кто съел пирог стих

Кто съел пирог стих

Перед вами страницы Библиотеки духовной науки, электронной библиотеки, в которой собраны труды Рудольфа Штейнера и еще многих людей, посвятивших свою жизнь духовной науке — антропософии. Что такое антропософия? Это можно понять из самого названия — мудрость человека. Человека, являющего собой цель и смысл существования и эволюции Земли, Божественного творения, человека, рядом с которым однажды ходил по Земле Христос, повернувший ход земной истории и эволюции к Духу. С тех пор к Духу человек может и должен приходить с открытыми глазами, в полном сознании и понимании кто он, какая на нем лежит миссия и какие поистине великие цели стоят перед ним и всем человечеством.

Библиотека не узкоспециальная, наоборот. Антропософия — явление духовной жизни и культуры, менее всего призванное замыкаться в секту. Это дыхание древних мистерий и мифов, святых слов Ветхого и Нового завета, произведений искусства и потока истории, устремленного к нам из будущего. Тем, кто собирается впервые открыть книгу по антропософии, трудно что-то порекомендовать. Люди, нашедшие впоследствии источник познания и сил для творчества в духовной науке, пришли к этому разными путями. И значит, в добрый путь.

«Под антропософией я понимаю научное исследование духовного мира, которое прозревает односторонность как просто природопознания, так и обыкновенной мистики и которое, прежде чем пытаться проникнуть в сверхчувственный мир, сначала развивает в познающей душе бездеятельные в обычном сознании и обычной науке силы; они-то и делают возможным такое проникновение».

«Антропософия есть путь познания, стремящийся привести духовное в человеке к духовному во Вселенной. Она возникает в человеке как потребность сердца и чувства. Свое оправдание она должна находить в том, что она способна утолить эту потребность. Антропософию может признать лишь тот, кто находит в ней искомое им из своей души. Поэтому антропософами могут стать лишь те люди, которые подобно голоду и жажде ощущают жизненную потребность в решении известных вопросов о существе человека и Вселенной».

«Антропософски ориентированная духовная наука не ищет окольных путей, но говорит к людям таким же образом, как это делает современная наука. Только в терминах этой науки духовная наука, если можно так выразиться, говорит о том, что в настоящее время Небо хочет открывать людям. И это должно быть понято. Это есть нечто такое, что духовную науку как таковую, а не общественную жизнь, ставит на передний план; ставит на передний план объективно, а общество делается только ее носителем».

«Антропософски ориентированная духовная наука не является какой-либо теорией или сектантской программой наравне с другими партийными или сектантскими программами, ибо она черпает из того знания, которое можно приобрести, если развитие Земли и развитие человечества постигают в их взаимодействии и в их целостности».

Источник

«Маленькие комедии» Олега Григорьева

Друзья юности Олега Григорьева рассказывали, что он не хотел взрослеть. Был он невысок, моложав, тонкой кости и долгое время говорил, что ему семнадцать лет. Мы познакомились, когда ему уже перевалило за сорок. Он был бородат, испит, болен, но на трезвую голову неожиданно превращался в ребенка, с простодушным удивлением и радостью открывавшего знакомый мир.

Григорьев родился 6 декабря 1943 года в Вологодской области. Отец вернулся с фронта — но запил. Мать Олега с двумя детьми уехала в Ленинград, где прошла вся жизнь будущего поэта и где он умер 30 апреля 1992 года.

В детстве Олег был, как тогда говорили, «центровым» — жил он с матерью и старшим братом в двух шагах от Дворцовой площади, — и все игры проходили в центре города: в проходных дворах на Невском или в собственном дворе, где приходилось что ни день завоевывать свое право на место под солнцем.

Олег рано начал рисовать. Но большинство его детских рисунков погибло во время наводнений, когда, что ни год, вода заливала подвальную комнату, где они тогда жили. Он хотел учиться, но в первый же школьный день у него украли портфель со всеми столь тяжело по тем послевоенным временам собранными учебниками и тетрадями. Он хотел дружить с ребятами — но не знал, как с ними ладить. Он хотел рисовать одно — педагоги заставляли делать совсем другое.

Он должен был стать художником, но, по его собственным словам, «не отстоял себя как живописца». В начале шестидесятых Григорьева изгнали из художественной школы при Академии художеств. Изгнали за то, что рисовал не то и не так. За то, что был насмешлив и скандален. За то, что имел особый взгляд, улавливающий смешную и трагичную алогичность жизни.

