нет меня пионерский одноклассники

«Пять поленьев, три костра, серп и молот, и звезда!»

Пионеры идут в рост

Вполне естественно, что в 1920-1940-е гг. в жизни пионеров бытовали такие атрибуты и такие модели поведения, с которыми пионеры 1960-1980-х гг. были незнакомы.

От красной косынки к треугольному галстуку

«Ответь за галстук!»

По-видимому, с первых лет существования пионерской организации появился полуофициальный обычай «ответа за галстук». Поначалу «галстучникам» приходилось непросто.

В повести «Мы были первыми», рассказывающей о времени начала 1920-х гг., текст «ответа» звучит без «вопроса», как реакция на прикосновение к галстуку: «Как еще встретят его дома с пионерским галстуком.

— Не тронь рабоче-крестьянскую кровь!

Дядя Никита усмехнулся, двинул густыми бровями:

Писатель Николай Вознюк вспоминал о жизни в Хабаровском крае: «В 1929 году у нас создали пионерский отряд. Мы все дружно повязали красные галстуки и твердо знали, что если кто-то схватит за него и скажет: «Ответь за галстук!», нужно заявить: «Не трожь рабоче-крестьянскую кровь!»» 12

В рассказе писателя Валентина Тараса о пионерской жизни 1937-1940 гг. читаем:

— Не трожь рабоче-крестьянской крови, она и так пролита!

— Что означает узел галстука?

— Союз рабочих и крестьян!» 13

Был и несколько отличающийся вариант ответа. Краевед В.Н. Иовлева вспоминает Шадринск Курганской области в 1946-1948 гг.: «Откуда пошло, не знаю, но было принято, схватив любого пионера за галстук, сказать:

И он должен сказать:

— Не тронь рабоче-крестьянскую кровь, она и так горяча: столько-то лет без Ильича!» 15

Похожие воспоминания оставил и ленинградский школьник 1947-1948 гг. И. Архангельский: «В 3-м классе старшая пионервожатая объявила, что скоро нас будут принимать в пионерскую организацию. Началась подготовка к приему. Старшая пионервожатая пояснила, что красный цвет пионерского галстука символизирует кровь рабочих и крестьян, пролитую ими в борьбе за наше счастливое детство. Поэтому, говорила старшая пионервожатая, если кто-нибудь схватит галстук, который будет повязан на нашей груди, и потребует: «Ответь за галстук!», то надо твердо произнести: «Не тронь рабоче-крестьянскую кровь, она и так пролита!» 16 Таким образом, формула ответа, хотя и с небольшими отличиями, просуществовала более четверти века.

Значок и зажим

Краевед В.Н. Иовлева вспоминает, что в Шадринске Курганской области в 1946-1947 гг. можно было, «схватив любого пионера» за значок, потребовать:

И тот должен был ответить:

— Пять поленьев, три костра, серп и молот, и звезда!» 24

«Под салютом всех вождей!»

Когда пионер давал слово или подтверждал правдивость своих слов, он использовал выражение: «Честное пионерское!». Для усиления эффекта правдивости пионеры сопровождали обещание салютом. У писателя Владимира Фридкина читаем о Москве конца 1930-х гг.: «В школе. все мы были просто Вовы, Юры, Кирюши, носили красные галстуки и обещания давали «под салютом всех вождей». » 26

Но салют мог усиливать достоверность сказанного лишь при непосредственном наличии у салютующего галстука. Вот пример из повести о конце 1940-х гг.:

Распространяясь в детской среде, «честное ленинское» превращалось в «честное ленинское-сталинское», «честное ленинское всех вождей!» 31 и даже «честное ленинское-сталинское, всех вождей».

Мы рассказали о некоторых ритуально-символических аспектах первых десятилетий советской пионерии. Рискнем предположить, что, хотя номинально и формально-юридически пионеры 1920-1940-х и пионеры 1960-1980-х гг. состояли в одной и той же организации, в символико-поведенческом плане их допустимо рассматривать как значительно различающиеся субкультуры.

1. Балашов М. Школа в российском обществе 1917-1927 гг. Становление «нового человека». СПб., 2003. С. 113.

3. Педагогическая энциклопедия. М., 1965. Т. 3. С. 393.

4.Начальная школа. Настольная книга учителя. М., 1950. С. 221.

