец поделился — рак. Причем лечить этот рак предстоит в Москве. Бетти не любит слова «совок», она практически не жила при нем, но уверена, что было в нем всякое, много прекрасного в том числе. Но применительно к отечественной медицине другого слова не подберешь. А где хорошая новость? Что-то отец не спешит сообщить ее.
— Хотя отношения были нормальные. Ты же знаешь, Лизонька, у меня со всеми, в принципе, отношения нормальные.
Пошел проводить ее до двери, неожиданно сильно обнял:
— Кстати, прошу тебя, когда будешь говорить там, — где? что он имел в виду? — я ничем, никогда, поняла меня? не нанес ущерба Германии.
Наибольшее, самое тяжелое впечатление произвел на Бетти не рассказ отца, не диагноз уролога, а удушающий, сладковатый запах гнилого мяса — от рук, изо рта, — который она услышала, когда отец ее обнимал. Пришла домой, быстро смыла его с себя, стала искать сестру и нашла.
Попросила отца вспомнить об Эльзе хоть что-нибудь: она уже начала испытывать к ней сочувствие.
— Успехи ее, знаешь, были не очень, не то что твои, ты гораздо способнее. Говорю ей однажды: есть дети, которых надо ругать, наказывать, чтоб они лучше старались, а кого-то, наоборот, нужно хвалить, баловать. А к какой категории, Эльза, ты относишься, я понять не могу, ничего на тебя не действует. Отвечает: уж ты, папа, как-нибудь сам решай. Лизка, ты представляешь? — Подумал немножко. — Все равно я бы на девочку ориентировался, не на мать.
И вот уже Бетти стоит перед Эльзой, руку ей подает, обращается к ней по-немецки:
— У меня хорошие новости. Я прихожусь вам сестрой.
Жесты правдивее, убедительней слов. Первая сцена ею продумана, отрепетирована: пожать руку Эльзы и задержать секунды на три в своей. Положить свою левую руку поверх ее правой. Поймать ее взгляд.
У Эльзы глаза воспаленные, красные, веки припухли: аллергический конъюнктивит, Эльза ведь с сеном работает.
— У меня тоже из носа, из глаз текло, пока верховую езду не оставила.
— Нет, невозможно, — голос у нее тихий и хриплый, как у курильщицы. — Вы моложе меня лет на десять, вы не можете быть мне сестрой.
На двенадцать, если на то пошло. Тем не менее. Бетти достает телефон, показывает фотографию молодого отца. Квартиру перевернули вверх дном, пока удалось найти хотя бы один его старый снимок: в итоге сфотографировали комсомольский билет.
Эльза с большим вниманием разглядывает фотографию. На чужих людей так не смотрят.
— Он умер, когда мне исполнилось восемь лет. Я совсем не знаю его югославского прошлого. У нас не осталось фотографий отца.
Господи, югославское прошлое. Что, пора? Хорошие новости тоже могут повергнуть в шок, но когда-то ведь нужно сказать:
— В том-то и дело, Эльза, — надо бы снова взять ее за руку, но руки она уже убрала, — в том-то и дело, что отец наш не умер, он жив.
Чуть не прибавила: — Хоть и весьма себя скверно чувствует. — Отложим рачок на потом.
Движением пальца Бетти меняет картинку в своем телефоне:
— А вот он в нынешнем своем виде, — Бетти долго старалась, заставляла отца позировать, но Эльза бросает на снимок лишь беглый взгляд.
Тупость или такая выдержка? Эльза роется в ящике — вытаскивает фотографию, обернутую в целлофан, кладет ее перед Бетти.
Стыдно признать, от известия о смерти Эльзиной матери Бетти испытывает облегчение. Ей и с Эльзой, похоже, хватит хлопот.
Отчего умерла, неизвестно. Эльза называет свою мать по имени: Анна не любила ходить по врачам. За четыре последних года ни разу не вышла из дому. И еще Эльза помнит похороны отца: свечи, пение. Был священник-серб, Эльза его запомнила.
Бетти слегка улыбается — наверное, зря. Просто шутку вспомнила насчет программистов: ответ правильный, но пустой.
— Понятное дело, на кладбище. На каком?
Эльза машет рукой, зажмуривается, наклоняет голову — точь-в-точь, как отец, когда ему не хочется отвечать.
— Дорогая Эльза, под плитой нет отца.
К удивлению Бетти, и эти слова ее не производят действия.
— Конечно, ведь он утонул. Тела не обнаружили. Признали умершим. Похоронили одежду, которая осталась на берегу.