Больше всего Григорьев любил рисовать предметы быта — рядовые, обезличенные: кухонную утварь, рабочую разношенную обувь, будничную одежду, грубо сколоченную мебель. А также насекомых, птиц, животных и многочисленные детские и взрослые фигурки, такие же обезличенные, лежащие вповалку или бегущие куда-то в никуда за край желтого, оборванного листа.

Все эти рисунки оживают в его стихах, где нельзя провести границу между детским и взрослым миром, где все постоянно превращается друг в друга и в свою противоположность и где простодушный примитивистский взгляд художника дотошно вычленяет, что, как, каким образом сделано и устроено. Многие его произведения — это просто перечни: деталей, рецептов, фигур, движений, параграфов, школярских выходок, рабочих операций.

1969—1980-й годы, на которые пришлась творческая жизнь Григорьева, выпестовали в нашем обществе резкий, отчетливый тип внутреннего эмигранта, в душе своей чуждого всего официального, презирающего строй и власть, но не идущего на прямую конфронтацию с ними, а просто предпочитающего занять свою нишу. Культура улиц и кухонь, культура тайного протеста, ерничанья, насмешки, анекдота стала фактически частью культуры народа, его живым фольклором.

Человек уличной культуры любит и лелеет уличный миф. Так сделались легендарными знаменитые в недавнем прошлом злачные места ленинградских поэтических сходок. Редкие таланты, прошедшие сквозь эту среду и сумевшие вынести ее разрушительное влияние, донесли до сегодняшнего дня романтическую сказку, в которую легко и жадно верится. Смутный быт Григорьева тоже со временем выветрится из памяти его друзей и современников, а хмельная невыносимость заместится органичностью и оригинальностью его поэтической натуры.

Сегодня дороги воспоминания именно о таком Григорьеве — талантливом и обаятельном. Например, о человеке с тонким музыкальным слухом, который мог виртуозно воспроизводить арии из опер, следуя всем тонкостям музыкальной партии. Эти воспоминания ценны еще и тем, что стих Григорьева антимузыкален, нередко коряв, расхристан — и одновременно фантастически искусен. Это та степень ритмической свободы, которая может быть достигнута только при особом внутреннем чутье, интуиции и абсолютном слухе. Отсюда же — то, о чем, например, вспоминает художник Ольга Флоренская: «Говорили с Олегом о стихах. Он сказал, что в стихотворении, будь оно длинным или коротким, обязательно должна присутствовать «сила удара» (тут он сделал очень энергичный жест руками). Если этого нет, то можно продолжать писать стихотворение до бесконечности. И все равно оно будет плохим и слабым».

Олег Григорьев был человеком разнообразных — странных и страстных — знаний. Известно, что из вологодской ссылки (после первой отсидки в Крестах) поэт привез ценную коллекцию бабочек, которая потом, конечно же, пропала. У энтомологов бытует выражение в духе самого Олега: летом они «сачкуют», а зимой «вкалывают». Короткие и яркие стихи Григорьева легко представляются такой богатейшей коллекцией пойманных летучих мгновений жизни, которые он с научной дотошностью «вколол» в машинописные листы.

В 16 лет Олег Григорьев написал четверостишие, сейчас известное чуть ли не каждому, — про электрика Петрова, который «намотал на шею провод». Многие удивляются, узнав, что у этого стихотворения есть автор. Оно давно уже вошло в фольклор, как и некоторые стихи из его первой детской книги «Чудаки», вышедшей в 1971 году. Едва появившись, эти стихи становились классикой:

— Ну, как тебе на ветке? —
Спросила птица в клетке.
— На ветке — как и в клетке,
Только прутья редки.

Талант Григорьева был в чем-то сродни таланту Аркадия Райкина: поэт немедленно вживался в ту маску, которую надевал, являя миру многообразие столь знакомых нам персонажей — маленьких и взрослых подлецов, трусов, жадин, хулиганов и просто равнодушных. И, как нередко бывает с теми, кто пишет и для детей, и для взрослых читателей, у Григорьева немало стихов «промежуточных» — это дети, увиденные глазами взрослых, или взрослые, увиденные глазами детей. Это достаточно «неудобная» поэзия, ибо в обоих случаях герои оказываются носителями сомнительных нравственных ценностей, и автор не стыдится и не страшится это показать. Созданию особого колорита во многом способствовал и жанр миниатюры (идущий от раешника и частушки), который чаще всего встречается в творчестве поэта. Взрослая обращенность детской поэзии Григорьева сделала его широко популярным прежде всего в родительской среде, а парадоксальность поэтического мышления — в детской.

