Личный опытПусть сгорит в аду: Меня домогался отец

Почему о сексуальном насилии в семье не принято говорить

Интервью: Александра Савина
Иллюстрации: Катя Дорохина

Свою историю рассказывает Анастасия Бортникова.

Детство

Мои родители — программисты. Мама встретила папу в МГУ: она училась на математическом факультете, а он — на физическом. Я родилась, когда маме было двадцать; незадолго до этого они поженились, и мне кажется, что ребёнка они не планировали. Когда мне было три года, мама только писала диплом. МГУ она так и не окончила: был трудный девяносто второй год, пришлось уехать в Волгоград, к родственникам, которые могли помочь с детьми.

Совсем недавно я узнала, что до мамы у отца была другая жена. Она провела с ним год и сбежала, не выдержав давления. Последней каплей, с её слов, стал эпизод, когда она прибежала в перерыв между лекциями в общежитие, чтобы разогреть ему обед: «Всё поставила на стол, налила чай, положила сахар и не размешала. Он заявил: „Мне не нужна жена, которая не размешивает мне сахар в чае“. Я сказала: „Ну, не нужна — я пошла“, — собралась и ушла — и больше не вернулась». Она показала свои свадебные фотографии, а ещё рассказала, что после мама однажды попала в психиатрическую больницу — похоже, что с нервным срывом.

Когда мне было три года, у меня появился брат. Мы снова переехали, на этот раз в Астрахань. Жили бедно, в деревянном доме с кривым полом, в котором были мыши, газовой печкой, самодельной канализацией. В детстве я не придавала этому большого значения, но сейчас очень злюсь, когда думаю об этом. Как можно заводить детей в таких условиях?

Недавно мы встретились с моим братом. Сейчас ему двадцать один, он агностик и тоже переосмыслил многое из нашего детства. Он поделился со мной важной мыслью: как лицемерна была наша семья

В какой-то момент родители увлеклись православием. Мы стали молиться перед едой и после неё, строго постились, каждое воскресенье ходили на богослужения, а потом мы с братом шли в воскресную школу. Каждое лето нас отправляли в детский православный лагерь при училище Анатолия Гармаева. В интернете его называют сектой.

Я была очень замкнутым ребёнком, до шестнадцати лет у меня почти не было друзей. Семья предъявляла к моей учёбе много требований, и в школе я была типичным ботаником: у меня списывали, меня подкалывали, дразнили за внешний вид. В седьмом классе был случай: на уроке учительница спросила, кем мы хотим стать. «Актрисой», «продавцом», «президентом», — говорили все, а я, помолчав, серьёзно сказала: «Монахиней». Это была ошибка, о которой я долго потом жалела.

Позже в нашей семье родились ещё двое детей — мои брат и сестра. Нас стало четверо. Потом я уехала учиться в Петербург, а сейчас живу и работаю в Москве. В Астрахань я ни за что не вернусь. Недавно мы встретились с моим братом. Сейчас ему двадцать один, он агностик и тоже переосмыслил многое из нашего детства. Он поделился со мной важной мыслью: как лицемерна была наша семья. Как бы плохо ни было, все всегда улыбались и делали вид, что всё замечательно. Все делали вид, что ничего не происходит.

Мой отец, мягко говоря, очень консервативный человек. В доме он был единоличным хозяином, и все решения нужно было согласовывать с ним. Помню, как мы ходили на рынок покупать одежду и всегда переживали, понравится ли папе. Если не нравилось, носить её было нельзя.

Если он обижался на что-то — а обижался он часто, — вся семья ходила по дому на цыпочках. Не помню, чтобы нас били, но эмоциональное давление хуже всего. Помню, как он кричал, мама плакала, а потом вытирала слёзы и возвращалась в режим покорности и самоиронии. Помню, как часто он осуждающе говорил о её еде, притом что мама одна готовила, убирала дом, заботилась о детях, а параллельно работала.

Однажды мама рассказала историю: был поздний вечер, зима, а отец всё не возвращался с работы. Мама переживала, позвонила бабушке, а та предположила: «Может, он у девушки какой?» «Лучше бы у девушки, чем на улице, — сказала мама. — Зато ему там хорошо и тепло». Иногда он напивался. Как-то раз пришёл домой очень пьяным, прямо перед вечерним поездом в другой город. Мама кричала и била его по щекам.

Всех нас он как будто считал своей собственностью. Мы даже говорили с ним об этом, и он заявил, что до свадьбы каждая женщина принадлежит своему отцу, а после — мужу. Личное пространство тоже никто не ценил, двери в комнаты закрывать было нельзя. В десятом классе я случайно нашла в городе место, о котором мечтала всё детство, — судостроительный кружок. Мы делали корабли и мечи из дерева, стреляли по мишени на заднем дворе, а весной планировали отправиться путешествовать на яхте. Это были две недели моего беззаветного счастья. А потом папа узнал об этом. Он запретил мне ходить туда под предлогом, что мне нужно готовиться к ЕГЭ.

Как всё началось

Мне было восемь, когда отец впервые приставал ко мне, или это был первый случай, который я помню, — мама уехала в командировку в другой город. «Мне одиноко, давай ты сегодня поспишь со мной в кровати», — сказал папа. Я легла в кровать — она была огромная и совсем не скрипела, как моя, и не нужно было забираться на второй этаж. «Как здорово», — подумала я. А потом он обнял меня и залез ко мне в трусики. Я не понимала, что происходит, меня сковал ужас, я шёпотом говорила, что расскажу всё маме, а потом убежала к себе в комнату. Но мама вернулась, а я так и не решилась ей рассказать.