А почему, как полагает Эльза, не удалось обнаружить тела?
Бетти хочется ее перебить:
— А Эльба в мировой океан. — Но она только спрашивает миролюбиво: — К чему эта география?
— … Хафель и Эльба текли по территории ГДР. Это мешало поиску. — Так объяснили им.
— Весьма интересно, — произносит Эльза как будто задумчиво, не поднимая глаз, но голос-то, голос дрожит, и руки дрожат, наверное. Зачем иначе она их в карманы засунула? Повторяет: — Весьма интересно. Но почему сейчас?
Только не надо про perestroika и остальную чушь, думает Бетти.
— Почему не раньше, пока была Анна жива?
Бетти разводит руками: что сделаешь, ну вот так.
— Слушай, Эльза, я понимаю, что ты несколько… удивлена, ошарашена и т. д., однако жизнь такова, что в ней разные вещи случаются. Надо уметь принимать ее, как она есть, не правда ли? Для меня это тоже все был сюрприз. — Бетти взглядывает на часы: — Я билеты на оперу заказала. Ты любишь оперу?
— Я думала, все вы любите музыку. — Постоянно с ней надо оправдываться. — «Волшебная флейта». Это опера Моцарта.
— Я хохшуле окончила как преподаватель музыки, — наконец отвечает Эльза. С места, однако, не трогается.
— Я не бросила. Я окончила.
Ладно, об этом тоже после поговорим. Они так и будут по разные стороны кассы стоять? — Эльза пожимает плечами: ей удобно и тут.
Что-то пошло не по плану. Надо все уже карты на стол выкладывать.
— Во-первых, давай на какое-то время оставим отца. Тем более, он нездоров — у него опухоль. — Эльза и ухом не повела. С ней приходится, как с гаишниками: лепи все подряд, что-нибудь вдруг да сработает.
Во-вторых, сама Бетти узнала о существовании сестры буквально на днях, разыскала ее, примчалась в Берлин, предлагает ей дружбу, от чистого сердца: с ней, с Бетти, пусть Эльза поверит, дружить хорошо. — Опять никакой реакции. Довольно невежливо.
— В-третьих, как говорится: все мы не без греха. — В этом месте Бетти слегка понижает голос: чувство вины в них тут с детского сада вдалбливают. — Посмотри, человек не нанес никакого вреда интересам Германии, — Бетти ручается, ей он не станет лгать. — Дадим ему шанс, пусть попробует все исправить, выстроить заново.
Кажется, Бетти добилась маленького успеха: Эльза поднимает глаза от кладбищенской фотографии. Но молчит.
Бетти кажется, что ей удалось уже все узлы разрубить, отбить все мячи. Она снова смотрит на время:
— Сделаем вот как: я проведу с ним беседу, отец тебе позвонит. Потом, если хочешь, конечно, — не думай про визу, билеты и прочее — съездим в Москву. Тебе в любом случае надо у нас побывать, ты же наполовину русская…
Эльза перебивает ее:
— А давайте сделаем так, чтобы вы нас в покое оставили.
Снова уткнулась в свою фотографию. Нас? Кого Эльза имеет в виду? Себя, Анну? Всю троицу? На ее приплюснутой физиономии мало чего прочтешь. Надо дать ей возможность подумать, перевести дыхание: разные люди реагируют с разной скоростью. Поэтому Бетти ее на минутку покинет, пойдет быстренько себе выберет сапоги. У них уже мало времени — пора выдвигаться в оперу.
По какой-то причине именно в этот момент сестрица ее слетает с катушек:
— У нас нет сапог твоего размера, — заявляет отчетливо и ужасно зло.
Бетти уже возле полки «Тиффани»: вот же они. И откуда ей знать, какой Бетти носит размер?
Черт с ней, со шляпой, со всем, Бетти тут делать нечего.
— Дай тебе Бог здоровья. — Хотела добавить: — И мужа непьющего, — удержалась, все равно сестричка ее недоделанная не оценит юмора.
Когда Бетти доберется до Строгино и сообщит отцу о смерти первой его жены и о том, что они похоронены с нею рядышком, отец неожиданно забеспокоится. Потом возьмет себя в руки. Отзовется об Эльзе так:
— С характером получилась девочка. — Пошевелит в воздухе пальцами: — По большому счету, никогда этих немцев не понимал.
Закашляется ни с того ни с сего, в последнее время он сильно кашляет, неужели рачок перекинулся в легкие? Она его похлопает по спине, ему станет легче, и он успокоит ее на прощание:
— ЦК решало и не такие вопросы, Лизок. В Израиле тоже медицина нормальная.