5. Федосюк Ю.А. Утро красит нежным светом. Воспоминания о Москве 1920-1930-х годов. М., 2004. С. 112.

6. Блынская Т. О форме юного пионера // Юный художник. 1983. N 5. С. 28.

7. Зебзеева А. Азбука пионерской жизни. Октябренку, вступающему в пионеры. М., 1978. С. 21.

8. Лебина Н.Б. Энциклопедия банальностей. Советская повседневность: Контуры, символы, знаки. СПб., 2006. С. 59.

9. Пустовойтов С. Кубань Мордюковой // Собеседник. 2012. N 6. С. 20.

10. Блынская Т. О форме юного пионера // Юный художник. 1983. N 5. С. 28.

11. Шилов А. Мы были первыми. Повесть. Челябинск, 1971. С. 90.

12. Вознюк Н. Звон бубенцов почтовой тройки на заре уходящего века соединял нанайские села // Словесница искусств. 1998. N 1.

13. Тарас В. Ответь за галстук! Рассказ // Для вас, ребята! Репертуарный сборник. М., 1971. С. 24.

14. Сиснев В. Мальчишка. Повесть. М., 1973. С. 66; Чудаков А.П. Ложится мгла на старые ступени. Роман-идиллия. Окончание. // Знамя. 2000, № 11.

15. Иовлева В.Н. Шадринск военной поры // Шадринск военной поры. Сост. и отв. ред. С.Б. Борисов. Шадринск, 1995. Кн. 1. С. 33. В процессе подготовки статьи (28 февраля 2021 г.) эта информация была подтверждена А.У. Борисовой 1937 г.р., матерью автора статьи, бывшей пионеркой в Шадринске в послевоенные годы.

16. Архангельский И. Анненшуле. Сквозь три столетия. Школа на Кирочной: события, учителя, ученики. СПб, 2004.

17. Педагогическая энциклопедия. М., 1965. Т. 3. С. 393.

18. Зебзеева А. Азбука. С. 41-42.

20. Блынская Т. О форме юного пионера. С. 28.

21. Соколовский А. В Колобовском переулке. Рассказ о своем детстве. М., 1981. С. 23.

22. Лиханов А. Мужская школа. Роман. М., 1995. С. 9-10.

23. Зебзеева А. Азбука. С. 41-42.

24. Иовлева В.Н. Шадринск военной поры. С. 33

25. Такунцева Т.В. Работа пионерской и комсомольской организаций школы-девятилетки г. Шадринска в 1930-е годы // Шадринская старина. Краеведческий альманах (Шадринск). 2002. Вып. 9. Сост. и отв. ред. С.Б. Борисов. С. 41.

26. Фридкин В. Улица длиною в жизнь // Знамя. 2004. N 10.

27. Дик И. Огненный ручей. Повесть. М.; Л., 1952. С. 77.

28. Лакшин В. Закон палаты. Повесть. // Дружба народов. 1986. N 2. С. 180.

29. Ярославский Е.М. Два мира // О пионерской организации. Сост. Н.И. Монахов. М., 1972. С. 80.

30. Бондаренко И. Володькино счастье. В осажденном городе. Повести. Л., 1959. С. 463.

31. Яковлев Е. Чурики сгорели. М., 1970. С. 60.

32. Сказать правду. Из воспоминаний Ю.Я. Яхниной // Семья и школа. 2004. N 8. С. 18.

33. Козырева М. Девочка перед дверью. Повести. Л., 1990. С. 44.

34. Горбунова Г.С. Окна в военное детство. Рассказы. Шадринск, 2003. Кн. 1. С. 19.

Источник

Мое пионерское детство.

Я учился в советской школе. От звонка до звонка. Союз рухнул когда я был студентом.
Вся школярская биография, подобно историческим периодам была поделена на три отрезка времени.
Мы – октябрята, мы – пионеры и комсомол. В эту организацию я вступил за месяц до выпускных экзаменов. Очень долго ходил в «беспартийных».

Посмотреть на Яндекс.Фотках»

Пионерия – это лучшее время в школе.

