Что такое хоррора бохародец
Страшно забеременеть, есть мясо и быть чернокожим: пять лучших постхорроров об ужасном внутри нас
Лучшие хорроры последних десятилетий — не о жутких тварях, а о бездне нашего «я». Такие фильмы называют постхоррорами (у американцев есть еще термин evaluated horror). Разбираем пять главных постхорроров десятилетия, среди которых антивегетарианский триллер и картина об эмбрионе, сводящем с ума всю семью.
«Сырое» / Raw
реж. Джулия Дюкорно, Франция, Бельгия, Италия, 2016
Один из самых скандальных и неоднозначных хорроров десятилетия. На Гётеборгском кинофестивале его демонстрацию приходилось останавливать несколько раз: пару зрителей стошнило, три десятка ушли; а вот после показа на фестивале в Ситжесе зал смеялся и аплодировал стоя.
Юная Жюстин поступает в элитную ветеринарную академию, скорее напоминающую пенитенциарное учреждение, — и будто становится героиней «Надзирать и наказывать» Мишеля Фуко. Новички, подобно узникам концлагеря, оказываются заложниками старшекурсников, которые безостановочно их к чему-то принуждают: смотреть, как их матрасы сбрасывают из окон, танцевать до упаду, падать ниц при встрече со старшими; перед обязательным групповым фотографированием их обливают свиной кровью.
Множество вещей запрещено, но столько же странного дозволено: здесь все друг с другом запанибрата, в морге можно баловаться с трупами, а вскрытия овчарок перемежаются запойными вечеринками.
Самое худшее происходит во время обряда посвящения: каждый, в том числе вегетарианка Жюстин, должен съесть маринованную почку кролика. Охотники говорят, что отведавший человечины хищник больше не будет преследовать дичь — вот и Жюстин больше не смотрит в сторону овощей. Сначала в карман тайно отправляется котлета, дальше сырая курица, а потом — чего похуже.
«Сырое» можно назвать феминистским хоррором. Демонизированная женщина хорроров XXI века отказывается от своей феминности и нарушает устоявшийся порядок вещей. Жюстин — как раз такая.
Это очень нутряное кино: наблюдая за поеданием мяса и трансформациями тела Жюстин (здесь есть немного и от боди-хоррора), многие физически ощущают рвотный позыв.
«По ту сторону черной радуги» / Beyond the Black Rainbow
реж. Панос Косматос, Канада, 2010
То ли проводы, то ли возрождение старого мира — Косматос погружается в психоделическую коллективную реальность 1970–80-х и берет оттуда всё лучшее: ретрофутуристические представления о будущем и его технологиях (например, пирамидальный компьютер), которые так и не сбылись; зернистость дешевых научно-фантастических триллеров; раскатистый темный звук синтезатора; монстры, словно выписанные из массовки низкопробной страшилки. Словом, хонтологический портал в чистом виде.
Пересказывать «Черную радугу» — задача не из легких: она напоминает законспектированный сон шизофреника, навечно законсервированного в вязком лизергиновом киселе.
1983 год, стерилизованные кубические и треугольные помещения (такие могли вообразить только читавшие сай-фай в 1970-х подростки) института исследования парапсихологической активности «Арборио». Занимаются здесь не только изучением телекинеза, но и чем-то вроде поиска Бога, смешивая попытки преодоления человеческого через практики нью-эйдж-религий с наивным сциентизмом и деспотичной психотерапией.
Руководитель института, доктор Барри Найл, ежедневно наблюдает за заключенной в специальную камеру (и, как выяснится, не зря) Еленой, которая владеет телепатией и телекинезом.
Елена — единственный «пациент» огромного института. Она не помнит, как здесь оказалась, возможно, она заточена в камеру с самого рождения. Доктору Найлу ли не знать, что скоро она попробует сбежать, поэтому он заранее выстраивает ряд препятствий: убаюканные анабиозом мутанты и загадочные двухметровые сентионавты с младенческими лицами ждут героиню на ее пути к освобождению. Елене предстоит узнать, как она появилась на свет, были ли у нее родители и — главное — кто она и за что ее держат в герметичной капсуле.