Разговоры об этой парадоксальности заставляют вспомнить о Хармсе. Связь между этими двумя поэтами прослеживается в присущей им обоим театральности, в многочисленных сценках и диалогах:

— Как вы думаете,
Где лучше тонуть?
В пруду или в болоте?
— Я думаю, что если тонуть,
Так уж лучше в компоте!
Хоть это и грустно,
Но по крайней мере вкусно!

Однако и тут речь идет о более глубокой традиции, которая уходит в фольклор, в лубок, в раешник народного театра.

Фольклорность стихов Григорьева способствовала тому, что их тотчас взяли на вооружение подростки: его стихи оказались, по выражению фольклориста Марины Новицкой, в центре «юношеского фольклорного сознания семидесятых годов». Поэт интуитивно уловил и сформулировал накопившийся в обществе идиотизм («игрой в идиотизм» назвала известный филолог Л.Я. Гинзбург художественные поиски «митьков», которым по духу, а во многом и по судьбе близки и искания Григорьева) — тот идиотизм, что на разных уровнях стал результатом и выражением тоталитарной государственной системы.

Однако под всеми григорьевскими масками угадывается ранимый, бесконечно обманывающийся и в то же время по-детски лукавый и «подначивающий» автор — ребенок и чудак. И здесь мы опять оказываемся внутри традиции: ведь еще с двадцатых годов одним из героев детской поэзии (в противовес «героям дня» и пионерскому оптимизму) становится чудак — человек, прежде всего в своем бытовом поведении противопоставленный обществу, существующий сам по себе, по своим, казалось бы, странным законам. Уже тогда детская поэзия зафиксировала значительное и, увы, перспективное общественное явление — чудачество как форму «внутренней эмиграции».

По счастью, «Чудаки» Григорьева выпали из поля зрения литературных чиновников, а то бы небось уже в то время с ним попытались расправиться — как это и случилось десять лет спустя, когда вышла его вторая книга «Витамин роста». Причиной начальственного гнева был вовсе не «черный юмор», в разряд которого были занесены эти стихи. Просто Григорьев, сам того не ведая, показал стереотип мышления апологетов тоталитарной системы и то, как легко и весело он разрушается.

…Хоть у плохого, да поэта
В руках уснула птица эта.
Нельзя на землю нам спускаться,
На землю сел — и не подняться.

Смерть в разных ипостасях — любезный гость в поэтическом мире Григорьева. Она постоянно соседствовала с поэтом в реальной жизни — гибли от алкоголя, кончали с собой, становились жертвами сомнительных несчастных случаев его друзья. Так же и в стихах — многие герои Григорьева ходят по зыбкой грани между жизнью и смертью, легко перемещаясь из одного состояния в другое:

Смерть прекрасна и так же легка,
Как выход из куколки мотылька.

В 1989 году, на очередном нелепом судебном разбирательстве над Григорьевым, общественным защитником от ленинградской писательской организации выступал поэт и прозаик Александр Крестинский. На моей памяти А.Крестинский не раз защищал Григорьева от ханжества и самодурства советских чиновников. С тем большим уважением и вниманием к словам писателя хотелось бы привести несколько его наблюдений из отклика на книгу Григорьева «Стихи. Рисунки» (СПб., 1993):

«Олег Григорьев — поэт люмпенизированного российского мира, в котором стерлась граница между зоной и свободой, между тюрьмой и не-тюрьмой, между птицей в клетке и птицей на ветке. Когда захотят изучить и понять процесс нашего нравственного одичания — прочтут Григорьева, и многое станет ясно. »

«Персонажи стихов Григорьева не имеют имен. И в детстве, и во взрослости они кличутся по фамилии. Фамилии подчеркнуто массовые, рядовые, бесцветные: Клыков, Петров, Сизов. В детских стихах эти персонажи олицетворяют нелепый идиотизм школьной жизни. В стихах взрослых — те же Клыков и Сизов, только уже спившиеся, скатившиеся на дно. Казарменность пофамильного обращения отдает казенным домом, тусклым запахом прокуренного милицейского участка, тоской судебного зала, тяжелой духотой непроветренной конуры. Это придает стихам неповторимо-советский колорит».