Это речевка и девиз нашего отряда имени Зины Портновой. Это тимуровское движение, правда все, чем мы занимались, это разносили открытки ветеранам к 9 мая. Я до сих пор помню, как мне улыбались люди. Когда я позвонив в дверь и дождавшись пока ее откроют, лихо отдавал пионерский салют и вручал открытку в конверте. Наконец это пионерские лагеря – чуть ли не каждый год ездил, и знаю, что такое быть изгоем и как это, приятно, когда девочка, которая тебе нравилась, через много лет находит тебя в «Одноклассниках»
—О это ты. Нет, это правда ты. А я то дура тогда на Димку заглядывалась!—
Наконец пионерия это, черт побери, какая-то самодисциплина и не только «само».. Я учился в 4- м классе, когда с четырех парней из пятого на неделю решением совета школьной дружины сняли галстуки. На неделю. Так от них шарахались как от прокаженных. И как только прошла неделя, и они вновь надели галстуки, все четверо опять стали «своими».
Наконец пионерия это интересные фильмы и книги «Непобедимый» Ростоцкого и повести Алексина и Каверина. Вы мне можете, что угодно говорить про идеологию.
Мы знали, что у нас лучшая в мире страна и точка! И мы любили ее и гордились ею.

Источник

«Это слишком жестко для ребенка» Последние пионеры СССР — о крахе страны и ее идеологии

В ступление в пионерскую организацию было для гражданина СССР обязательным этапом жизни, одним из важных социальных ритуалов, делающих его частью советского общества. Те, кого принимали в юные пионеры на излете Советского Союза, в 1991 году, в 2021-м перешагивают сорокалетний рубеж. «Лента.ру» попросила последних юных ленинцев рассказать о том, чем для них была пионерская организация и что они почувствовали, когда ее внезапно не стало.

«Тебя в семь лет учат умереть за воображаемый склад»

У меня была книжка «Хочу все знать», или что-то вроде этого, где была целая глава, посвященная пионерии, коммунистической партии, красным флагам… Вплоть до того, что там были выдержки из дневника Че Гевары — получается, я их еще октябренком прочитал. Это вызывало у меня неподдельный восторг: вот я октябренок и скоро стану пионером, буду делать всякие полезные вещи, собирать металлолом.

Я даже нашел какую-то ржавую железяку, наполовину вкопанную в землю. Глядя на нее, я представлял себе, что, когда у нас будет пионерский отряд, мы откопаем ее, сдадим в металлолом и будем вот такие молодцы.

Время шло вперед, и того, что происходило в политике страны, я особо не улавливал. Это все было далеко от меня, да и от остальных ребят тоже. Я помню, что, когда нас принимали, одна девочка из нашего класса отказалась стать пионеркой, и на нее все смотрели как на белую ворону: «Как так? Ты не хочешь быть пионеркой?!»

Когда нас наконец приняли в пионеры, было дичайшее разочарование — никаких серьезных дел в результате так и не началось. Никто не таскал металлолом, не собирал макулатуру. Но все было строго — сменка и красный галстук у тебя должны быть обязательно, иначе в школу не пустят.

Один раз меня не пустили, когда я сжег утюгом свой красный, а точнее оранжевый галстук. Их делали из самой дешевой, самой хреновой синтетической ткани, которая налипала на утюг, а резервного у меня не было.

Школа у нас была очень странная. Она была нетиповой, это было большое дореволюционное здание с двумя классными лестницами во флигелях, которая раньше была больницей, а потом стала школой.

На втором этаже у нас были огромные шестиметровые потолки, а на лестничной площадке между директорской и учительской стояла гигантская пятиметровая белая статуя Ленина с транспарантом «Учиться, учиться и учиться». Ширинка штанов статуи находилась примерно на уровне роста ученика. И однажды кто-то нарисовал на белоснежных брюках Ильича большой зеленый *** [член].

После этого директор нашей школы долбанулся наглухо и поставил по бокам от Ленина двух дежурных — охранять его, вроде как пост номер один

Но этого ему показалось мало. Лестница в этом старом дореволюционном здании была очень широкой. Чтобы никто не бегал (здание-то аварийное), директор расставлял дежурный класс по всей лестнице, ровно посередине нее, боком к входу, не держась за руки, а на расстоянии половины пролета, чтобы восходящий поток шел у тебя перед лицом, а нисходящий — за спиной, и люди не перемешивались. То есть по правой стороне лестницы люди поднимаются, а по левой спускаются, и ты стоишь в виде такой дорожной разметки. Еще двое дежурят возле Ленина, и еще по паре — в каждом коридоре.