Сейчас, спустя время, я иногда думаю о том, почему не поговорила с ней тогда. Кажется, было слишком страшно и неловко. Кажется, я даже сказала вскользь, что он вёл себя плохо, пока её не было, но она не стала уточнять подробности. Позже я читала статьи на тему сексуального насилия над детьми. Многие сходятся в том, что мать должна заметить изменения в поведении своего ребёнка. И если она их не видит, возможно, она не хочет видеть. Не знаю, правда ли это, но мне сложно простить её за то, что она меня не защитила. К тому же подобные случаи повторялись.

Это происходило не очень часто. Память об этих моментах очень фрагментарна, и я долгое время держала это глубоко в себе — наверное, так работают защитные механизмы психики. Иногда в минуты сомнений я думала: а что если ничего не было?

Почти все теряются, не зная, что сказать. Люди понимают, что ребёнок не может дать согласия на такие вещи, не может спровоцировать такое поведение

Мне десять, мы идём в баню, потому что дома нет горячей воды, и мама уходит куда-то, а отец моет меня. Мне стыдно и неприятно от того, что он трогает меня везде. «Чего ты стесняешься? — говорит он, улыбаясь. — Я же твой папа».

Мне пятнадцать, и мы всей семьёй едем в отпуск. Отец выпивает и спрашивает, умею ли я целоваться. Обещает научить. Меня охватывает отвращение. Я не хочу с ним разговаривать. В такие моменты я чувствовала смесь страха, непонимания, презрения и стыда.

Лет в семнадцать я прочитала рассказ Чарльза де Линта «В доме врага моего» и сразу узнала в нём себя. Это было очень сильное впечатление. Кажется, в тот раз я впервые почувствовала столько злости. «Кто-то из посетителей написал в книге отзывов на выставке: „Никогда не прощу виновных в том, что с нами сделали. Не хочу даже пытаться“. „И я тоже, — сказала Джилли, прочитав эти слова. — Помоги мне Бог, я тоже“».

Разговор

Первой, кому я через много лет рассказала свою историю, была моя психолог, следующим — мой близкий друг. Мне очень повезло, они дали мне почувствовать, что понимают и поддерживают, так что я стала больше верить своим эмоциям. Это тема, о которой обычно не говорят. А мне очень хотелось услышать реакцию людей, которым я доверяю, увидеть всё со стороны. Это действительно ужасная ситуация? Или это ерунда, ведь ни до чего по-настоящему плохого дело не дошло? Я как будто не могла оценить эту ситуацию сама.

С мамой о том, что произошло, я поговорила только в прошлом году — это была переписка. Я нашла в себе силы сделать это, потому что у меня есть младшая сестра и мне не хотелось, чтобы что-то подобное произошло с ней. Я взяла с мамы обещание, что она поговорит с сестрой на эту тему. Даже прислала ей хороших статей, например вот эту. Мама поверила мне, но я не совсем поняла её реакцию. Мне кажется, она была поражена, но не знаю, действительно ли она никогда об этом не догадывалась, учитывая, что она живёт с этим человеком уже двадцать пять лет.

Не знаю, чем именно закончился разговор родителей, но мне известно, что отец не стал ничего отрицать. Через несколько дней он прислал мне сообщение с единственной фразой: «Люди никогда не меняются
к лучшему через ненависть»

Не знаю, чем именно закончился разговор родителей, но мне известно, что отец не стал ничего отрицать. Через несколько дней он прислал мне сообщение с единственной фразой: «Люди никогда не меняются к лучшему через ненависть, осуждение или приговор. Мы меняемся через прощение, любовь и веру в собственные силы». Да пусть сгорит в аду.

Сейчас я не общаюсь ни с кем из родственников. Я чувствую, что у меня нет на это сил и желания. Я как будто вырастила в себе внутренний барьер, который оберегает меня от того, что небезопасно и может причинить мне вред. Я не доверяю родственникам и не хочу сообщать им информацию о моей жизни. И я до сих пор чувствую много обиды и злости. Возможно, когда-нибудь я смогу это отпустить, но сейчас я слабо в это верю.

Я очень люблю свою сестрёнку. У меня даже были мысли забрать её в Москву, вытащить из этого жуткого места. Но это безумная идея: я понимаю, что не могу взять на себя ответственность за воспитание подростка. Совсем недавно мы встретились с братом, который сейчас учится в магистратуре МГУ. Внезапно я нашла в нём единомышленника. Рада, что во многих вещах он согласен со мной. Думаю, мы продолжим общаться.

Конечно, я не рассказываю людям свою историю сразу же при знакомстве. Иногда, если речь заходит о моём детстве и о родителях, я осторожно говорю, что это сложная тема. Но часто говорю прямо, что мы не общаемся и я разорвала с ними отношения. В такие моменты людям очень легко меня осудить. Не знаю, кого они представляют в своей голове, глядя на меня, но многие начинают читать мораль. Знаете, что я думаю об этом? Для меня нет никого дальше родителей.