Важнее сюжета — производимый самим фильмом визуальный эффект. Сочащееся красным и изумрудным неоном изображение, зафиксированное на 35-миллиметровой пленке и дополненное хонтотроникой музыкального проекта Sinoia Caves, — «Радуга» напоминает кассету из видеосалона рейгановской Америки.
Этот фильм кажется даже более реальным артефактом прошлого, чем жуткие британские и американские хоррор-шоу 1970-х, на которых вырос режиссер. Это своего рода постностальгическое высказывание, как определял такой тип кино критик Фредерик Джеймисон, — возвращение вытесненных современной культурой ретрофутуристических мечтаний подростка о будущем, которое никогда не наступит.
«Прочь» / Get Out
реж. Джордан Пил, США, 2017
Никто, пожалуй, не ждет от хоррор-фильма юмористических реприз, экстремально бодрого духа, солнечной погоды и милых чаепитий. Но именно таким сначала выглядит «Прочь»: обычной историей знакомства чернокожего парня Криса с родителями его девушки Роуз — семейством Армитаж, живущим в доме постколониального стиля с темнокожей прислугой (надо ли говорить, что все, кроме слуг и Криса, — белые?).
Да, немного неловко, слышишь мелкие выпады по поводу цвета кожи; да, чувствуешь себя чумазой Золушкой на рафинированном балу. Похоже на семейную комедию вроде «Знакомства с Факерами», только если бы ее снял Спайк Ли.
Пил намеренно избегает всех возможных хоррор-коллизий: он уводит камеру в сторону, когда в кадре появляется хоть что-то мало-мальски жуткое, забалтывает героя, которому мерещится нечто на горизонте, нагружает фильм риторикой о расовой проблематике в эпоху позднего капитализма.
Главный герой пробует найти рациональное объяснение причине, по которой прислуга бегает ночью по полю или бродит по дому, словно викторианский призрак. Всё будто бы указывает, что к странному поведению слуг причастны Армитажи, но ведь эти милые люди и мухи не обидят. Они — хоть и белая элита, родившаяся с серебряной ложечкой в заднице, но голосуют за Обаму. Только вот мистика в их доме валится исключительно на головы афроамериканцев.
Хоррор всегда был каталогом сюжетов, в котором теоретики культуры и киноведы выискивали маркеры социальной проблематики (мизогинию, объективацию, критику консьюмеризма). Пил берет обязательства критика на себя и прямо делает из проблемы современной расовой дискриминации каркас для фильма ужасов: выходит что-то среднее между хоррором, сатирической пьесой и громоздким социально-политическим высказыванием.
«Прочь» невозможно смотреть без иронических кавычек: главным рефреном становится неспособность белой, раскормленной и псевдолиберальной Америки «приподняться» над своим цветом кожи и классом.
Пил выстраивает новую репутацию современного хоррора: выверенность картинки, идеально оркестрованные твисты, а главное — смазанное, вне фокуса, зло, которое зритель не замечает, покуда его вниманием манипулирует автор. Зрелище поначалу смешное, потом жуткое.
«Февраль» / February (The Blackcoat’s Daughters)
реж. Оз Перкинс, Канада, США, 2015
Ученицы католического пансионата «Брэдфорд» Кэт и Роуз не вернутся домой на каникулы: их родители отчего-то не приезжают за девочками. Глухое мычание телефонного автомата — и никакого ответа по ту сторону. Где-то чуть южнее Джоан в неуместной в февральскую погоду тонкой куртке топчет американское бездорожье. Кажется, она направляется на Север — как раз туда, где находятся Кэт и Роуз.
Зритель не сразу может восстановить причинно-следственную логику событий и обнаружить в некоторых сценах психологическую подкладку. Еще сложнее понять, что именно этот рваный нарратив, петляющий от Джоан к ученицам «Брэдфорда», пытается нам поведать.
Отец режиссера Оза Перкинса (Энтони Перкинс — тот самый, что сыграл Нормана Бейтса в «Психо» Хичкока) умер от СПИДа, а мать, известный фотограф Берри Беренсон, была пассажиркой самолета, угнанного и направленного на башни-близнецы 11 сентября 2001 года.
В «Феврале» он занимается реконструкцией этого нового и болезненного во всех отношениях мира: разлитый в воздухе траур, деревянная мимика его персонажей, низкая выразительность жестикуляции, никакого зрительного контакта с реальностью — отсюда и почти никаких диалогов, лишь ощущение покинутости.