Каждому классу выпадало дежурить раз-два в месяц, он на пять минут раньше снимался с уроков и на пять минут позже приходил — нужно было успеть выстроиться в эту разметку до звонка. Было две смены. Пересменка происходила в два часа дня, а последний урок первой смены заканчивался в 13:15-13:25 — то есть между первой и второй сменой было около 40 минут.

Внизу у нас был большой парадный холл с раздевалкой, столовой и всем остальным, и вход на эту парадную лестницу. Дежурный класс выстраивался в виде омоновской шеренги на первом этаже возле лестницы и следил, чтобы пока первая смена не спустится, вторая смена не заходила наверх.

Если человек спустился и забыл что-то наверху, мы его обратно уже не пускали. Те же, кому надо было наверх, пытались сгруппироваться и пробить эту шеренгу. Иногда это им удавалось, в особенности старшеклассникам. Мы, естественно, бились как львы, потому что ведь порядок нужно поддерживать! Плескали в других какими-то жидкостями, кусались, били. Естественно, будучи на другой стороне, мы сами пытались прорвать оцепление. Меня однажды за особую ретивость вызвали и сказали, что «а вот так уже делать нельзя — они нарушают, но и ты нарушаешь».

На следующий год мы проходили в галстуках пару месяцев, постепенно контроль за их ношением снижался, и как-то вдруг все постепенно перестали их носить, один за другим. Но тогда же появилась тема с вольной одеждой, и люди стали приходить в школу в джинсах, в футболках.

Они отказались от формы не потому, что она им надоела, а потому, что она была в дичайшем дефиците. Поэтому одевались кто во что горазд. Если она и была, то не подходила по размеру. Эти мешковатые штаны и пиджак на три размера больше я помню хорошо

Ленина убрали только после октября 1993 года — он стоял долго, посреди дикого капитализма Гайдара и Чубайса. Потом наконец директору намекнули, что статуя выглядит как анахронизм и может вызвать определенные вопросы: власть-то сменилась, какой еще Ленин? И у нас произошел ленинопад, но он был тихим. Мы пришли в школу — а Ленина нет, и поста номер один нет. Ходили слухи, что Ленина поставили на вторую лестницу, которую директор завалил каким-то хламом. Может быть, он там стоит до сих пор. Возможно, когда школу наконец начнут приводить в порядок, рабочие найдут на второй лестнице того самого Ленина с подрисованным зеленым фломастером пенисом.

Вообще, я был очень сильно индоктринирован советской пропагандой. Какие-то книжки, рассказы… Я прочитал «Повесть о настоящем человеке», и меня она дико вштырила. Советский патриотизм, правильность этого мироустройства глубоко во мне сидели. Они просто разрушились, произошла естественная эрозия, и они ничем таким не заменились. Я не прозрел в одночасье, не признал внезапно, что все это — говно.

Но пионером я перестал быть гораздо раньше. Ведь жестокое разочарование наступило у меня сразу после церемонии принятия в пионеры. Я, как истинно верующий, подошел к учительнице и спросил, когда мы уже начнем металлолом собирать. Она на меня посмотрела как на идиота. Как раз в этот момент это и произошло: когда я понял, что это фуфло, что все, что я читал, неправда.

Проходят годы, и у тебя просто появляется тупая ритуальная обязанность носить галстук, и тебя тупо бьют за то, что ты без него, а если ты его сжег утюгом, то у тебя паническая атака. Ты понимаешь, что статус пионера доставляет тебе только дискомфорт, а ничего крутого не происходит. Соответственно, когда этот статус отвалился, сожаления не было никакого

Хотя по большому счету хорошо, когда педагоги занимаются воспитанием детей в стиле скаутского движения, с которого пионерию и слизали, — с какими-нибудь нашивками за достижения, выездами на природу, смешными ритуалами… Потому что это интересная игра для детей, способная научить их чему-то хорошему. Например — работать в команде, чувству ответственности.

А есть другая ситуация. Может быть, помнишь рассказ о том, как старшие мальчики играли в солдатиков в парке, приняли в игру мальчика помладше и поставили его в качестве постового, и он стоял до ночи, потому что про него забыли, а он был очень ответственный? Стоял и охранял воображаемый склад, пока не подошел дяденька милиционер и не сказал: «Свободен! Я тебя отпускаю с караула!» Вот это стандартная индоктринирующая советская история. Это слишком жестко для ребенка, это звериная серьезность.