Источник

Постоянное недовольство одного из супругов: в чем причины

Через кризисы проходит каждая семья. Вопрос только в том, каким образом супруги их них выходят: работают над отношениями и улучшают их или расстаются. Один из факторов, который говорит об уже затянувшемся семейном кризисе, — это постоянное недовольство, уныние, агрессивность одного из супругов по отношению к другому. Собственно, довольно большое количество клиентов, которые обращаются за консультацией к семейному психологу, это те, чья проблема именно так и звучит: «мой муж/жена постоянно мной недовольны». Или: «что бы я не делала/делал, все не так», «от мужа/жены слышу много критики, придирок и никогда — слов поддержки».

Не знаю, что происходит. В последнее время я никогда не вижу Марину (так зовут его жену) довольной, улыбчивой, какой она была раньше. От ее постоянных упреков не хочется идти домой. А когда задерживаюсь, еще больше обид и подозрений. Чувствую себя постоянно виноватым, но не могу понять в чем именно моя вина. Я хорошо зарабатываю, но сколько бы я не приносил денег, никогда не слышу благодарности.

У женщин в свою очередь другие претензии.

В каждой семье свои нюансы, но важно понимать: подобное поведение — это уже следствие. Причина, как правило, кроется глубже. Давайте рассмотрим, что это может быть.

● Скопление обиды и недовольства, нереализованные надежды, связанные с супругой/супругом.

Часто претензии, критика, недовольство мужа или жены — это следствие невысказанной, не проработанной обиды из-за чего-то. Или целой серии таких обид. Поводом может послужить и не вынесенный вовремя мусор, и забытая покупка чего-то, и вскользь брошенное слово, или даже просто отсутствие элементарных слов благодарности.

Когда супруги не проговаривают проблему, до конца все не проясняют и не договариваются, как они будут действовать в подобных ситуациях дальше, глубоко в душе остается недовольство, раздражение чувство непонимания. Если ситуация повторяется, эти эмоции накапливаются и «выходят» в виде претензий и критики. Усиливает ситуацию то, что практически всегда партнеры не умеют выходить из конфликтной ситуации экологично, то есть, без ссор, агрессии, обид, с чувством легкости и завершенности. В абсолютном большинстве случаев после конфликтов остается осадок, который и провоцирует дальнейшее ухудшение отношений.

● Действие родительских сценариев.

Хорошая новость в том, что мы можем изменить свои способы поведения в семье, когда осознаем их, увидим, как они действуют на партнера. И после этого уже можно искать другие методы выхода из конфликта, чем крик и упреки. Находясь внутри ситуации, очень сложно посмотреть на нее со стороны, поэтому в этом случае помощь психолога может быть очень ценной.

● Проблемы на работе/бизнесе, которые отображаются на отношениях в семье.

Подобная ситуация, к сожалению, тоже довольно распространенная — когда неурядицы на работе провоцируют стресс, плохое настроение, которое супруги несут домой и выливают на своего партнера. Проблема в большинстве случаев заключается в неумении отслеживать свои состояния и работать с ними. Здесь важно понимать: речь идет не о контроле эмоций, который предполагает их подавление. Подавленные чувства рано или поздно все-равно выйдут наружу. Речь о том, чтобы уметь распознавать эмоции в конкретный момент — злость, агрессию, обиду — понимать их причину и уметь их проживать и отпускать без вреда для себя и окружающих. Но в данном случае речь уже идет об определенных практиках, которые можно пройти на приеме у специалиста.

Почему никто не говорит: “Стоп!”

Конечно, это далеко не полный перечень возможных причин недовольства кого-то из супругов в семье. Но важно понимать, что есть и другая сторона медали — терпение, соглашение второй половинки с постоянным недовольством мужа/жены. И в этом случае причин также может быть множество.

Комбинации могут быть разными. Но важно понимать, что каждый в этом треугольнике получает свою выгоду от сложившейся ситуации. Жертва, обидевшись, потом может получать от раскаявшегося тирана внимание, заботу, извинения. Агрессор, выливая свою злость и недовольство, на время успокаивается. «Спасатель» получает ощущение собственного превосходства от того, что он снова примирил, «спас» семью, выполнил свой долг.

Такой круговорот ролей может сменяться до бесконечности, пока кто-то не решиться выйти из треугольника.

Роль психолога в разрешении ситуации

Если конфликт зашел далеко, выбраться из кризиса самостоятельно уже довольно трудно. Груз взаимных обид и претензий друг к другу не позволяют воспринимать спокойно объяснения партнера, в них мужу или жене снова будет слышаться критика. Вместе с тем, если у обоих есть желание наладить отношения, стоит обратиться к психологу. Выступая «посредником», он поможет супругам понять друг друга.

Только специалист может увидеть родительские сценарии, страхи, отследить их действие в семье клиентов, и, соответственно, помочь устранить их негативное действие.

Кроме того, с помощью специалиста можно научиться новой модели общения — без претензий и обид, а позиции уважения и любви.

Важно отметить, что результат придет скорее, если работать с обоими партнерами. Но даже если ваша вторая половинка не хочет в данный момент идти к психологу, — не нужно принуждать. Можно работать и одному, главное — начать.