Уже в юности выпавший из советской системы, Олег Григорьев и в смерти своей оказался «несостыкованным» с нею: его тело неделю пролежало в морге, пока народ шумел на майских митингах и вскапывал приусадебные участки. Только 8 мая 1992 года поэт, член ПЕН-клуба, за полгода до смерти принятый в Союз писателей, был наконец похоронен на Волковом кладбище в Петербурге. А до того состоялось отпевание в церкви Спаса Нерукотворного Образа на Конюшенной площади — той самой церкви, где отпевали Пушкина. Как сказал про Олега все тот же Александр Крестинский, «литература проходила свидетелем по делу жизни».

Олег ГРИГОРЬЕВ

БАТОН

С длинным батоном под мышкой
Из булочной шел мальчишка,
Следом с рыжей бородкой
Пес семенил короткий.
Мальчик не оборачивался,
И батон укорачивался.

ЖАЛОБА

Пойду домой, пожалуюсь маме,
Что луна зажата двумя домами.

КОНТРАБАС

Коля ходит в первый класс
Музыкальной школы.
Зачехленный контрабас
Втрое больше Коли.
Через лужи прямо вскачь
В школу он несется.
— Ну малютка и силач! —
Вслед народ смеется.
Как же так? Ответ простой:
Контрабас внутри — пустой.

ШТОРЫ

Однажды я в шторы закутался,
Стал раскутываться и запутался.
Зато распутывался так старательно,
Что запутался окончательно.
Видимо, штора пошла винтом,
Но понял я это только потом.
Когда оторвалась штора,
Запутался я в которой.

МОРЯК

Молодой моряк в матроске
Вышел к берегу реки.
Снял матроску по-матросски,
Снял морские башмаки,
По-матросски раздевался,
По-матросски он чихнул,
По-матросски разбежался
И солдатиком нырнул.

ИДЕТ И СИДИТ

Без мамы купили мы с папой
В магазине пальто.
Мне пальто, а папе шляпу —
Идем домой под зонтом.
Папа идет, сердит, —
Шляпа ему не идет.
Я на папе сижу —
Пальто на мне не сидит.

Если вы на качели сели,
А качели вас не качали,
Если стали кружиться качели
И вы с качелей упали,
Значит, вы сели не на качели,
Это ясно.
Значит, вы сели на карусели,
Ну и прекрасно!

ВЫСОТА

— Ты боишься высоты?
— Нет, нисколечко. А ты?
— Не боюсь, коль высота
Мне не выше живота.

НАПУГАЛ

Я забрался под кровать,
Чтобы брата напугать.
На себя всю пыль собрал.
Очень маму напугал.

— Чего ты трясешься?
Ты, видимо, трус.
Разве можно бояться коров?
— Я не трус, я не трус,
Я коров не боюсь,
А боюсь только их рогов.

В УГЛУ

Даже слезы текут по стеклу.
Так мне больно стоять в углу.

КОМАРЫ

Мой приятель Валерий Петров
Никогда не кусал комаров.
Комары же об этом не знали
И Петрова часто кусали.

НОГИ И РУКИ

Один человек мыл ноги,
Повесив на стул брюки.
Странно, мыл ноги,
А помылись и руки.

ПИРОГ

— Кто съел пирог?
— Мы не ели.
То есть мы съели,
Но не хотели.
Это все птицы.
Они прилетели
И, если б не мы,
Они бы все съели

ИЗ ДОМА В ДОМ

Из дома в дом трубу несут
Веселых пять ребят.
Смотри-ка, восемь ног идут,
А две ноги висят.

В ЧУЛАНЕ

Посиди в чулане —
И как можно длительно:
Серый город станет
Просто ослепительный.

ДРОЖАЩИЕ СТИХИ

В запертом зале
Вздрогнуло что-то,
Будто ударил
Кто-то кого-то.

Дрожащий папа
Дрожащей рукой
Дрожащую маму
Повел за собой.

Дрожащую дверь
Открыл в темный зал,
Там кот дрожащий
На лавке дрожал.