Когда тебя готовят умереть в семь лет за воображаемый склад — это не очень хорошая история. А когда тебя учат петь под гитару у костра, вязать узлы и, ловко балансируя, переходить ручьи или вместе решать какие-то задачи — это другое. Школьный «Брейн-ринг» дал мне гораздо больше, чем вся пионерская организация. Ведь эта игра научила меня взаимовыручке, командной работе и быстро соображать. Не форма, не галстук, не устав и не история о том, что на часах надо стоять, пока не умрешь или пока тебя не отпустит милиционер.

«В воздухе витало ощущение запущенности»

Мне казалось, что пионерия — это некое общее дело, которым мы будем заниматься вместе с друзьями. Не просто будем хорошими сами по себе, а целенаправленно. Вся пионерская история воспринималась как кружок, в котором нужно будет выполнять задания, нацеленные на увеличение добра вокруг (даже не в мире). Было приятно ощутить себя полезным и правильным.

Что такое пионерское движение, я знал только по детским книгам (вроде Тимура с командой). Мне хотелось туда, потому что это было здорово — вместе с друзьями заниматься чем-то интересным. У нас был хороший класс, мы дружили не только группами, но и все вместе с удовольствием общались.

В то время я, как наивный идеалист, видел все в радужных цветах. Может быть, оттого, что меня воспитывали мама и бабушка, а в классе была очень уютная и домашняя училка. Мы были какими-то одуванчиками. Не было строгости, не было какой-то жуткой «советской ответственности». Поэтому быть пионером было здорово.

У меня легкий синдром дефицита внимания (СДВГ) — мне вообще бывает странно осмыслить что-то в отрыве от собственных фантазий. Поэтому непонятные, большие, сложные и не касающиеся непосредственно меня вещи я очень сильно упрощал, они ускользали из фокуса внимания. Гораздо понятнее была прикладная сторона пионерской жизни: быть вежливым, добрым, собирать макулатуру, металлолом.

Особенно понятно было следование правилам, потому что ритуальная сторона для эсдэвэгэшников — норма жизни. Чтобы избежать внутреннего дискомфорта, я стараюсь придерживаться стандартного поведения. Поэтому все, что помогает упорядочивать, воспринимается нами хорошо или нормально. Без удивления. Мне вообще это казалось большой игрой: можно что-то делать, за что тебя похвалят, так почему бы и нет?

Торжественная линейка, на которой мы читали пионерскую клятву, стала моим очень ярким воспоминанием. Всем классом обсудили перспективы: еще несколько лет — и комсомол. И мы серьезно обсуждали, кто пойдет, а кто не хочет.

Но в то время уже в воздухе витало ощущение запущенности и жесткости. С самого начала в речах взрослых о пионерах чувствовался пафос. Скорее всего, потому что они сами не сильно верили (на фоне происходящего) в то, о чем говорили

Линейка была в апреле, перед окончанием учебы. А уже осенью я перешел в новую школу. Вот там было уже как-то не по-детски, не так наивно, и на меня смотрели с удивлением. То ли район другой, то ли в школе иначе вели обучение, но слово «пионер» там было скорее ругательством.

Было сначала странно, а потом и обидно, что новые одноклассники обесценивают то, что я считал правильным. Пионерские идеалы — это очень банальный, в общем-то, уклад. В них нет ничего сверх обычного, кроме какого-то душевного аванса — быть правильным из принципа. И вот над этим принципом посмеивались.

Какое-то время я носил галстук, стараясь следовать тому самому принципу. Но пара преподавателей как-то не очень лестно упомянула эту привычку, и мне не захотелось выделяться (я и без того был своеобразный).

В итоге галстук сначала лежал в шкафу на средней полке, потом переехал куда-то наверх, а потом и вовсе потерялся. Но рисовать я на нем, как многие другие, ничего не стал. Было обидно — это был символ моих светлых ожиданий от будущего.