Наша группа ВКонтакте

Наша группа в Facebook

Fidem в Instagram

Санкт-Петербург,
наб. реки Фонтанки, 92Б
Карта проезда

Источник

Меня домогаются, что делать: инструкция

1. Понять, что происходит

Если у вас есть сомнения – «а это флирт или домогательство?», это уже тревожный знак: скорее всего, речь о последнем. Четких критериев, к сожалению, нет. Поэтому надо ориентироваться на здравый смысл и судебную практику. Признаками домогательств может быть следующее:

2. Не терпеть

Неважно, кто вас домогается: начальница, бывший одноклассник, школьный учитель, врач. Если вы один раз попросили обидчика прекратить неприятные действия, но этого не произошло, нужно вовлекать третью сторону. Нет, само по себе это не закончится. Наоборот: домогательства будут принимать все менее безобидные формы. От смс дело может быстро дойти до физического преследования, затем – до порчи имущества и, наконец, насилия.

3. Не бояться осуждения

Это самый трудный пункт, но и самый важный. О домогательствах страшно рассказать: могут обвинить в неподобающем поведении, ханжестве. Мол, человек хотел вам комплимент сделать – а вы его наказываете. Кто-то опасается травли: например, вы – школьница, и к вам пристает популярный одноклассник. Рассказать о проблеме – значит выставить себя ябедой.

Так кажется, но это не так: в домогательствах виноват только тот, кто домогается. Точно так же как в краже кошелька виноват грабитель – а не тот, кто купил красный кошелек вместо синего. Постарайтесь воспринимать рассказ о домогательстве как лечение: да, могут быть побочные эффекты, но без лекарства болезнь не пройдет.

Если вам сложно справиться с этими страхами, попросите совета у психологов. Например, на горячей линии центра «Сестры» вам помогут бесплатно и анонимно.

4. Собрать максимум доказательств

Как можно раньше начните собирать все, что подтвердит ваши слова. Делайте скриншоты переписки и сохраняйте их в нескольких местах: например, на жестком диске и на флешке. Записывайте разговоры: самый простой способ – поставить телефон на громкую связь во время звонка и включить диктофон прямо на том же устройстве. Не публикуйте эти материалы. Поскольку запись скрытая, закон разрешает вести ее только для собственной безопасности – а не для публичного использования.

Если вас домогаются на работе:

Не пускайтесь в эмоциональные обвинения, спокойно расскажите: кто вас домогается, в чем это выражается и почему именно вам это неприятно. Запишите разговор на диктофон. Если у вас есть доказательства, покажите их. Тут возможно два варианта развития событий: либо вас поймут и вам постараются помочь, либо напротив, начнут убеждать, что ничего ужасного не происходит и надо отнестись ко всему с юмором. К сожалению, могут пригрозить тем, что вам лучше помолчать – иначе начнутся проблемы.

Можно обратиться в Центр социально-трудовых прав и лично к адвокату Мари Давтян, которая специализируется на подобных кейсах. Вам бесплатно и анонимно помогут и советом, и конкретными действиями.

Следующий шаг – обратиться в трудовую инспекцию с заявлением о «невыносимых условиях труда». Заявление надо отнести или отправить заказным письмом в трудовую инспекцию вашего населенного пункта, адрес можно найти на сайте Роструда.

Тут вам как раз пригодится запись разговора с начальством или HR – к заявлению лучше приложить доказательства. Инспекция обязана приехать к вам на работу и проверить ситуацию. Велик шанс, это ни к чему не приведет: нарушений не найдут. И тем не менее, это полезный шаг: обращение послужит доказательством, что вы не придумали обвинения, а правда подвергались домогательствам и пытались бороться с ними.

Если вас домогаются в обычной жизни, у вас гораздо меньше рычагов воздействия на обидчика. Поэтому нужно как можно скорее обращаться за помощью к правоохранительным органам – несмотря на то, что они могут вызывать недоверие.

5. Как можно раньше идти в полицию

Последний шаг – заявить в полицию о «понуждении к действиям сексуального характера» (статья 133 УК). Главное – сделать это как можно раньше. Причины две: во-первых, чем раньше вы обратитесь за помощью, тем меньше шанс, что дело дойдет до физического насилия. Во-вторых, срок давности у нетяжелых преступлений небольшой.

Нужно понимать, что у вас действительно есть шанс лишиться работы или испортить отношения с теми, кто решит встать на сторону обидчика. Но работать в условиях жуткого стресса все равно невозможно, а общаться с теми, кто не верит вашим признаниям, не стоит.

Источник

Личный опыт«У тебя нет папы, ты не знаешь, как принято»: Меня домогался отчим, состоявший в культе

Рассказывает Яна Заводчикова

В тексте содержится описание насилия, в том числе сексуального насилия над детьми. Авторская лексика сохранена.

Возвращение мамы и семейные тайны

До четырёх лет меня воспитывали бабушка и очень пожилая прабабушка — фронтовичка, мощная женщина, которую я очень любила. Моя мама родила меня в двадцать один, и отец ушёл к её лучшей подруге. Видимо, вместе с послеродовой депрессией и кризисом 90-х её это подкосило — несколько лет она где-то пропадала. До четырёх лет я её видела от силы пару раз.