Географ глобус пропил, стр. 69
И я все сделал неправильно. Ни как учитель, ни как руководитель похода, ни как друг, ни как мужчина. Овечкина опрокинул, отцов бросил, Машу обманул. Я даже проломил свой главный принцип: я стал залогом счастья для Маши и сделал ее залогом счастья для себя. Маша, Маша, Маша… Дома друзья-приятели охнут: ну и лопух же ты, девку прошляпил! А подружки сморщатся: как не стыдно, пристал к девочке, малолетке, собственной ученице… Но если в душе моей сейчас такой великий покой, значит, я все-таки был прав… А кто меня поймет? Кто оценит эту правду? Никто. Разве что время… Будущее. Только вот у него ничего не вызнаешь.
Но что это я? Есть ведь одно существо, которое способно понять меня. Многоголовое, сварливое, вечно орущее, вечно грызущееся само с собою существо. Отцы. Только сам-то я как увижу, что они поняли?
И теперь я уже думаю про отцов. Отцы стоят перед Долганом. На рассвете я должен бежать к ним, чтобы застать их до отплытия. Долган – штука серьезная. Без меня отцам его переплыть нельзя. Машу я оставлю перед Хромым камнем – потом подберем ее. Злую речонку переплыву, да и фиг. Сегодня мы должны уехать домой. Пора. Я взял от похода все.
Я гляжу на восток. За кручей Хромого камня уже рябит первая муть рассвета. Я залпом допиваю брагу.
Как дочитанную книгу, я закрываю дверь пекарни, беру прислоненный к стене брус, всовываю его в скобы и шагаю по дорожке вдоль забора к улице. Маша шлепает по лужам за моей спиной. Деревня неподвижна. От ее неподвижности острее воспринимается движение ветра. Ветер раскачивает шесты со скворечниками, играет провисшими проводами. От того места, где должно взойти солнце, на белесом небе кругами расплывается облачная хмарь, словно солнце – это камень, брошенный в ряску небесного пруда. Тайга просторно дышит на вершинах окрестных увалов. Шумит река.
Мы идем посреди улицы, разбрызгивая лужи. По сторонам в окнах домов белеют задернутые занавески. На крылечках стоят блестящие галоши. Слева за огородами виднеется черная полоса Ледяной и несколько белых валунов у противоположного берега, одетого в еловую, волчью шубу.
На перекрестке мы останавливаемся у колодца. Я раздеваюсь по пояс и окатываюсь холодной водой. Холодное утро робко обнимает меня, как девушка. Холод словно перетряхивает меня, и все встает на свои места. Жизнь вставляется в тело, разум – в голову, мужество – в душу. Глядя на меня, Маша зябко передергивает плечами и затягивает на горле шнурки капюшона. Я вспоминаю, что под штормовкой у Маши нет даже свитера, а утро студеное.
– Дать тебе мой свитер, Маша? – спрашиваю я.
– Что ж вы сразу-то не предложили? – усмехается Маша.
Почему я не предложил? Потому что я с ней уже простился.
Мы переодеваемся и идем дальше. Окраина. Неизменные сараи, навесы, ржавые трелевочные трактора и штабеля леспромхоза. Улица превращается в грязную, разъезженную дорогу и уходит в сторону от реки. Дальше стоит сосновый перелесок. Через него вдоль Ледяной к Хромому камню ведет тропа.
– Маша, – говорю я. – Тебе надо остаться здесь. Я приплыву с отцами и заберу тебя.
– Почему это мне надо остаться? – удивляется Маша.
– Ты разве не помнишь, как я вчера с Хромого звезданулся?
– Вчера был дождь, слякоть. И мы были на взводе. Не Эльбрус же Хромой камень, чтобы на него было трудно подняться.
В общем-то Маша права. Хромой – обычный утес. И даже не очень высокий. Чего это я вдруг так испугался? Сам не знаю.
– Но тебе все равно ведь придется ждать меня, когда я уплыву за ту речонку, где бревно упало. Не лучше ли подождать здесь?
– Я тоже переплыву. Я пойду с вами, – твердо говорит Маша.
– Боишься одна остаться? – Я злюсь и бью ниже пояса.
– Нет, не боюсь. Просто я хочу с вами. И все.