Дрожащие стекла
В окнах дрожали,
Дрожащие капли
По стеклам бежали.

Сидела на раме
Дрожащая мышь.
Сказал папа маме:
«Ну что ты дрожишь?

Ты просто трусиха.
Здесь нет никого,
Спокойно и тихо.
Дрожать-то чего?»

Источник

Кто съел пирог стих

(Пускай дальше разбираются стеклодувы.)

Я от них по шаромырам в ступальницу, через вертобу

на шпуль. Они по витинягам за мной, ногорукно вертя

и кулакно помахивая.

А навстречу були с чепуром на гулятине. Я в чепур

плюх головотулом. Очипурился. А мимо идут

Рамбинзоны в заботине.

не узнали меня, ничего не поняли.

Поднимаясь по лестнице домой,

Петров насчитал восемь ступенек, спускаясь по лестнице

вниз — насчитал только семь.

«Непорядок», — решил Петров и обратился к дворнику.

— Этого не может быть, — сказал дворник и поднялся

на восемь ступенек вверх.

— А теперь вниз, — сказал Петров.

— Раз, — считает дворник, — два, три, четыре, пять,

шесть, семь… Что такое? Где же восьмая ступенька.

Непорядок, — решил он и обратился к милиционеру.

— Сейчас разберёмся, — сказал милиционер. — Раз,

два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, — и забрался

— А теперь вниз, — сказал дворник.

— Раз, — считает ступеньки милиционер, — два. три,

четыре, пять, шесть, семь…Что за непорядок? Где

Вызвали главного инженера-строителя.

— Не может быть, — сказал инженер-строитель. — Тут,

вероятно, вы делаете какую-то ошибку, — и поднялся на

восемь ступенек вверх.

— А теперь вниз, — сказал милиционер.

— Раз, — считает ступеньки инженер-строитель, — два,

три, четыре, пять, шесть, семь… Что такое? — сказал он.-

Это у нас в проекте не предусмотрено.

Решили снести лестницу вовсе.

Теперь, когда Петров идёт домой, он подпрыгивает на

восемь ступенек вверх, а когда выходит из дома, прыгает

Источник

Русские народные потешки и прибаутки

— А еще хочешь? — Хочу.

— Ты пирог съел? — Нет, не я!

— А вкусный был? — Очень.

— Где ты, брат Иван? — В горнице. –

А что делаешь? — Помогаю Петру.

— А Петр что делает? — Да на печи лежит.

— Я их под лавку положил.

— Я бы их в печку положила, ты бы пришел, я бы тебя накормила.

— Ладно, в следующий раз так и сделаю.

Ножки, ножки, где вы были?

За грибами в лес ходили.

Что вы, ручки, работали?

Мы грибочки собирали.

А вы, глазки, помогали?

Мы искали и смотрели, все пенечки оглядели.

Куда, Фома, едешь? Куда погоняешь?

На что тебе коровки?

— Где кони? — За ворота ушли.

— Где ворота? — Огонь сжег.

— Где огонь? — Вода залила.

— Где вода? — Быки выпили.

— Где гора? — Черви источили.

— Где черви? — Утки склевали.

— Кисонька-мурысонька, ты где была? — На мельнице.

— Кисонька-мурысонька, что там делала. — Муку молола.

— Не ешь одна, не ешь одна.

Серый волк в густом лесу встретил рыжую лису.

— Ничего идут дела, голова еще цела.

— Шерсти клок, ободрали правый бок,

хвост отгрызли в драке.

— Жив ли, милый куманек?

— Как твои, лиса, дела?

Воробей, чего ты ждешь? (А. Тараскин)

— Воробей, чего ты ждешь?
Крошек хлебных не клюешь?

— Я давно заметил крошки,
Да боюсь сердитой кошки.

Сапожник (в обработке Б. Заходера) (Польская песенка)

— Для соседской кошки!

— Кошка, как тебя зовут? — Мяу.

— Мяу, хочешь молока? — Мяу. –

А в приятели — щенка? — Фрр!

— Пирожок нашли? — Нашли.

— Я тебе его дал? — Дал.

Хозяйка и кот (В. Левановский)

— Почему ты черен, кот?

— Лазил ночью в дымоход.

— Почему сейчас ты бел?

— Из горшка сметану съел.