Похоже, и мама в 90-е была валютной проституткой — это объясняет и её поведение, и подавленное состояние, и то, что потом произошло с нашей семьёй. Мама не окончила институт, она не работала на постоянной работе, но одевалась очень круто по тем временам. Она уделяла очень много внимания внешности — постоянно наряжалась и прихорашивалась, у неё было много дорогой косметики, которую так просто в то время было не купить. Иногда она куда-то пропадала, и соседи говорили, что её ночью привозят разные мужчины на дорогих машинах. Дома появлялась валюта, а ещё у нас в квартире был прописан некий армянин, якобы мужчина маминой подруги, от которого раз в месяц приходил мрачный посыльный с внушительной пачкой купюр. В какой-то момент в нашей жизни появился «друг семьи» дядя Володя на очень крутой машине. Я помню, как он предлагал маме нас содержать, говорил «Наташа, давай ты бросишь, зачем тебе это надо», а она отказывалась. Они думали, что я слишком маленькая, чтобы понять разговор. На единственной видеокассете, где была запечатлена я маленькая, фигурировал ещё какой-то мужчина в тёмных очках и с дорогущей камерой. Он снимал маму и её такую же модно одетую подругу, они смеялись и пели песню «Стюардесса по имени Жанна». Потом мама уничтожила эту кассету, хотя я её берегла как единственную хронику из детства.

Когда мама ссорилась с моей пьяной бабкой, которая вечно её доводила и чем-то шантажировала, прабабушка плакала и постоянно повторяла фразу, смысл которой до меня дошёл только сейчас: «Яночка, милая, только бы тебя уберечь от этой напасти». Но напрямую о том, что бабушка и мама занимались проституцией, мне никто не говорил и вряд ли скажет. Вообще о женщинах в моей семье я знаю очень мало: у нас не было доверительных отношений — только воздушные замки, которыми эти несчастные женщины себя окружали.

Когда мама вернулась, она была полностью погружена в свои переживания, и близких отношений у нас не сложилось. Сейчас я думаю, что она так и не почувствовала связь со мной, потому что самый важный для этого период был пропущен. Она меня сторонилась и, кажется, даже побаивалась. Мы не проводили время вместе: я могла лишь наблюдать, как она наносит свой декадентский макияж или крутится перед зеркалом, сетуя на изменившуюся форму своих ягодиц. Но всё-таки она вернулась — я была очень этому рада и старалась вести себя хорошо, чтобы не расстраивать мамочку.

Встреча с наставником и появление отчима

Оказавшись дома, мама продолжила лечить разные недуги непонятного происхождения. Она выглядела несчастной и отстранённой — думаю, на ней сказались прошлые травмы. Она начала обращаться к народным целителям, экстрасенсам и другим альтернативным методам — неудивительно, ведь она отчаялась, и даже глава психиатрического отделения, которая лечила маму, сказала, что ей стоит «сходить к бабке». Очередная целительница сказала, что сама больше не будет мамой заниматься, но знает человека, который в силах ей помочь. Так мама познакомилась с Виктором Ивановичем — пенсионером родом с Южного Урала и лидером небольшого нью-эйдж-течения, где состояли преимущественно его родственники.

Виктор Иванович считал, что моя мама должна создать с этим мужчиной семью, которая послужит высшей цели: они должны спасти Россию — а для этого родить четырёх детей, которые будут реинкарнациями царской семьи

Хотя мне было шесть, я уже чувствовала в этой запутанной системе какие-то несостыковки — но мне просто хотелось, чтобы мама была здорова и счастлива, и я очень старалась во всё это поверить. После знакомства с Виктором Ивановичем непонятные мужчины, вращавшиеся вокруг мамы, исчезли, она вдруг стала очень скромно одеваться, а ещё периодически ходить на подработки, которые ей давал наставник. Правда, задания иногда были странные — что-то вроде «полечить газон около Кремля».

Я думаю, что при первой встрече отчаявшаяся мама рассказала Виктору Ивановичу всю свою жизнь, а потом он использовал эту информацию, чтобы ею манипулировать. Он нашёл мистическое объяснение её неудачам и болезням: например, объяснил, что на нашей семье проклятье, что маме нужно искупить свои грехи, чтобы заслужить прощение перед богом. Чуть ли не каждую неделю у мамы якобы образовывались «опухоли», а Виктор Иванович «излечивал» их наложением руки или по телефону. Позже наставник свёл её со своим племянником. Виктор Иванович считал, что моя мама должна создать с этим мужчиной семью, которая послужит высшей цели: они должны спасти Россию — а для этого родить четырёх детей, которые будут реинкарнациями царской семьи. Меня, чтобы не возникало лишних вопросов, сделали реинкарнацией Ярославны (видимо, потому что это тоже имя на букву Я, как Яна). Поэтому в семье меня долго называли не моим именем, а Славиком.

Я росла шпаной, достаточно дерзким и активным ребёнком, который мог за себя постоять. Всё было в целом ничего, пока в нашем доме не появился отчим. Ещё до рождения моей первой сестры, когда мне было семь, он начал зажимать меня по углам и пытаться грубо засосать. При этом он говорил, что так общаются дочки с папами — «у тебя же нет папы, ты не знаешь, как принято». Я не понимала до конца, что он со мной делает, но чувствовала, что это что-то нехорошее, и мне было стыдно об этом рассказать. Помню, что в какой-то момент мать его выгнала со скандалом — она не говорит мне почему, но я подозреваю, что это связано с домогательствами отчима ко мне. Возможно, что-то увидела бабушка. Она в то время постоянно пила в своей комнате, а прабабушка уже была лежачей больной, скоро они обе умерли.

Впрочем, скоро отчим вернулся, и приставания стали более жёсткими. Пока мама была в роддоме, отчим настаивал на том, чтобы я спала с ним в одной кровати, прижимался ко мне, «чтобы согреться». Потом, когда мама уже после рождения первого ребёнка снова забеременела и ходила по врачам, он заставлял ложиться на него и объяснял, «в какой позе женщина получает удовольствие». Когда я пыталась как-то от этого отмазаться, получала кулаком.

