но сущий вздор что я живу грустя и что меня воспоминанье точит
Память без подвала.
Литературоведческое
Ко Дню Памяти А.А.Ахматовой
— Так вот когда мы вздумали родиться.
Анна Андреевна Ахматова
Из года сорокового,
Как с башни, на все гляжу.
Как будто прощаюсь снова
С тем, с чем давно простилась,
Как будто перекрестилась
И под темные своды схожу.
25 августа 1941
Осажденный Ленинград
(Поэма без героя, 1962)
В своих дневниках Анна Андреевна Ахматова писала:
«Человеческая память устроена так, что она как прожектор освещает отдельные моменты, оставляя вокруг неодолимый мрак. При великолепной памяти можно и должно что-то забывать»
А забывать было что.
1940 год.
Грозное время как для всей русской интеллигенции, так и для судьбы Анны Андреевны.
Позже она напишет: «Я была тогда с моим народом, там, где мой народ к несчастью был»
Эта героическая женщина семнадцать месяцев простоявшая в тюремных очередях, ожидая свидания с сыном, как «стрелецкая жёнка под кремлёвскими башнями выла» находит в себе силы и пишет:
«Но сущий вздор, что я живу грустя,
И что меня воспоминанье точит.
Не часто я у памяти в гостях…»
Спускаясь в подвал памяти с фонарём в руках, она обнаруживает, что там темно и тихо. Уж тридцать лет как проводили дам и её окончен праздник, праздник её замужества в 1910 году. Ушли в небытие «…и все китайские затеи, дворца сквозные галереи и липы дивной красоты» и наследует она лишь собственную тень, всю искажённую от страха, да покаянную рубаху и замогильную сирень («Наследница»)
Ты спроси у моих современниц,
Каторжанок, стопятниц, пленниц,
И к тебе порасскажем мы,
Как в беспамятном жили страхе,
Как растили детей для плахи,
Для застенка и для тюрьмы.
Трудно даже представить откуда черпала силы эта хрупкая женщина чтобы вынести всё это исчадие ада и продолжать творить, писать прекрасные стихи, в то же время, вопрошая себя: «Но где мой дом и где рассудок мой?»
В 1965 году в автобиографии она писала: «Я не переставала писать стихи. Для меня в них – связь со временем, с новой жизнью моего народа. Когда я писала их, я жила теми ритмами, которые звучали в героической истории моей страны. Я счастлива, что жила в эти годы и видела события, которым не было равных».
А вы мои друзья последнего призыва
Чтоб вас оплакивать мне жизнь сохранена
Над вашей памятью не стыть плакучей ивой
А крикнуть на весь мир все ваши имена
(In memoriam, 1942)
И как вызов порождённому тоталитаризму, звучат строки:
Хотелось бы всех поимённо назвать
Да отняли список и негде узнать…
(Опять поминальный приблизился час… 1940)
Обладая даром видеть сокровища человеческих душ, печалясь о несовершенстве людей, ища в факте жизни корни её законов, Анна Андреевна надеялась и верила на возрастание в людском сообществе добра, социальной правды. И конечно любви, любви деятельной и самоотверженной, в которую так верила она сама, как существо высочайшего поэтического духа, глубочайшей эмоциональной памяти, позволявшей ей всю жизнь находить в себе огромные силы для творчества
Изысканный стиль её письма позволял совершать примирение разума и сердца, отдавая победу именно чувству, тесня тревожные мысли, не давая им слиться в тёмный туман пессимизма.
Все мы немного у жизни в гостях,
Жить – это только привычка
Эти строки написаны Анной Андреевной в 1961 году.
В них нет прежнего надрыва
Уметь жить в ужаснейших условиях и уметь прощать – это великое «умение» нашего народа находить силы и терпение, умея при этом радоваться маленьким радостям жизни:
Может пора уже изменить устои нашего народа с его
бесконечным терпением в ожидании лучшей жизни.
LiveInternetLiveInternet
—Рубрики
—Поиск по дневнику
—Подписка по e-mail
—Интересы
—Постоянные читатели
—Сообщества
—Статистика
Анна Андреевна Ахматова. «Подвал памяти»
Анна Андреевна Ахматова
О, погреб памяти.