Что касается родителей, то папа «предвидел» и регулярно обсуждал происходящее. Но поскольку он крутился сам (сразу после издания закона о кооперативах он организовал такой и занимался кучей всего — предпринимательствовал), то происходящее воспринимал с энтузиазмом. Он не питал никаких иллюзий относительно советской власти (собственно, как и к власти вообще) и дичайше не переносил коммунистов. Ему государственная идеология была противна крайне. Кроме того, он долгое время был в системе — инспектором уголовного розыска. Ушел, сильно разочаровавшись.

Мама относилась нейтрально-настороженно: крупные перемены чреваты ухудшением личного благополучия, а семью нужно сохранить, детей кормить.

Когда прошла эйфория от смены власти при Ельцине (или, вернее, Ельциным), то не было каких-то потрясений, сомнений в том, как быть и что делать: папа пытался вести бизнес, мама держала дом. Было не сложнее и не страшнее, чем при СССР.

Что касается пионерии, то для них это был остаток Идеологически Неприятного Режима. Вроде как отвалилось — и слава богу! Хотя папа, при всей своей нелюбви к коммунистической идеологии и в целом понятийном отношении к жизни, меня ни разу не кошмарил в связи с тем, что я был пионером. Без лишнего трепета, без пафоса и попыток разуверить. Пионер? Хорошо. Молодец.

Вообще, пионерское движение как воспитание в нормализованной культуре — вещь полезная. Аналогично и Юнармия. Это хороший инструмент для формирования мировоззрения. Плохо то, что в обоих случаях перекос случается в очень узкие и политизированные нормы. В этом смысле оба инструмента в том виде, в каком мы их знали (пионерия) и знаем (Юнармия), плохи.

Зачем детям политика? Сформировать понимание политики можно в общих чертах. При большом желании и гуманистические идеалы можно извратить. Та же сегрегация, упор на духовные скрепы — лишнее. Поэтому в текущем виде молодежное движение несколько однобоко. Хорошо, что оно не единственное, — можно все-таки выбирать.

«Градус ответственности быстро снижался»

Светлана Пасечник, Москва:

В то время меня все устраивало, это были лучшие годы моей жизни. Мы много ездили по пригородам, катались на велосипедах. Было очень спокойно. Если я боялась зайти в подъезд, потому что там стояла шумная компания, то ловила на улице любого незнакомого мужчину и просила меня проводить до квартиры. Проблемы были смешными: например, забыла школьную форму, пришла в вязаном платье, все в классе посмеялись.

Ленин, конечно, не был богом, но именно он преподносился как человек, благодаря которому у нас есть это спокойствие и безопасность. Он пришел, сделал революцию, к власти пришли те, кто надо, и теперь мы живем в прекрасном процветающем обществе. Никаких других исторических личностей в моем уме тогда не было.

Родители мои постоянно учились, продвигались в аспирантуру, — мы просто были погружены в то, как «хорошо в стране советской жить». Если что-то и доносилось про Запад — так это про технологии, вкусняшки или что-то в этом роде.

У меня родственники и знакомые ездили, скажем, в Германию, привозили — до сих пор помню — мармеладных мишек. Мы их ели по одному, обсасывая по полчаса, пока он не «умрет», не позволяли себе его жевать. Было представление о том, что за границей есть какие-то крутые ништяки, которых нет у нас.

Мне повезло, я не знала, что существуют серьезные препоны для того, чтобы выехать за границу, потому что мой отец много ездил по всяким командировкам и брал меня с собой. Я была в Литве, в Латвии — в Риге… Это, конечно, был СССР, но для нас это все равно было что-то другое, ведь они разговаривали на другом языке. Так что для меня это была такая же заграница, как, скажем, Франция.

Что касается пионерии, я всегда боялась, что меня могут не принять, потому что за поведение у меня всегда был «неуд» — такой уж у меня характер.

Этот страх был обусловлен тем, что без этого ритуала получалось, что общество не принимает тебя как своего члена. Потому что надо, потому что всех примут, а тебя нет, и будешь как дура непринятая. Не было никакого логического объяснения этому

Мне представлялось, что пионеры — это такие ответственные и неравнодушные члены общества, на которых потом держатся закон и порядок, а не нахлебники. Цепочка «пионер — комсомолец — член партии» в голове присутствовала, но про построение коммунизма мы вообще не думали. Мы не знали, за что или против чего мы боремся, скорее были за все хорошее против всего плохого. Такие квазихристианские ценности.