Маша обходит меня и первой начинает подниматься на Хромой камень. Пыхтя, я лезу за ней. Я сдаюсь. Вершина Хромого – это массивный каменный надолб, с одной стороны поросший кривыми, кряжистыми соснами. Их корни вспороли, пробурили монолит, расслоив его на разновысокие ступени. По этим ступеням мы и поднимаемся наверх. Маша по-прежнему идет впереди меня.
Она добирается до самой макушки и вдруг застывает на последнем шаге.
– Виктор Сергеевич!… – отчаянно кричит она. – Пацаны заходят в порог!…
Я ракетой взмываю наверх. Широкая дуга Ледяной как на блюде. Зрение мое пугающе обостряется, будто глаза вывинчиваются, как окуляры бинокля. Тяжелый молот бьет в виски. Я вижу все четко-четко, хоть и мелко. По шивере к Долгану плывет наш катамаран.
Видно, кто-то из отцов пошел за нами в Межень и увидел злую речонку. Отцы поняли, что мы на другом берегу. Поняли, что мы заночевали в Межени. И чтобы мы, дураки, возвращаясь поутру, не сунулись эту речонку переплывать, отцы решили поскорее плыть в Межень сами. И вот они плывут. Без меня. В одиночку. Через порог.
Душа моя замерзает.
Даже с такого расстояния я вижу, что заплата на моей гондоле переместилась. Отцы переставили гондолу задом наперед. Теперь ее можно подкачивать прямо в пороге тому, кто сидит посередине катамарана. Все наше снаряжение завернуто в тент и неоднократно перемотано веревкой. На этом тюке сидит Люська. Я вижу, как ветер треплет ее длинные волосы. Люська безостановочно работает насосом. У правого носового гребца на кончике весла красная точка. Овечкин обмотал рукоять своего весла красной изолентой. Значит, он сидит на месте Чебыкина. У левого носового гребца лопасть весла выкрашена желтой краской. Это весло Бормана. Значит, Борман где сидел, там и остался. Справа и слева от Люськи сидят, без сомнения, Тютин и Демон. Чебыкин сидит там, где сидел Градусов. Градусов занял мое место. Командирское место. Я узнаю Градусова по рыжей башке. Теперь Градусов – капитан. Борман ли отказался, сам ли Градусов вылез, или отцы переизбрали начальника – скорее всего, и то, и другое, и третье разом, я не знаю. Но сейчас Градусов ведет катамаран через порог.
Отсюда, с Хромого камня, все кажется таким микроскопическим, таким ничтожным… Но я знаю, как сейчас вокруг отцов до неба вздыбятся валы и рев порога, хрип пены будут рвать перепонки.
Душа моя – ледяной истукан.
И вот катамаран, как трактор в борозду, грузно сваливается рылом в первый каскад. И его начинает месить и швырять, лупить волнами, душить пеной, контузить литыми водяными зарядами, хлестать струями. Он дергается, как лошадь под плетью. То взлетают носы гондол и ноги Бормана с Овечкиным болтаются в воздухе. То взбрыкивает корма и Градусов с Чебыкиным валятся на спины, отгибаясь. То погружается левый борт и я вижу весь катамаран в плоскости – маленький решетчатый прямоугольничек с семью человечками. То ухает правый борт и левый задирается, обтекая пеной, как слюной истекает пасть бешеного пса. Вода катится поверх каркаса, завихряясь вокруг седоков кушаками струй. Я вижу, как судно ударяется боком о камень так, что все дружно клонятся в одну сторону. Вижу, как поток тащит катамаран через обливной валун, и сзади вырастает султан бурлящей воды, которая наткнулась на новое препятствие. Я вижу, как отцы падают в «бочку», бьются в ней, выкарабкиваясь из водоворота, точно веслами выкапывают себя из-под снежной лавины.
Мы с Машей неподвижно стоим на вершине Хромого камня и молча смотрим. Душа моя ледяная. А отцы в это время берут порог.
Хоть это и невозможно, но я слышу, как Градусов орет и матерится, обзывая всех «бивнями» и обещая «вышибить пилораму». Я слышу, как страшно молчит Люська, все быстрее работая насосом. Слышу, как натужно, надрывно кряхтит Чебыкин, тоненько взвизгивает и поскуливает Тютин, изумленно присвистывает Демон. Я слышу, как хрипит Овечкин и загнанно дышит Борман. Отцы все насквозь мокрые. Взблескивают на солнце весла. Клубится пена. Как ножи, сверкают струи. Долган растревоженно ворочается с бока на бок, словно медведь, хлопает себя лапами по спине, дергает шкурой, дрожит, трясется, подпрыгивает и рычит, грохочет, храпит.