С рождением младших детей моя жизнь сильно изменилась: теперь она была полностью посвящена сначала сестре, а потом и другим детям — ещё одной сестре и двум братьям, которые родились с разницей в год-два. С их появлением у меня было всё меньше свободы и всё больше обязанностей: с девяти лет я постоянно убирала всю квартиру и ухаживала за младенцами — вытирала попы, кормила их, купала, развлекала, водила гулять. На меня взвалили практически всё хозяйство — а если я не хотела, скажем, мыть посуду за всеми после ужина, мама устраивала длительные сеансы психологического террора. Каждый раз это был примерно один и тот же полуторачасовой монолог о том, что мне выдался уникальной шанс жить в святой семье, хотя от природы я — монстр и отродье дьявола. И я не ценю это, не стараюсь исправиться и тем самым заставляю маму и детей болеть.

Любое непослушание или просто проявление моей воли объяснялось тем, что моя дьявольская природа берёт верх и я становлюсь такой, какой меня задумали «они» (прабабушка-ведьма, инопланетяне и другие злые сущности в моём роду). Конечно, во время этих маминых монологов я задыхалась от рыданий, говорила, что люблю её и детей больше жизни и что не хочу никому зла. Меня в семье часто называли монстром, и я верила, что это действительно так, что мне надо быть послушной, чтобы оправдаться перед Господом.

То, что у меня долго не начинались месячные, тоже объясняли моей дьявольской сущностью: конечно, к гинекологу меня никто не водил — всю нашу семью лечил наставник дистанционно, по телефону. Отсутствие у меня менструаций объясняли тем, что Господь не подарит мне возможность иметь детей, пока я не искуплю все свои грехи.

Наверное, самым жутким эпизодом был вечер, когда он заставил меня взять в руку его член и смотреть на него. Ещё как-то раз он приказал мне прийти в ванную, чтобы он «помыл меня, как мою годовалую сестру»

Когда мне было лет двенадцать, отношение матери ко мне изменилось. Она стала холодно и довольно агрессивно со мной общаться, мне окончательно запретили ходить гулять и видеться со сверстниками, а родители постоянно намекали на мои «грязные» мысли и распутное поведение. Я ничего не знала о сексе и долго не могла понять, о чём вообще идёт речь — меня куда больше интересовали Барби. Было начало 2000-х, и одноклассницы в школе фанатели от Шакиры, Кристины Агилеры и Бритни Спирс, все старались одеваться похоже, повторяли танцы из клипов. Я тоже пыталась танцевать как Шакира, без каких-либо задних мыслей — просто потому что тёти-певицы мне казались красивыми, а ещё я надеялась подружиться с девочками в школе через общие интересы. Возможно, это для них послужило доказательством моих «грязных» помыслов — теперь я думаю, что на самом деле мама так проецировала на меня своё прошлое и занятия проституцией. Ведь якобы из-за семейного проклятья и мне была уготована такая судьба.

Надо мной установили тотальный контроль: я выходила только выгулять детей во дворе или до ближайшего магазина. Если я не доносила домой всю сдачу до копейки, мне влетало от отчима. Так же, с тумаками и оскорблениями, он делал со мной уроки. Один раз он ударил кулаком в стену и сломал себе палец. Причём в тот раз он разозлился не из-за моих ошибок, а, наоборот, из-за того, что я всё поняла и сделала сама, без его помощи. Сейчас я понимаю, что мои неудачи в учёбе легко объяснялись нервной обстановкой в доме и посредственным качеством образования в моей школе. Но по версии родителей, любая оценка ниже пятёрки была следствием дьявольских энергий, которые берут надо мной верх.

Домогательства отчима тоже изменились. До этого он изображал дружелюбие, а теперь всё начиналось сразу с агрессии и рукоприкладства. Он обвинял меня в испорченности и в том, что он не может нормально спать, потому что ему постоянно во сне являюсь я с раздвинутыми ногами. После каждого такого сна он приходил в мою комнату и вымещал на мне свою агрессию. Пока мама не видела, он чуть ли не каждый день заставлял меня снимать футболку и показывать грудь, при этом оскорблял меня — говорил, что я уродина, что я неправильно развиваюсь, и другие отвратительные и унизительные вещи. Он заходил в мою комнату, пока я делала уроки, и заводил двухчасовые монологи о том, как плохо заниматься сексом — что якобы для женщин это очень больно, что это мерзко, что я не должна думать ни о чём таком. Хотя я не проявляла ни малейшего интереса к этой теме, он подробно мне всё рассказывал и рисовал на моей тетрадке член, чтобы показать, какого он размера. Наверное, самым жутким эпизодом был вечер, когда он заставил меня взять в руку его член и смотреть на него. Ещё как-то раз он приказал мне через десять минут прийти в ванную, чтобы он «помыл меня, как мою годовалую сестру», потому что так посоветовал сделать Виктор Иванович. Но потом отчим вдруг дал отбой — думаю, испугался, что мама заметит и что это совсем за гранью. Все эти десять минут я в ужасе тряслась, понимая, что когда я начну отказываться, он меня изобьёт. При этом в соседней комнате играли дети, мама на кухне готовила ужин.