— Почему ты серым стал?

— Меня пес в пыли валял.

— Так какого же ты цвета?

— Я и сам не знаю это.

— Ты скажи мне, милый еж,
Чем ежиный мех хорош?

— Тем он, лисонька, хорош,
Что зубами не возьмешь.

— Заяц, заяц, чем ты занят?

— А чему ты, заяц, рад?

— Рад, что зубы не болят.

Здравствуй, киса (Настя Емельяненко)

— Здравствуй, киса! Как дела?
Что же ты от нас ушла?

— Не могу я с вами жить,
Хвостик негде положить.
Ходите, зеваете.

На хвостик наступаете.

— Для чего нужны нам уши?

— Для того, чтоб сказки слушать.

— Чтоб в футбол играть.

Который час (перевод с фр. Н. Гернет и С. Гиппиус)

— Кто нам сказал? — Знакомый кот.

— Чем занята? — Штанишки шьет.

— А кто ее супруг? — Барон Кукарекук.

— В яме сидишь? — Сижу.

— Лестницу ждешь? — Жду.

— Значит, живой? — Живой.

Английская песенка (в обработке С. Маршака)

— Маленькая девочка, скажи, где ты была?

— Была у старой бабушки на том конце села.

— Что ты пила у бабушки?

— Пила с вареньем чай.

— Что ты сказала бабушке?

Лягушкины покупки (В. Орлов)

— Откуда идешь ты,
Лягушка-квакушка?

— С базара домой,
Дорогая подружка.

— Всего понемножку:
Купила ква-пусту,
Ква-соль и ква-ртошку.

Кто купил в горошек ситец? — Папа — вот кто.

— Ты куда идешь, медведь?

— В город елку присмотреть.

— Новый год встречать пора

— Где поставишь ты ее?

— В дом возьму к себе, в жилье.

— Что ж не вырубил в лесу?

— Жалко, лучше принесу.

Муравей (А. Тараскин)

— Муравей, постой, постой.
Почему спешишь домой?

— Что ж не видишь, стрекоза,
Надвигается гроза.

Если я спешу домой, Будет дождик проливной.

Снегирек (Ю. Капотов)

— Ты откуда, снегирек, прилетел в наш лесок?

— С севера я прилетел, вкусных ягод захотел.

Юч- юч-юч, чу-чу-чу, звонко песенку пою.

— У нас метели, вьюги злятся. Ты не будешь их бояться?

— Я не буду их бояться, пусть метут и злятся.

— Для зимы я приберег теплый красный кожушок.

Ну, весна, как дела? У меня уборка.

— Для чего тебе метла?

— Снег смести с пригорка.

— Для чего тебе ручьи?

— Мусор смыть с дорожек.

— Для чего тебе лучи?

— Для уборки тоже.
Все немного просушу —
Вас на праздник приглашу.

Трус (Е. Чарушин, Е. Шумская)

Зайку спрашивает еж:

— Что ты, заинька, ревешь?

— Очень я перепугался,

С диким зверем повстречался,

Он зеленый, пучеглазый,

Не видал таких ни разу.

Ты скажи мне, реченька. (В. Орлова)

— Ты скажи мне,
Реченька лесная,
Отчего ты
Звонкая такая?

— Ты скажи мне,
Реченька лесная,
Отчего ты чистая
Такая?

— Чистым голоском
Поет синичка —

Оттого и чистая Водичка!

— Ты скажи мне,
Реченька лесная,
Отчего ты
Синяя такая?

— В родничке
Купается синичка
Оттого и синяя
Водичка!

Разговор лягушек (в переводе С. Маршака) (Чешская народная песенка)

К нам, к вам, К нам, к нам!

К воде скачу, ловит хочу.

— Как поймаешь, дашь ли нам?

— Как не дать? Конечно, дам!

Бычок-новичок (В. Викторова)

Вышел бычок на лужок. Козочку встретил бычок.

-Здравствуйте, я бычок,

Вы покажите скорей,

—Ме-е, — скажу я тебе в ответ, —
Травки невкусной нет.

Травка всегда хороша, Если жевать не спеша.

— Доктор, доктор,
Как нам быть?
Уши мыть

Отвечает доктор гневно:

Почемучки (А. Власов)

-Почему колючий еж так на елочку похож?

-Потому, что еж иголки одолжил у нашей елки.