Я очень хорошо помню, что, когда нас принимали, один мальчик отказался, сказал, что ему это не надо. Все были в шоке: как это? А он ответил, что родители сказали ему, что все это ерунда. Мое непонимание его поступка было основано на том, что все мы не понимали, как это возможно.

Кстати, градус ответственности быстро снижался. Сначала всех агитировали за вступление, потом оказалось, что те, кто не хочет, могут этого не делать. Сначала все должны были учить клятву и выходить читать ее по одному, а потом по факту у нас было «хоровое пение». И все это очень обесценивало саму ситуацию, уже было непонятно, зачем это все, ведь ты не брал на себя персональную ответственность. Просто постоял в толпе — и все.

Принимали нас у поезда, который вез гроб с Лениным, и как только это случилось, все начало меняться очень резко. Гуманитарная помощь, письма от американских детей… Вся эта пионерия обесценилась. Я ясно помню, как мы обсуждали с одноклассниками: «Ой, я эту клятву не произносил, просто губами шевелил». Надо сказать, я ее так и не выучила, мне было не до этого, и принимали нас всем классом — скопом.

Все было очень быстро: весной нас приняли, а буквально месяца через полтора меня перевели в частный лицей, где все было по-другому. Мама вышла замуж за достаточно обеспеченного человека, а-ля нового русского. Мой мир изменился в одночасье — весь. Так что в эти полтора месяца я просто носила галстук, и больше ничего. Безусловно, мне потом очень не хватало того времени. Этот момент был переломным и в истории страны, и в моей жизни, но в моем случае это больше связано с личными переживаниями и семейными обстоятельствами.

И мне кажется, что как раз отсутствие идеологических организаций привело нас к тому состоянию, в котором мы находимся сейчас. Тогда люди хотя бы видели какой-то смысл в своей жизни, а когда нас резко лишили его, сказали «крутись как хочешь», ценности стали резко меняться — пошло-поехало, кто во что горазд, когда люди не видят смысла, когда понимаешь, что без бумажки и без денег ты букашка, непонятно, где себя приложить, куда себя деть. Я уже не говорю обо всяких сектах и о том, к чему это приводит в маленьких городах.

Моя мама сейчас живет в деревне в Воронежской области. Там было 30 тысяч жителей, клуб, библиотека. Сейчас там нет ничего, все заброшено. Школа тоже закрылась. Теперь там живет человек 500. Людям стало абсолютно нечего делать, и никто нам не дал ничего взамен.

Но я сейчас говорю не про какую-то большую светлую цель, а про социальную политику, которая в утрированном варианте описывается словами «за все хорошее против всего плохого». Ходить в кружок — хорошо, а курить во дворе за забором — плохо. Нужны люди, которые это прививали бы с точки зрения ценностей.

Конечно, государство всегда захочет вложить в это и свою идеологию. Как сейчас. Наша нынешняя идеология — это поиск врага. Лучше всего мы умеем сплачиваться против внешней угрозы. И это очень печально, потому что если раньше враги хотя бы хотели у нас отнять светлое будущее, то теперь его нет. Никто не воспитывает в людях стремление к саморазвитию (в хорошем смысле, а не так, как это делают «тренеры личностного роста»). У нас общество потребления — купи, купи, купи… Купи то, купи это, купи новый айфон. А Запад не дает тебе купить новый айфон, потому что санкции.

«Ленин вписывался в общую картину мифологии»

Это была какая-то данность, и все. Я не задумывалась, это было просто неким фактом: вот существует пионерия, вот у нас советское государство, дедушка Ленин. Хотя, в отличие от других детей, у меня было окошко в другой мир, потому что моя лучшая подруга — ливанка. От нее я узнала, что у них там нет пионерии, нет дедушки Ленина и вообще все по-другому.

Дедушка Ленин для меня был просто неким персонажем, скорее сказочным. Все это так далеко отстояло от нас в прошлом, что я даже не задумывалась о его реальности. Мы, конечно, помним по книжкам, как там все было сладенько, так что это был положительный герой, но как-то я классе в первом-втором, будучи совсем мелкой, поймала себя на одной мысли.

Я читала все, что мне попадалось под руку, и у меня в голове сложилась очень странная картина мироздания: вот у нас есть Ленин, и еще, поскольку как раз тогда начали везде раздавать всякие детские Библии, над нами есть Господь Бог. Прочитала греческие мифы и подумала: у греков нет никакого Господа Бога и Ленина, зато есть Олимп, а на нем свои боги. И все это у меня отлично укладывалось в голове, Ленин вписывался в общую картину мифологии. Тогда я, конечно, не назвала бы это мифологией, но по ощущениям было именно так.