Хлебников
Но сущий вздор, что я живу грустя
И что меня воспоминанье точит.
Не часто я у памяти в гостях,
Да и она всегда меня морочит.
Когда спускаюсь с фонарем в подвал,
Мне кажется — опять глухой обвал
За мной по узкой лестнице грохочет.
Чадит фонарь, вернуться не могу,
А знаю, что иду туда к врагу.
И я прошу как милости… Но там
Темно и тихо. Мой окончен праздник!
Уж тридцать лет, как проводили дам,
От старости скончался тот проказник…
Я опоздала. Экая беда!
Нельзя мне показаться никуда.
Но я касаюсь живописи стен
И у камина греюсь. Что за чудо!
Сквозь эту плесень, этот чад и тлен
Сверкнули два живые изумруда.
И кот мяукнул. Ну, идем домой!
Но где мой дом и где рассудок мой?
Художественный текст, созданный в 1940 г., продолжает развитие многогранной темы памяти, ключевой для ахматовской поэтики. Стихотворению предпослан эпиграф из произведения Хлебникова «Жуть лесная». Поэтесса трансформирует детали, представленные в автобиографической поэме русского авангардиста и экспериментатора: яркий овеществленный образ «духовного подвала» и мотив спуска в него как путешествия во времени.
Зачин открывается возражением лирической героини, будто продолжающей диалог с неведомым собеседником. Она отвергает обвинения в склонности к депрессии и мучительным воспоминаниям. Следующее замечание похоже на жалобу: память, редкая гостья лирического «я», проявляет коварство и «всегда морочит» свою хозяйку.
Центральный эпизод текста представляет процесс воспоминания, который уподобляется походу в подвал. Трудности начинаются с узкой лестницы: субъекту речи чудятся звуки «глухого обвала», преградившего обратную дорогу. Фонарь, прихваченный с собой, оказывается ненадежным, чадит. Мотив препятствий в пути осложняется тревожными предчувствиями: героиня уверена, что встретит врагов и начинает просить о «милости». Предмет просьбы остается неизвестным, поскольку поток мыслей неожиданно прерывается. Лирическое «я» оказывается в таинственном месте.
Новое художественное пространство не оправдывает мрачных ожиданий: в помещении «темно и тихо», но не страшно. Путешественница не спешит наверх. Она осознает, что безнадежно опоздала на «праздник» прошлого, и даже указывает точное время увеселения — 30 лет назад. Эта характеристика отсылает читателя к периоду богемной жизни начала XX в., причудливые персонажи которой не существуют в настоящем.
В эмоциональном восклицании, выражающем реакцию на опоздание, звучит не только досада, но ирония. Героиня не считает свой несвоевременный приход большой потерей. Словно нащупав прореху во времени «сквозь чад и тлен», она рассматривает настенную живопись и чувствует тепло камина. Но поражает экскурсантку другое — пара зеленых изумрудов. Сверкающие драгоценности на деле оказываются кошачьими глазами. Притягательный морок, наведенный насмешливой памятью, пропадает, и героиня вновь оказывается в настоящем.
Заключительная фраза, строфически выделенная из текста, выявляет негативные итоги неосторожного путешествия. Лишенная приюта, полубезумная, дезориентированная во времени — растерянная героиня не выдерживает опасной и запутанной игры.
Но сущий вздор что я живу грустя и что меня воспоминанье точит
О, погреб памяти.
Хлебников
Но сущий вздор, что я живу грустя
И что меня воспоминанье точит.
Не часто я у памяти в гостях,
Да и она меня всегда морочит.
Когда спускаюсь с фонарем в подвал,
Мне кажется — опять глухой обвал
Уже по узкой лестнице грохочет.
Чадит фонарь, вернуться не могу,
А знаю, что иду туда, к врагу.
И я прошу, как милости. Но там
Темно и тихо. Мой окончен праздник!
Уж тридцать лет, как проводили дам.
От старости скончался тот проказник.
Я опоздала. Экая беда!
Нельзя мне показаться никуда.
Но я касаюсь живописи стен
И у камина греюсь. Что за чудо!