После двенадцати лет отчим перестал ко мне приставать, разве что кидал сальные взгляды. Не знаю, что стало причиной такой перемены: может быть, его привлекали только маленькие дети, может быть, это Виктор Иванович его приструнил. Но прилетать мне стало гораздо чаще. У меня не было никакого личного пространства: замок в мою комнату однажды сломал отчим, выбив дверь ногой. Комната превратилась в кладовку, и все члены семьи постоянно в неё заходили без стука. Я спала в одежде, чтобы никто не дай бог не увидел меня в трусах. Отчим запросто мог зайти ко мне в комнату утром и начать орать из-за того, что я в какой-то неправильной позе сплю. Будил меня в школу тоже он.

Учёба и наркотики

Отчим считал, что я слишком глупая и не потяну старшие классы школы, поэтому в девятом классе мне велели срочно выбрать профессиональное учебное заведение. До этого момента мне даже в голову не приходило, что надо задумываться о будущем: пока мои сверстники мечтали, кем будут, когда вырастут, я была занята совсем другим. Я начала вспоминать, что мне нравится, о чём я когда-либо мечтала. Интернета у нас не было, компьютером пользовался только отчим, так что узнать информацию было тяжело. Я решила, что хочу стать художником и что-то делать руками, — так мы определились с тем, что я буду поступать в колледж и учиться на театрального художника-технолога. Родители каким-то чудом согласились оплатить подготовительные курсы. Благодаря им я смогла выезжать из нашего района, у меня появилось немного свободы. Я узнала, что существуют соцсети, что у моих сверстниц бывает большой круг общения, мальчики, что есть разные люди, а не только моё унылое школьное окружение. Хотя меня всё ещё постоянно контролировали, после поступления я целыми днями пропадала в колледже — в то время мне казалось, что моя жизнь в целом наладилась, а на странные методы воспитания отчима можно закрыть глаза. Тем более что дома все советовали так и сделать, переводили истории из детства в шутку, как будто так бывает в любой семье. Так мне сказал и Виктор Иванович, у которого я однажды решила спросить совета и рассказала, что отчим до меня домогался.

Семья постоянно попрекала меня тем, что я не приношу в дом деньги и сижу у них на шее. На втором курсе я устроилась на работу, параллельно сдавая сессию. Времени и сил ни на что не хватало, и я решилась попробовать наркотики — чтобы не спать, работать и сдать все экзамены. Я употребляла эпизодически, чтобы выкручиваться в адском графике. В эти редкие разы я впервые посмотрела на свою жизнь как бы со стороны. Я начала осознавать, что со мной поступали несправедливо и неправильно.

Через год после выпуска, когда я уже работала в театре, я сознательно решила «зависнуть». Так начался год ежедневного употребления, когда я совсем слетела с катушек: я уже смирилась с тем, что сгорю в аду, и решила как следует оторваться, мне уже было всё равно. Домой я возвращаться не хотела — мне было проще работать допоздна, а потом уходить куда-то тусоваться. На первой вечеринке, на которую я попала, я поняла — вот он, катарсис: ты можешь танцевать, забываться и не думать ни о чём. И главное — не хочется спать. Со сном у меня всю жизнь были проблемы: когда я жила с семьёй, несколько раз за ночь у меня случались приступы сонного паралича — мне казалось, что ко мне приходят какие-то жуткие сущности. Неудивительно, что моей семье это казалось вполне нормальным: мать и отчим считали, ко мне приходит умершая бабушка или какие-то другие дьявольские предки. Днём я засыпала на ходу, как в фильме Киры Муратовой «Астенический синдром».

Хотя наркотики довели меня до ужасного состояния, в то же время я испытывала ярость и желание освободиться, сильное, как никогда прежде. Я перестала употреблять, потому что поняла: вокруг настоящий ад и мне нужно быть максимально осознанной, чтобы выбраться из этой реальности.

Переезд и отношения с семьёй

Я в последний раз поругалась с родителями по поводу денег, которые я должна приносить в семью и тратить на детей, и съехала к своему нынешнему партнёру. Если бы не он, меня бы, возможно, вообще уже не было. Постепенно я забрала все вещи из дома, но семья по-прежнему пыталась меня контролировать. Отчим звонил мне и спрашивал, когда я вернусь. Понимаю его недоумение — конечно, он же надзиратель, а у него внезапно сбежал заключённый. Мама же была очень удивлена тем, что у меня появились отношения, в которых всё хорошо — она всё время жалела меня и говорила, что мне будет очень трудно кого-то встретить. Она считала, что найти любовь можно только по подсказке Виктора Ивановича, который свёл её с отчимом. Несмотря на всё это, меня мучило чувство вины перед мамой: когда я повзрослела, она перестала меня гнобить и начала общаться со мной как с подружкой, которой всегда можно пожаловаться и получить поддержку.

Младшим детям досталось меньше, чем мне, но их тоже били и растили в диких условиях. Мама с отчимом сначала воспитывали их строго, но в какой-то момент решили позволять детям абсолютно всё, и они начали пренебрегать даже базовыми правилами гигиены. У всех испортились зубы, никто не ходил в душ, никто не умел себе даже яичницу пожарить. Всё сваливалось на маму, а когда начался пубертатный период, ребята начали над ней откровенно издеваться. Я уезжала из заброшенного, душного, ужасного места, где бродят подавленные дети и стенает мама. Настоящее ведьминское логово.