11 стран, 147 свиданий. Как журналистка встречалась с британцами, французами, арабами, израильтянами
Обо всем, что с ней происходило, читатели знали из ее телеграм-канала. А по вторникам тем, кто уже оформил предзаказ еще неизданной книги, приходила новая глава. Этих тайных личных писем ждали 3 тысячи человек, а всего в соцсетях за проектом следило 20 тысяч читателей.
Радмиле 33, она – писатель и журналист. Весь последний год она изучала тему отношений — на практике. Для своего проекта она выбрала открытый формат: не просто искать своего идеального партнера («match»), а делиться результатами онлайн, изнутри процесса (иногда — прямо со свиданий).
Итог: книга дописана, любовь найдена.
Мы поговорили с Радмилой о том, как она строила отношения в Тель-Авиве, Берлине и Казани, чего ожидать от свиданий с британцами, грузинами и мужчинами других национальностей. А еще — о том, что в Израиле и Таиланде к сексу относятся проще, чем в России, а языковой барьер на самом деле только помогает лучше понять друг друга.
Фото Алины Шамаловой
— Радмила, ты решила сделать поиск пары медиа-проектом. Каждую неделю ты отправляла письма с рассказами о новых встречах, в телеграм-канале, делилась фотографиями и впечатлениями. Как ты выбрала того самого человека?
— Я начала писать книгу «147 свиданий» год назад — мне хотелось разобраться, как изменились отношения в новом мире. При том, что мы стали свободными и можем искать друг друга в интернете, летать в разные страны, быть любыми, выбирать себе пару без ограничений по национальности, возрасту, полу, религии, интересам, образу жизни — люди как будто стали ещё более одинокими. Как меняется matching, что такое сегодня «вторая половинка», как выглядит новая семья? Я зарегистрировалась в приложениях для знакомств и пошла на свидания. На 117-м свидании я нашла человека, которого искала. Сейчас мы готовимся к длинному путешествию. Мой партнер из России (я никому не говорила об этом раньше), но у нас есть намерение поездить по миру вместе и выбрать город, в котором мы будем жить. Начнем с Берлина — потому, что это мой любимый европейский город, а дальше будет видно. Работа позволяет нам обоим быть не привязанными к месту.
Про языковой барьер
— В ходе поисков любви ты встречалась в том числе с иностранцами, от Сингапура до Парижа, с афроамериканцем и израильтянином, с британцем и французом. Расскажи, были ли у тебя трудности во взаимопонимании?
— Несколько лет назад на Сицилии я познакомилась с каталонцем Тони, и он стал ухаживать за мной. У меня средний английский, и мы всегда прислушивались друг к другу, чтобы понимать собеседника правильно. Я спросила Тони, не проще ли ему найти девушку, с которой он сможет говорить на одном языке. Он ответил: «Когда двое говорят на одном языке, они уверены, что понимают друг друга, но это не всегда так, а когда на разных — они стараются понять друг друга, они более внимательны к словам».
Мне очень понравилась эта идея — с иностранцами нам приходится быть особенно внимательными к тому, что мы говорим и что говорят нам. Конечно, есть нюансы — например, я не всегда могу классно пошутить на английском, но я учусь.
Принц пишет в WhatsApp: я ожидаю возле Rocco Restaurant & Bar в чёрном пальто, у меня 3% зарядки. Я пишу одному человеку: я скоро вернусь. И другому: мне нужно время. Я встаю с дивана. Я завязываю шарф, чтобы не было видно как веточка хлопка торчит из ключицы. Я застегиваю пальто, чтобы не было слышно из меня вчерашнюю музыку. Я стою у зеркала: на мне тряпочный мешок, тряпочные кроссовки, тряпка, и ещё мятая тряпка и ещё тёплая мятая тряпка сверху. Я ужасно довольна тем, что выгляжу будто на мне уже женились, и всегда собираюсь выглядеть так.
Принц пишет в WhatsApp: 1%. Я завязываю шнурки.
Я опоздала на 24 минуты, и телефон у него, конечно, сел. Сквозь стеклянную стену Rocco Restaurant & Bar я смотрю, и там за столиком сидит парень — мой новый парень другого цвета, и я вхожу. А он удивился так и так взволнованно, почти растерянно смотрел, будто два года назад я вышла ночью в пижаме нашу машину перепарковать, села в неё и уехала — и он меня не мог нигде отыскать, и вот теперь я вошла — вот так он смотрел, и так осторожно снимал с меня пальто за одни плечи, и так клал руку на стол открытой ладонью ко мне, но не очень близко, чтобы чувствовалось тепло, но не кожа, будто он боялся, что я могу снова уехать на два года. Он сказал официанту:
— Я думал, что потерял тебя.