Сквозь эту плесень, этот чад и тлен
Сверкнули два зеленых изумруда.
И кот мяукнул. Ну, идем домой!
Но где мой дом и где рассудок мой?
Надпись на книге «Подорожник»
Совсем не тот таинственный художник,
Избороздивший Гофмановы сны, —
Из той далекой и чужой весны
Мне чудится смиренный подорожник.
Он всюду рос, им город зеленел,
Он украшал широкие ступени,
И с факелом свободных песнопений
Психея возвращалась в мой придел.
А в глубине четвертого двора
Под деревом плясала детвора
В восторге от шарманки одноногой,
И била жизнь во все колокола.
А бешеная кровь меня к тебе вела
Сужденной всем, единственной дорогой.
Это стихотворение ещё было опубликовано под названием
«Сонет (Совсем не тот. )»
https://rupoem.ru/axmatova/sovsem-ne-tot.aspx
*
«Мне ни к чему одические рати. «
Мне ни к чему одические рати
И прелесть элегических затей.
По мне, в стихах все быть должно некстати,
Не так, как у людей.
Когда б вы знали, из какого сора
Растут стихи, не ведая стыда,
Как желтый одуванчик у забора,
Как лопухи и лебеда.
Сердитый окрик, дегтя запах свежий,
Таинственная плесень на стене…
И стих уже звучит, задорен, нежен,
На радость вам и мне.
21 января 1940
А. Ахматова
Это небольшое стихотворение написано в 1940 году и входит в цикл под названием «Тайны ремесла», создававшийся на протяжении нескольких лет.
http://www.staroeradio.ru/audio/12344
Цикл «Тайны ремесла» полностью: http://www.ruthenia.ru/60s/ahmatova/tajny_remesla.htm
Анализ стихотворения https://pishi-stihi.ru/mne-ni-k-chemu-odicheskie-rati..
* * *
А вы, мои друзья последнего призыва!
Чтоб вас оплакивать, мне жизнь сохранена.
Над вашей памятью не стыть плакучей ивой,
А крикнуть на весь мир все ваши имена!
Да что там имена! Ведь все равно — вы с нами.
Все на колени, все! Багряный хлынул свет!
И ленинградцы вновь идут сквозь дым рядами —
Живые с мертвыми: для славы мертвых нет.
Вот о вас напишут книжки:
«Жизнь свою за други своя»,
Незатейливые парнишки, —
Ваньки, Васьки, Алешки, Гришки, —
Внуки, братики, сыновья!
«Подражание И. Ф. Анненскому»
И с тобой, моей первой причудой,
Я простился. Восток голубел.
Просто молвила: «Я не забуду».
Я не сразу поверил тебе.
Возникают, стираются лица,
Мил сегодня, а завтра далек.
Отчего же на этой странице
Я когда-то загнул уголок?
И всегда открывается книга
В том же месте. И странно тогда:
Всё как будто с последнего мига
Не прошли безвозвратно года.
О, сказавший, что сердце из камня,
Знал наверно: оно из огня.
Никогда не пойму, ты близка мне
Или только любила меня.
По аллее проводят лошадок.
Длинны волны расчесанных грив.
О, пленительный город загадок,
Я печальна, тебя полюбив.
Странно вспомнить: душа тосковала,
Задыхалась в предсмертном бреду.
А теперь я игрушечной стала,
Как мой розовый друг какаду.
Грудь предчувствием боли не сжата,
Если хочешь, в глаза погляди.
Не люблю только час пред закатом,
Ветер с моря и слово «уйди».
Слава тебе, безысходная боль!
Умер вчера сероглазый король.
Вечер осенний был душен и ал,
Муж мой, вернувшись, спокойно сказал:
«Знаешь, с охоты его принесли,
Тело у старого дуба нашли.
Жаль королеву. Такой молодой.
За ночь одну она стала седой».
Трубку свою на камине нашел
И на работу ночную ушел.
Дочку мою я сейчас разбужу,
В серые глазки ее погляжу.
А за окном шелестят тополя:
«Нет на земле твоего короля. »
«Заплаканная осень, как вдова. »
Заплаканная осень, как вдова
В одеждах черных, все сердца туманит.