-Почему за белкой хвост растянулся во весь рост?

-Для того, чтоб белка эта полетела, как ракета.

— Почему повсюду крот роет свой подземный ход?

— Знать, на свете для крота всего милее темнота.

— Почему же у бобров нет ни пил, ни топоров?

-Не нужны им топоры, зубы у бобров остры.

— Почему лишь носорог на носу растит свой рог?

— Чтобы, нос украсив рогом, называться носорогом.

Лис и мышонок (В. Бианки)

— Мышонок, мышонок, отчего у тебя нос грязный? — Землю копал.

— Для чего копал? — Норку делал.

Сорока и медведь (по Н. Сладкову)

Медведь медленно вылезает из берлоги (играющий ребенок встает с o своего стульчика), потягивается, зевает, трет глаза, смотрит по сторонам. Замечает Сороку, медленно идет к ней.

Сорока легко слетает с дерева (играющий ребенок спрыгивает со свое-го стульчика), летит к Медведю, плавно размахивая крыльями.

Сорока (склонив голову набок). Ау, Медведь, ты утром что дела-ешь?

Сорока (удивленно моргнув). А днем?

Медведь (делает те же движения головой). И днем ем.

Сорока (подпрыгнув от удивления). А вечером? Медведь (махнув лапой). И вечером ем.

Сорока (от удивления округлив глаза). А ночью? Медведь. И ночью ем.

Сорока. А когда же ты не ешь? Медведь. Да когда сыт бываю!

Сорока (удивленно взмахивает крыльями). А когда ты сыт бываешь? Медведь (медленно разводит лапы в стороны). Да никогда. (Отрицательно машет головой.)

Неладно скроен, да крепко сшит (К.Ушинский)

Беленький, гладенький зайчик ежу:

— Какое у тебя, братец, некрасивое, колючее платье!

— Правда, — отвечает еж, — но мои колючки спасают меня от зубов
собаки и волка. Служит ли тебе так же твоя хорошенькая шкурка?

Зайчик вместо ответа только вздохнул.

Разговор зайца и лисы

— Надо мне, косой, побеседовать с тобой!

— Не могу, лиса, прости, надо мне себя спасти.

— От кого себя спасать? Здесь, в лесу густом, мы с тобой стоим вдвоем!

— От твоих, лиса, зубов, от твоих, лиса, усов, от хвоста и лисьих глаз. Веры нет к лисе у нас.

Сорока и заяц (Н. Сладков)

Сорока. Вот бы тебе, Заяц, да лисьи зубы!

Заяц. Э-э, Сорока, все равно плохо..

Сорока. Вот бы тебе, Серый, да волчьи ноги!

Заяц. Э-э, Сорока, невелико счастье.

Сорока. Вот бы тебе, косой, рысьи когти!

Заяц. Э-э, Сорока, что мне клыки да когти? Душа у меня все равно заячья.

Кто пасется на лугу? (Ю. Черных)

Далеко, далеко на лугу пасутся ко.

Далеко, далеко на лугу пасутся ко.

Далеко, далеко на лугу пасутся ко.

Лягушонок (А. Берлова)

Лягушонок чуть не плачет

За советом к маме скачет

— Я в воде, как рыбка, плыл,
Головастиком я был,

А теперь нигде в пруду

Я свой хвостик не найду.

Рассмеялась тут Квакушка, говорит:

— Ты стал лягушкой,
Поменял ты хвост на лапы,
Можешь прыгать вместе с папой.

Над полянкой, над лесной

Дует ветер озорной.

Этот ветер очень мил:

Он мне шерстку распушил!

Светит солнышко с небес,

Понравилась мне ты!

День хорош? Какая чушь!

Очень скверная погода:

Нет ни сырости, ни луж! Ква!

Егорушка (М. Пляцковский)

— Егорушка-Егор
Полез через забор,
За гвоздь зацепился,
Висит — голосит:

— Снимите с забора
Бедного Егора.

Мышь и крыса (С. Михалков)

Соседка! Слышала ль ты добрую молву?

Ведь Кошка, говорят, попалась в когти льву!

Вот отдохнуть и нам пора настала!

Не радуйся, мой свет,

И не надейся по-пустому,

Коль до когтей у них дойдет,

То, верно, Льву не быть живому:

Сильнее Кошки зверя нет!