Про клише и гендерные предрассудки
— Как тебе кажется, с иностранцами труднее или проще строить отношения, чем с русскими?
— В целом, мне комфортнее с иностранцами, чем с мужчинами из России, потому что отношение к женщинам у них другое. Вообще некоторые люди только делают вид, что гендерных стереотипов для них не существует. На деле их не существует только в определенных, развитых кругах. В общей же массе между нашим и европейским взглядом на это — огромная пропасть.
Эту разницу я особенно сильно почувствовала, когда вернулась в Татарстан после семи лет жизни в Москве. Я познакомилась с парнем через приложение для знакомств Badoo. На свидании мне всё время казалось, что он шутит: «Нет, будет вот так, как я сказал. Потому что я — мужчина, а ты — женщина». Я хохотала, а потом поняла по его лицу, что он это серьезно. Несмотря на то, что я выросла в очень традиционной татарской семье, я знаю эту культуру, мне не подходит такой порядок. Я его принимаю для других (раз они его принимают), а для себя — нет. Мне важен психологический комфорт, безопасность, открытость к разнице во взглядах (часто это называют толерантностью). С европейцами в этом плане мне гораздо проще: ты можешь быть любым.
— Как отличается культура свиданий в разных городах?
— Больше всего меня удивил Тель-Авив, где я только один раз использовала приложение для знакомств. Достаточно просто выйти из дома, и все — ты сразу в среде, с тобой все разговаривают, хотят общаться. Если узнают, что ты одна, то или сами приглашают на свидание, или предлагают познакомить с братом или другом.
Я думаю, что это связано с местом. Фон, среда имеет гораздо большее значение, чем мы думаем. Среда влияет на тебя, хочешь ты этого или нет. Например, когда ты в Берлине, тебе кажется нормальным, что все разные, и ты любой. А когда ты в Казани, ты знаешь, что есть определенные правила, которые ты должен соблюдать. И если ты их не соблюдаешь, это вызов, и тебе придется за это отвечать.
В Берлине вместе живут люди всех национальностей, культур, взглядов. Он не похож на всю остальную упорядоченную Германию и наиболее приспособлен к тому, чтобы люди могли жить в нем в самых разных отношениях. Наверное, именно поэтому в Берлине у меня и были открытые отношения, когда мужчина встречался с другими девушками тоже, а я училась принимать это. Тут же, в Берлине у меня были осознанные временные отношения с эстонцем Лео, когда мы договорились, что это с нами — на месяц.
Из книги:
Он меня встретил и сразу обнял. Мы шагали вдоль Шпрее. Я спросила: «Ты почему один?» «Я, — говорит, — дурак. А ты почему одна?» – «Потому что ты дурак».
— Расскажи о том, как ты встречалась с британцами.
— У меня было свидание с Шедом из Лондона, который создал приложение «Шайндер» – как “Тиндер”, но из мужчин можно выбрать только его (даже жалко, что не я это придумала). Шед оказался ровно таким, каким я себе представляла классического британца. Он был одет с иголочки в костюм по фигуре, приехал с букетом цветов и подарком, по которому было видно, что он подготовлен лично для меня.
Он был очень внимателен, вежлив, учтив и вовлечен в беседу. Весь вечер он мне говорил комплименты. Мы прекрасно провели время, он отвез меня в отель, обнял, поблагодарил за прекрасный вечер и больше ни разу не перезвонил.
— Потому что это был не «мэтч», мы не совпали. Это, однако, не помешало нам провести комфортный вечер, и именно он обеспечивал мой комфорт. Он хвалил мой английский, восхищался мной. Я никогда не была в Лондоне, мы встречались в Мюнхене, и возможно это мое клише, но я думаю, что британцы очень хорошо воспитаны, что они держат высокий уровень беседы с точки зрения атмосферы, этики, такта.
Конечно, такое сравнение стереотипно, но вот два случая с расставаниями. Я написала одинаковое сообщение с отказом арабу Йони и английскому еврею Тому, которые ухаживали за мной.
Йони ответил: «Будь ты проклята!»
Том сказал: «Я невероятно счастлив знать тебя и благодарен тебе за все дни, проведенные вместе. Я всегда буду твоим другом, и знай, что я готов общаться втроем, если ты встретишь открытого к этому человека. Так же знай, что ты можешь передумать и вернуться ко мне в любой момент».