Перебирая мужнины слова,
Она рыдать не перестанет.
И будет так, пока тишайший снег
Не сжалится над скорбной и усталой.
Забвенье боли и забвенье нег —
За это жизнь отдать не мало.
Стихотворение, написанное осенью 1921 года, из сборника «Anno Domini МСМХХI». Удивительно, насколько боль потери, ощущение чудовищной несправедливости произошедшего вернули вдруг Анне Андреевне казалось бы угасшие чувства к Николаю Степановичу, от которого она «уходила, как в монастырь». Ведь еще в середине августа, после похорон Блока она написала «страх во тьме, перебирая вещи..», словно бы предчувствовала судьбу Гумилева.
https://www.liveinternet.ru/tags/Заплаканная осень/
Ты выдумал меня. Такой на свете нет,
Такой на свете быть не может.
Ни врач не исцелит, не утолит поэт, —
Тень призрака тебя и день и ночь тревожит.
Мы встретились с тобой в невероятный год,
Когда уже иссякли мира силы,
Всё было в трауре, всё никло от невзгод,
И были све́жи лишь могилы.
Без фонарей как смоль был чёрен невский вал,
Глухонемая ночь вокруг стеной стояла.
Так вот когда тебя мой голос вызывал!
Что делала — сама ещё не понимала.
И ты пришёл ко мне, как бы звездой ведом,
По осени трагической ступая,
В тот навсегда опустошённый дом,
Откуда унеслась стихов казнённых стая.
, Старки
Анна Ахматова
https://soulibre.ru/Ты_выдумал_меня._Такой_на_свете_н..
Стихотворение «Ты выдумал меня» Ахматова написала 18 августа 1956 г. в Старках, усадьбе Шервинских под Коломной. Вошло в сборник «Шиповник цветёт» (1946-1964), имевший эпиграф «Из сожжённой тетради».
В 1963 г. при подготовке к публикации сборника «Бег времени», вышедшего в 1965 г., Ахматова в последней строке слово «казнённых» заменила на «сожжённых». Правка сохранилась в последующих изданиях.
https://www.mmsk.ru/notes/note/?id=50222
Анна Ахматова
Шиповник цветет
Из сожженной тетради
http://www.ruthenia.ru/60s/ahmatova/shipovnik.htm
* * *
Наше священное ремесло
Существует тысячи лет.
С ним и без света миру светло.
Но еще ни один не сказал поэт,
Что мудрости нет, и старости нет,
А может, и смерти нет.
11 [23] июня 1889 в Одессе родилась Анна Ахматова
Беседа с Анатолием Найманом, близко знавшим Анну Ахматову:
(Видеосюжет об Анне Ахматовой. Закадровый текст:
Она написала первое стихотворение в 11 лет. Отец запретил ей подписывать стихи ее настоящей фамилией Горенко, и она взяла девичью фамилию прабабушки по материнской линии, Прасковьи Ахматовой.
Признания и поклонения ее поэтическому гению и прекрасному женскому облику, который словно был изваян великим художником, хватило бы на несколько счастливых жизней.
Но испытаний выпало на ее долю еще больше. Уже подводя итоги своей жизни, она сказала так:
Показать бы тебе, насмешнице
И любимице всех друзей,
Царскосельской веселой грешнице,
Что случится с жизнью твоей –
Как трехсотая, с передачею,
Под Крестами будешь стоять
И своею слезою горячею
Новогодний лед прожигать.
Она жила трудно, почти что без своего угла и уж точно, что даже без частицы того комфорта, которым наслаждались многие советские литераторы, от которых сегодня не осталось ни строчки. Но ничто ее не сломило и не заставило склонить раз и навсегда коронованную голову. Окружающие и воспринимали ее как королеву. Королеву без королевства, в изгнании – как угодно, но королеву. И она всегда была окружена рыцарями. Анатолий Найман – из той четверки молодых в ту пору ленинградских поэтов, которые познакомились и сблизились с Ахматовой уже на закате ее жизни. Они даже вошли в историю в качестве «ахматовских сирот», несмотря на самостоятельность и значительность каждой из этих поэтических личностей. Впрочем, противоречия тут никакого нет).
https://www.youtube.com/watch?time_continue=2&v=R..