(Английская песенка в переводе Л. Родина)

Шалунишки-котятки потеряли перчатки

И не смеют взойти на порог.

— Мама, мама, прости! Мы не можем найти,
Куда подевались перчатки!

— Не найдете перчатки, так и знайте, котятки,

Я не стану готовить пирог!

Мяу-мяу, пирог, мяу-мяу, пирог,

Я не стану готовить пирог!

Испугались котятки, отыскали перчатки

И к маме бегут со всех ног.

— Мама, мама, открой и пусти нас домой!

Мы нашли на дороге перчатки!

— Отыскали перчатки? Золотые котятки!
Получайте за это пирог!

Мяу-мяу, пирог, мяу-мяу, пирог,

Получайте за это пирог!

Натянули котятки на лапки перчатки И съели до крошки пирог.

— Ай, мамочка, ай! Ты нас не ругай,
Но грязными стали перчатки!

— Грязнульки-котятки! Снимайте перчатки!
Я вас посажу под замок!

Мяу-мяу, под замок, мяу-мяу, под замок,

Я вас посажу под замок!

Стирают котятки в корыте перчатки.

Ах, как это трудно — стирать!

Все три, три и три. — Ой, мама, смотри!

Уже отстирались перчатки!

— Отмыли перчатки? За это, котятки,
Я вас отпущу погулять!

Мяу-мяу, погулять, мяу-мяу, погулять,

Опять отпущу погулять!

(Русская народная сказка)

— Терентий, Терентий, я в городе была.

— Бу-бу-бу, бу-бу-бу, была, так была.

— Терентий, Терентий, я указ добыла.

— Бу-бу-бу, бу-бу-бу, добыла, так добыла.

— Чтобы вам тетеревам не сидеть по деревам.

(По мотивам стихотворения В. Орлова)

— Кар-кар-кар! Какая кража!
Караул! Грабеж! Пропажа!

Вор прокрался утром рано!

Грош украл он из кармана!

— Стой, ворона, не кричи.
Не кричи, а помолчи,
Жить не можешь без обмана:
У тебя же нет кармана.

— Как?! Что ж раньше не сказали.
Кар-р-раул! Кар-р-ман укр-р-рали!

Котенок (С. Городецкий)

— Ты зачем, шалун-котенок,
Куклу в поле утащил?
Простудиться мог ребенок,
На ветру совсем застыл!
Утро целое искала

В детской куколку свою,

А тебе и горя мало!

Слышишь, что я говорю?

— Я, конечно, виноватый,

Но поверь, что я не плут.

Кукле в детской скучновато,

Я играл с ней там и тут.

Кукла, глазки закрывая,

Все мяукала со мной,

Прибежит сама домой!

Я знаю, что надо придумать (А. Барто)

— Я знаю, что надо придумать,
Чтоб не было больше зимы,
Чтоб вместо высоких сугробов

Вокруг зеленели холмы.

— Так что же надо придумать,
Чтоб не было больше зимы?
И как же вместо сугробов

— Появятся с травкой холмы?

— — Смотрю я в стекляшку

— Превращается в лето!

Стою, как столбик, под сосной

И стою среди травы

Очень приятно, я — Крот.

Я, друзья, подземный житель,

Землекоп я и строитель.

Коридоры всюду строю.

Мы — бобры, мы — лесорубы

В серебристо-бурых шубах.

Из деревьев, веток, глины

Строим прочные плотины.

Я — еж. Недотрогой, весь в иголках,

Я живу в норе под елкой, Хоть открыты настежь двери, Но ко мне не ходят звери.

Я — не зверь, не птица,

Если в руки попаду,

Притворюсь больною тяжко,

На луговой клеверок

Опущусь, как вертолет.

Отгадайте, кто же я?

На тоненькой ножке,

Плетут для меня кузовки и лукошки,

Тот и рад поклониться,

Под сосною у дорожки

Я стою среди травы.

Ножка есть, но нет сапожка,

Шляпка есть — нет головы.

Одуванчик. Белым шариком пушистым

Я красуюсь в поле чистом.

Дунул легкий ветерок

— И остался стебелек.

И медку подарю, и чайку заварю.

Тэги: Русские народные потешки и прибаутки

Прокомментируйте!

Выскажите Ваше мнение:

Вакансии для учителей

Источник