Возможно, что это просто такая еврейская дипломатичность, когда ты сохраняешь отношения, заканчивая их. Но мне понравилось это, и мы, кстати, дружим.
Про семью и ожидания
— В итоге твой «match» оказался из России. Было ли у тебя изначально понимание, с представителем какой национальности ты окажешься в конце пути?
— Нет. Я понятия не имела, какой национальности и веры будет мой человек, возраста, роста, пола, а что если он девочка, или гей, или он женат (мы что тогда, втроем что ли будем), а вдруг он сильно старше меня или наоборот, моложе? Я однажды пошла на свидание с мусульманином потому, что я – татарка, и думала: где-то во мне наверняка есть глубинная предрасположенность быть в супертрадиционной семье. Йони как раз искал себе жену, которая будет ему готовить, рожать, содержать дом в чистоте. «Если у тебя останется время на образование, работу и друзей, я не против. Если нет, то извини», — говорил он.
Подход, конечно, своеобразный, но я все время чувствовала огромное давление. У меня плечи болели, мне физически хотелось выправиться, вырваться из этого состояния. Я решила прекратить общение и написала ему об этом. Он требовал, чтобы я сказала это ему в глаза. На отказ встретиться он ответил угрозами. В этот момент я поняла, что разница культур зашла слишком далеко.
— Было. Вообще, страшно было каждый раз. Я сделала выводы, конечно. Мы познакомились на улице, и мне стоило попросить у него ссылку на профиль в фейсбуке. Вместе с утратой анонимности ты утрачиваешь право на ошибку. Ты уже не можешь просто так угрожать девушке, она всем об этом расскажет, и ты попадешь под суд. Другое дело, если ты просто склеил ее на набережной и создаешь для нее собственную реальность о себе.
“Йони сделал мне предложение сразу, на первом свидании. Он — боксер, сын богатых родителей (38 лет, хочет жениться второй раз). Он спрашивает: Ты хочешь выйти замуж, чтобы остаться в Израиле? Скажи мне правду — ты можешь мне доверять. Нет, я не говорю, что это твоя цель, конечно же, у тебя могут быть и другие цели, но ты ведь думала об этом, а? Я не то, чтобы недоверчив, но когда работаешь все время с людьми, которые хотят тебя обмануть, нужно чувствовать их, понимаешь, чувствовать. Ты как-то напряжена. Ты мне доверяешь? Ты в абсолютной безопасности. Тебе нечего бояться, когда ты со мной. Будешь десерт? Ты красивая женщина, я имею ввиду, тебе не надо худеть. Видишь вон ту? Она толстая, а ты нет.
Я спрошу тебя кое о чем, ладно: Ты выйдешь за меня? Почему ты молчишь? К тому же, тебе надо как-то легализоваться в Израиле. Понимаешь, у тебя же тут нет никаких прав. Ты тут никто”.
Про инициативу и деньги
— Отличается ли у иностранцев представление о том, кто должен проявлять инициативу? А кто должен платить за ужин?
— Инициативу не могу оценить — по правилам проекта я не могла проявлять ее сама. В Грузии мне ни разу не удалось заплатить за ужин, потому что их это оскорбляет (ты — гость), и мне настойчиво не давали этого сделать, хотя я определила изначально, что плачу сама или как минимум всегда предлагаю заплатить за себя сама. У меня никогда не было с этим проблем в Европе. На двух свиданиях мне давали понять, что заплатят только за выпивку, а я платила за еду. Но были примеры, когда и мужчины-европейцы говорили: «Ну, это же я тебя пригласил, давай я все-таки тебя угощу, а в другой раз, если захочешь, ты угостишь меня». Мне кажется, это очень индивидуально, и может зависеть от воспитания или даже от настроения.
Про секс
— А к сексу тоже разное отношение?
— Тебе близок такой подход?
Я столкнулась с целой волной негативных комментариев в интернете от тех, кто убежден, что речь идет о сексуальных похождениях. Но никто из них не читал книгу и не знает, что на свиданиях мы говорили о разнице между исламом и православием или о классической музыке. Я ходила на встречи с людьми, чтобы узнать их и понять, насколько у нас совпадают намерения, интересы и отношение к семье.
Про хейтеров
— Кстати, в соцсетях было очень много нелестных отзывов от людей, упрекающих тебя в распущенности. Ты даже собрала целую статью об этом. Как ты считаешь, откуда так много негатива?
Несмотря на то, что я достаточно свободный внутренне человек, у меня есть свои рамки — я выросла в очень консервативной семье в Татарстане, что сильно на меня повлияло, и я не могу назвать себя человеком вольным в смысле нравов и нравственности.