Что касается внешнего мира, то мне почему-то казалось, что все страны хорошие. Может быть, потому, что у меня были франкоговорящие друзья, семья, живущая в другой стране.

Мне казалось, что злобные капиталисты, нарисованные на плакатах Маяковского, остались где-то в прошлом, что мы их давно победили. Весь мир стал хорошим, в Америке живут хорошие люди, у нас — хорошие, вот и все

Но в пионеры вступать было нужно, меня посчитали. Тогда, насколько я понимаю, вообще в первый раз спрашивали, хочешь ты быть пионером или нет. Это, видимо, не было какой-то привилегией. Раньше же это делали в порядке очереди — сначала отличников, потом тех, кто похуже учится, и так далее.

Принимали меня в мае 1990 года, в Орле. Когда меня спросили, хочу ли я быть пионеркой, я сказала: «А можно нет?»

Было это связано с тем, что за несколько лет до этого я не то чтобы ударилась в религию, но в Бога поверила. Причем пришло это не из семьи, не от бабушки и дедушки — бабушка была тихой верующей. А я как-то почитала Библию, стала разговаривать с подругой, которую воспитывали не в СССР, и спросила ее, верит ли она в Бога — чисто для поддержания разговора. Она ответила: «Конечно!» Мы стали об этом беседовать, и я поняла, что тоже хочу верить в Бога. И стала верить.

Не помню, кто мне это сказал, но это витало в воздухе: что если ты веришь в Бога, то пионером тебе быть никак нельзя, это взаимоисключающие вещи. Почему-то тогда у меня была такая установка, не знаю, может быть, я сама это придумала или мне кто-то сказал… Я подумала: блин, пионерия-то не навсегда, а Господь — навсегда.

Вот я и спросила, можно ли мне не быть пионеркой, потому что галстук же надо было обязательно надевать в школу! Так что клятву я не давала, но галстук мне повязали вместе со всеми у памятника погибшим в Великой Отечественной войне. Дети выходили и бубнили строчки клятвы по одному. А я просто вышла, ничего не стала говорить, вожатая повязала мне на шею галстук, сказала «Поздравляю!» — и я пошла по своим делам.

Единственное, почему мне хотелось быть пионеркой, — это потому, что пионеры могли ходить в начальную школу и там заниматься с детьми. Как это называлось, «брать шефство». Чем я занималась — в упор не помню, но вспоминаю, что их можно было как-то организовывать, куда-то водить, что-то рассказывать… Мне казалось, что это так классно — возиться с мелкими, командовать ими.

Когда Горбачев был в Форосе, я слышала обо всем этом по радио и помню изумленные лица родителей. Мы тогда отдыхали на море, было только радио, а телевизор ловил только украинские каналы. Я очень хорошо помню ощущение тревожности тогда.

А потом стало резко нечего жрать, очереди… И как родители рисуют на кухне красный транспарант «Зарплату медработникам!»

Именно тогда пришло понимание того, что в стране уже все плохо. Начался гуманитарный кризис. До этого, конечно, взрослые много чего говорили, но в детстве мне казалось, что политика — это такая скучная вещь, что интересоваться этим нет никакого смысла.

Галстуки нас заставляли носить аж до седьмого класса — в нашем «красном» регионе это было нормально. Это был то ли 1993, то ли 1994 год — в то время в финансовом плане у нас было все настолько плохо, что фотографий того периода у меня почти нет.

При этом сама пионерская организация существовала, и, скажу тебе, в славном городе Орле она существует до сих пор. В прошлом году, проходя 19 мая через площадь, я увидела целую кучу пионеров, вполне себе юных и салютующих.

Если смотреть на пионерскую организацию с точки зрения опыта, то сразу хочется провести параллель с гитлерюгендом — и больше никак. Это всегда была обязаловка, видимость и какая-то необходимость эту видимость поддерживать. Наверное, молодежные политические организации — это клево. Но всеобщая обязательная пионерия — нет. Классные пионеры были у Гайдара, которые всем помогали, но это же сказка, мифология.

Источник