Это восхищение отразилось в одном из лучших ахматовских стихотворений «Памяти М. Булгакова», написанном в марте 1940 г., вскоре после смерти автора «Мастера и Маргариты»:
Это стихотворение А. впервые прочла Е. С. Булгаковой 16 апреля 1940 г., накануне булгаковских сороковин, отметив, как записала в дневнике вдова писателя, мистическое совпадение дат: Булгаков умер ровно через три года после смерти своего друга, писателя Евгения Ивановича Замятина (1884-1937), скончавшегося в Париже 10 марта 1937 г.
Все ушли, и никто не вернулся.
Не на листопадовом асфальте
Будешь долго ждать.
Мы с тобой в Адажио Вивальди
Встретимся опять.
Снова свечи станут тускло-желты
И закляты сном,
Но смычок не спросит, как вошел ты
В мой полночный дом.
Протекут в немом смертельном стоне
Эти полчаса,
Прочитаешь на моей ладони
Те же чудеса.
И тогда тебя твоя тревога,
Ставшая судьбой,
Уведет от моего порога
В ледяной прибой.
Анна Ахматова (1889 — 1966)
«Никогда не теряй отчаяния. Только мёртвым не больно».
(Слова Н. Пунина Ахматовой, когда его уводили).
*
Автобиография, написанная Анной Ахматовой 28 января 1951 года, когда шло её восстановление в Союзе советских писателей.
Наиболее известна автобиографическая заметка 1965 года «Коротко о себе», написанная без сухости и искажений официоза. Автобиографическая проза Ахматовой, оставшаяся по большей части незавершенной, была опубликована (как и её воспоминания о Блоке, Мандельштаме, Модильяни и др.) лишь посмертно.(http://ahmatova.ouc.ru/avtobiograficheskaja-proza.html). См. также о плане автобиографической книги:
http://ahmatova.niv.ru/ahmatova/about/kovalenko-ahmat..
Последние абзацы автобиграфии отражают те сложности, которыми сопровождалось восстановление Анны Ахматовой в Союзе писателей.
Упоминаются поэты, чьи стихи переводила Анна Андреевна: И. Гришашвили, А. Исаакян, Р. Рза, Ю. Тувим. В машинописной автобиографии (сделанной видимо в 1936-37 годах) упоминаются перевод с итальянского и французского писем Рубенса, перевод стихотворений армянских поэтов Варужана и Чаренца, английские тексты для книги «Рукой Пушкина», а также разнообразные пушкинистические работы.
«Прошу Секретариат, – писала Ахматова 22 сентября 1950 года, – обсудить мою просьбу о восстановлении меня в качестве члена Союза советских писателей. В настоящее время я активно работаю в литературе как поэт и как переводчик»
http://litrossia.ru/item/8302-kak-akhmatovu-vosstanav..
*
. Анна Андреевна позволяла себе иронизировать по поводу собственных знаменитейших стихов. И это ничуть не противоречило ее внешней царственности, не нарушало ее внутренней поэтической гармонии. Напротив, только дополняло и обогащало ее образ, сообщая ему то четвертое измерение, по которому Мандельштам отличал поэзию от рифмованных строк.
Помню, как однажды, когда «завтраканье» уже перевалило за полдень, в комнате появилась скромная, совсем еще юная поклонница Ахматовой. Оторопев от развязности и сумбурности разговора, который шел в присутствии ее кумира, она после долгого молчания почтительно и скромно попросила Анну Андреевну надписать ей книгу, которую, как святыню, держала в руках. Глубокая искренность и невероятное волнение, прозвучавшие в голосе этой девушки, точно пристыдили сидящих за столом; все как-то почтительно подтянулись, будто разом вспомнили чин, звание, возраст и значение Ахматовой, а еще вернее сказать, приняли на себя те роли, которые должны бы играть в присутствии Ахматовой, по разумению этой поклонницы.