В своих страданиях мама обвиняла меня: «Мама болеет из-за твоих злых мыслей». При этом любые яркие ощущения
и привязанности у нас в семье считались признаком дьявольщины

Пару лет после переезда я старалась поддерживать общение, приглашала домой маму с сестрой, пыталась помогать деньгами. Но потом я поняла, что мне настолько плохо и больно от встреч с ними, что я больше не могу. Конечно, я чувствовала огромную вину. Мне было очень страшно признаваться себе, что этих людей я не люблю, хотя вроде как должна. Я не испытывала чего-то тёплого, а скорее жалость и дикую боль вперемешку с отвращением. Отголоски этой боли есть до сих пор — меня иногда одолевают навязчивые мысли о том, что я должна всех спасти, но я не могу и не хочу.

Пожалуй, одна из самых ужасных вещей, которые мне внушали в детстве, — что я не способна на любовь и вообще искренние чувства. Когда я заботилась о братьях и сёстрах, мама говорила, что это всё ерунда, что если бы я была способна на любовь, я бы делала это лучше. В своих страданиях мама обвиняла меня: «Мама болеет из-за твоих злых мыслей». При этом любые яркие ощущения и привязанности у нас в семье считались признаком дьявольщины. Мои первые подростковые влюблённости тоже воспринимались как что-то ненормальное: когда я рассказала маме, что мне понравился мальчик, она заявила, что этого не может быть, что Виктор Иванович считает, что он меня приворожил, поэтому надо срочно от этих чувств избавиться. Мифология нашей семьи подразумевала, что кругом одни враги, а выжить мы можем, только если будем держаться вместе и слушать Виктора Ивановича.

Я долго не могла рассказать своему мужчине, что со мной было. Он сказал, что догадывался, но ждал, пока я смогу открыться сама. Когда я наконец смогла и в рыданиях ему всё это рассказала, он обнял меня и сказал, что мне вообще не в чем себя винить, что ничего настолько ужасного больше не случится. Я почувствовала гигантское облегчение. Ведь я всегда боялась, что если кому-нибудь когда-нибудь расскажу, то человек не захочет быть со мной больше, что мне не отмыться от этой грязи.

Осознание

У меня было несколько этапов осознания: становилось вроде бы лучше, но потом всплывали новые воспоминания и новая боль. Я вспомнила многие моменты, связанные с ролью матери во всём этом: раньше я убеждала себя в том, что она на самом деле мой друг, несчастная женщина, которая ничего не слышала, не видела и не понимала, — но сейчас я думаю, что это не так. Мне трудно было смириться с тем фактом, что ни одного хорошего человека, ни одной крупицы нормального в моей истории нет. Я только недавно полностью осознала и призналась себе в том, что моё детство прошло в деструктивной секте, что, по сути, я сирота: меня никто никогда не любил, я с самого рождения была лишней. И мать не чувствовала во мне родную душу, а перекладывала на меня ответственность за свои неудачи и за то, что она несчастлива в отношениях. Мне её очень жалко.

Мне кажется, что сделать такое с собой и со своими детьми мог сделать только человек, который сам был жертвой насилия, боролся за жизнь способами, которые сам не мог принять, и в итоге попал к людям, уничтожившим его личность и стремление к свободе. Её заставили считать себя глупой и никчёмной грешницей, хотя она на самом деле могла быть сильной и цветущей. Если бы она рассказала всё как есть, то я бы её приняла. Но сейчас я только вижу человека, усердно пытающегося стереть своё прошлое, как будто в этом главная проблема.

Сестра, которая иногда пишет мне с упрёками, рассказала мне, что этой зимой мама снова выгнала отчима. Когда я узнала об этом, у меня внутри всё обрушилось: я подозревала, что что-то случилось с младшей из девочек, что отчим к ней приставал. С разрешения мамы я рассказала старшей, что со мной на самом деле происходило и почему я не могу простить её отца, но она, как мне показалось, даже не удивилась. Через пару месяцев выяснилось, что отчим снова живёт с мамой и что у них всё якобы хорошо, а сестра нахамила мне и сказала, что я «сама от них отдалилась и зациклилась на своих обидах». Она дала номер телефона, на который я «могу позвонить, если что-то захочу обсудить» — с этого номера мне писали, и это явно был отчим, но мне он представился как Дом. Даже с третьего раза на мой экзорцистский вопрос «Кто ты? Назовись» он лишь повторил: «Это Дом, а ты дочь».

Раньше мне хотелось какого-то завершения, даже мести — сначала я планировала найти отчима и высказать всё ему, потом думала к ним приехать и рассказать всё на семейном собрании. Но после переписок с сестрой и с «Домом» я поняла, что это бессмысленно, никакого конструктивного диалога с родными у меня уже не получится. Отношения с детьми я тоже не поддерживаю: родители явно внушили им, что я придумываю и корчу из себя жертву.

Теперь я думаю, что лучший способ завершения для меня — рассказать об этом публично, не скрывая своего имени. Когда-нибудь это прочитают и мои сёстры и братья, и люди, которые знакомы с моей матерью и отчимом. Я считаю, что все должны об этом знать. То, что я сейчас говорю, мне далось очень сложно. Я к этому шла пять лет и ещё долго буду разбираться с последствиями — я до сих пор учусь доверять людям, верить своим ощущениям, борюсь с семейными установками в своей голове. Но рассказывая это, я впервые за всю жизнь чувствую облегчение и безмерную свободу.

Источник