Я столкнулась с целой волной негативных комментариев в интернете от тех, кто убежден, что речь идет о сексуальных похождениях, что это распущенность и разврат, и это было основной претензией к книге. При этом никто из них не читал книгу и не знает, что на свидании с израильтянином Йосси мы говорим о разнице между исламом и православием, а с Рубеном из Лондона – о классической музыке. Я ходила на встречи с людьми, чтобы узнать их, чтобы понять, насколько у нас совпадают намерения, интересы и отношение к семье.
— На какие еще темы вы говорили?
— Мне показалось, что европейцам интересно поговорить с женщинами об их работе и карьере, а на Востоке, например, в Стамбуле или Тбилиси мужчины на свиданиях стремятся узнать, какие у тебя есть женские «скиллы» для того, чтобы стать хорошей женой и мамой: умеешь ли ты готовить, любишь ли детей, нравится ли тебе дом, занималась ли с детьми.
— Ты отвечала то, что они от тебя ждали?
— Первый месяц у меня была большая проблема. Я старалась всем понравиться и говорила то, что от меня хотят услышать. А потом у меня появился психотерапевт. Этот переход от «посмотрите, какая я буду классная жена» к «интересно, а зачем мне вообще другой человек» можно проследить в книге от свидания к свиданию. Я стала искать не того, кого бы я устроила как потенциальная жена или партнер, а того, кого полюблю, и кто полюбит меня, и с кем у нас совпадут намерения.
Про то, как найти любовь
— Как ты встретила своего партнера?
— Мне очень понравился человек, я стала искать про него информацию в интернете, но не нашла никаких точек соприкосновения, никаких общих знакомых, вообще ничего. И тогда, вопреки правилам проекта, я решила отправить сообщение с приглашением на обед. Я написала, но не получила ответа. Потом оказалась, что подвела техника: сообщение в ответ «Давай пообедаем, только не сегодня» просто не отправилось, а потом уже время ушло, я уехала из страны и было неудобно писать.
Мой будущий партнер стал меня изучать, когда ему друг переслал мою книгу. Через полгода чтения и изучения друг друга на расстоянии я начала получать анонимные подарки. Я не знала этого, но книга стала нашим способом связи: она помогла мне раскрыться, рассказать о себе.
— Получается, что на момент встречи вы уже очень много друг о друге знали?
— Да. На первой встрече человек спросил меня: “Как думаешь, сколько в нас придуманного друг другом?” Мы знакомились, волновались, разговаривали. После третьего свидания мы поняли, что расставаться больше не можем. Я была готова остановить книгу в любой момент, как только найду свою пару. Это случилось на 117-ом свидании. Сейчас мы уже живем вместе.
— Кстати, а как ты относишься к романам по переписке?
Мне с самого начала не хотелось уходить в переписку, хотя в письменном тексте у тебя всегда больше времени и места. Мне нужно было увидеться, чтобы понять человека, почувствовать. В какой-то момент, уже после встречи, я поняла, что мы не живем вместе (мы провели месяц раздельно, в разных странах), но я живу с человеком из телефона. Мы просыпались и засыпали с сообщениями друг другу, были всегда на связи, хотели знать, что происходит у другого. Даже сейчас я даю тебе интервью, и одновременно мы переписываемся.
— А как на отношения влияет такая степень публичности в интернете – вы ведь знали друг о друге очень многое еще до того, как начали общаться?
— Мы изучали друг друга. Человек узнавал меня через книгу (когда я еще не догадывалась об этом). Я же, например, перерыла весь интернет в поисках хоть какой-нибудь информации, но мне удалось узнать не так много.
С одной стороны, если бы не Фейсбук, я могла бы не узнать о том, что этот человек вообще есть (я встретила видео, снятое другими). Но что мы можем узнать друг о друге через соцсети? Образ? Сферу интересов? При первой встрече я задавала человеку, как на интервью. Ответы поступали нехотя, через сопротивление.
— Я просто хочу узнать тебя, — уточнила я.
— Я хочу узнавать тебя, наблюдая, — ответил человек.
Наши аккаунты в соцсетях выглядят так, как мы хотим, чтобы о нас думали. Это не энергетика, не запах, не физическое ощущение от человека. Я просто сейчас счастлива от того, что мы вместе, и мне больше ничего не нужно. Этого не добьешься никаким виртуальным способом.
У меня в голове теплеет, понимаешь, когда человек в комнате.