Анна Андреевна извинилась и, забрав свою сумочку, пригласила гостью в каморку. Они удалились, разговор за столом быстро восстановился, но все-таки теперь шел в несколько приглушенных тонах, поскольку никому не хотелось подводить Анну Андреевну в глазах непорочной представительницы читающей публики. Через некоторое время Ахматова в сопровождении раскрасневшейся и еще более взволнованной поклонницы вернулась в столовую и, предложив ей чашку чая, заняла свое место. Девушка молча глотала кипяток, и даже спокойные слова Анны Андреевны никак не снимали ее напряжения.
Всякий не совсем бессердечный человек, попав в круг такой сцены, невольно покажется себе чуточку развязным – уж слишком явственно все существо этой случайной посетительницы отражало истинное значение Ахматовой. Поэтому, когда, не проронив ни слова, девушка, ко всеобщему облегчению, благополучно проглотила последнюю каплю чая и, молча поклонившись, ушла, никто из оставшихся за столом как-то не решался первым возобновить разговор. Образовалась пауза, в которой все как бы впервые, наново устраивались, рассаживались вокруг Анны Андреевны. А она, ни на кого не глядя, точно не замечая этого замешательства, занималась своей чашкой. Вдруг, так и не отрываясь от чая, а только высоко, чисто по-ахматовски, подняв брови, она подчеркнуто драматично продекламировала, медленно роняя слова:
Сжала руки под темной вуалью.
«Отчего ты сегодня бледна?» –
и подняла лукаво смеющиеся глаза. Вся напряженная, тяжелая холодность минуты треснула, как лед, и живая веселая вода вырвалась на простор. С того дня всех поклонниц Анны Андреевны мы делили по ее стихам и соответственно им легко и весело соблюдали ритуал свидания поэта и читателя.
Но самое безжалостное, публичное издевательство над стихами Анны Андреевны устраивалось в виде представления. Гости, которых Ахматова развлекала таким образом, особенно преданные почитатели, каменели и озирались, точно оказавшись вдруг в дурном сне. Теперь я могу засвидетельствовать, что вся режиссура и подготовка этого домашнего развлечения принадлежат самой Анне Андреевне. Хотя, конечно, тут есть и своя предыстория.
Из цикла «Юность»
Мои молодые руки
Тот договор подписали
Среди цветочных киосков
И граммофонного треска,
Под взглядом косым и пьяным
Газовых фонарей.
И старше была я века
Ровно на десять лет.
А на закат наложен
Был белый траур черемух,
Что осыпался мелким
Душистым, сухим дождем.
И облака сквозили
Кровавой цусимской пеной,
И плавно ландо катили
Теперешних мертвецов.
А нам бы тогдашний вечер
Показался бы маскарадом,
Показался бы карнавалом
Феерией grand-gala. ¹
От дома того — ни щепки,
Та вырублена аллея,
Давно опочили в музее
Те шляпы и башмачки.
Кто знает, как пусто небо
На месте упавшей башни,
Кто знает, как тихо в доме,
Куда не вернулся сын.
Ты неотступен, как совесть,
Как воздух, всегда со мною,
Зачем же зовешь к ответу?
Свидетелей знаю твоих:
То Павловского вокзала
Раскаленный музыкой купол
И водопад белогривый
У Баболовского дворца.
О, погреб памяти.
Хлебников²
Но сущий вздор, что я живу грустя
И что меня воспоминанье точит.
Не часто я у памяти в гостях,
Да и она всегда меня морочит.
Когда спускаюсь с фонарем в подвал,
Мне кажется — опять глухой обвал
За мной по узкой лестнице грохочет.
Чадит фонарь, вернуться не могу,
А знаю, что иду туда к врагу.
И я прошу как милости. Но там
Темно и тихо. Мой окончен праздник!
Уж тридцать лет, как проводили дам,
От старости скончался тот проказник.
Я опоздала. Экая беда!
Нельзя мне показаться никуда.
Но я касаюсь живописи стен
И у камина греюсь. Что за чудо!
Сквозь эту плесень, этот чад и тлен
Сверкнули два живые изумруда.
И кот мяукнул. Ну, идем домой!
Но где мой дом и где рассудок мой?