Как ни парадоксально, именно зловещее ощущение потустороннего присутствия одобряет и успокаивает героинь — не важно, пусть это всего лишь отраженный от стены звук, плод фантазии или сам Сатана, лишь бы не пришлось встретиться с пустотой в одиночку.
В интервью Перкинс говорил, что время также может быть и пространством, локацией. Джоан тянет к академии «Брэдфорд», когда наступает февраль: если следовать пространственной логике автора, месяц, «в пространстве которого» давным-давно случилось что-то трагическое. Собственно, в фигуре Джоан и кроется ответ к ребусу, что же произошло с родителями девочек из Брэдфорда и чему еще предстоит произойти в стенах академии.
Для тех, кто переживает, когда же начнется собственно хоррор: в «Феврале» есть то, что в «Сиянии» Кубрика называлось «буйством в клетке» — реакция на замкнутое пространство, которая возникает, когда люди заперты вместе.
В «Феврале» Кэти и Роуз, запертые с двумя настоятельницами, вскоре почувствуют на себе то же, что ощущал Джек Торренс.
Если и этого мало, вот вам облако тегов: #отрезанные_головы, #угрюмый_уклад католической_школы #поклонение_Люциферу, #закопченная_котельная — вот там и обнаружится, что же связывает всех трех девушек.
Назвать «Февраль» хоррор-драмой будет неправильным. Скорее, это поэтический хоррор, внутри которого заело пластинку, и она прокручивает чудовищно грустные стихотворения о потере близких — снова и снова.
«Шелли» / Shelley
реж. Али Абасси, Дания, Швеция, 2016
«Шелли» — по неведомым причинам оставшийся без внимания большой прессы мистический триллер иранца Али Аббаси. Это из тех редких образчиков жанра, в которых зло не несется галопом на зрителя вместе с первым кадром. Ждать его появления приходится не так уж долго — 9 месяцев.
Северяне с совсем не северными именами Каспер и Луиза не могут зачать ребенка, поэтому просят свою гувернантку из Румынии Елену стать суррогатной матерью.
Поклонник вы фильмов и литературы ужасов или нет — неважно. Многие согласятся, что беременность — это настоящий боди-хоррор: 9 месяцев радикальной метаморфозы тела (как у Кафки), эманации (как у героев Сорокина), рвоты, выделений и прочей скатологии.
Монструозность беременности принадлежит к одним из самых ходких — наравне с менструацией, сексуальностью и фертильностью — хоррор-мемов, изображающих зловещую сторону женского организма. «Ребенок Розмари» Полански, «Выводок» Кроненберга — самые меткие.
В отличие от других хорроров беременности, в «Шелли» опасность исходит не извне: на плод не позарился Сатана, вокруг него не устраивались сатурналии. Злом становится — без каких-либо внятных причин — сам по себе эмбрион, зачатый от добропорядочного, без примесей дявольского бэкгрануда, вегетарианца.
Доброго слова заслуживает то, как Абасси показывает физиологическую одиссею беременности, больше напоминающую трансмутацию: живот Елены превращается в волдырь, охваченный некрозом, кожа отшелушивается, холодная вода обжигает кожу.
Сравнение с другими «яжемать»-фильмами неслучайно. Режиссер ставит перед собой подрывную цель: показать обыкновенную беременность и родившегося ребенка пугающими. Абасси — не ранний Кроненберг, в его фильмах дети не рождаются экспонатами кунсткамер и музеев таратологии. Обладающее каким-то суггестивным, месмерическим импульсом дитя Елены куда хуже, чем какой-то там уродец. Почему — не скажем: за спойлеры вы нас не простите.
Не оборачивайся, или Как работают хорроры. Часть 1
В рубрике «Прямым текстом» автор выражает исключительно собственное мнение, которое может не совпадать с мнением редакции. Он волен это делать как угодно и в любом удобном для себя формате. Здесь можно всё.
Лучший способ узнать что-то об играх — спросить геймдизайнера. В своем блоге автор игры Dead Secret Крис Пруэтт рассказал о хоррорах все, что вам нужно знать, — мы перевели заметку и передаем ему слово. Для начала — немного теории, о важности мыслить в контексте и о трюках, что играет с нами наш организм.
Теория страха
Напряжение, стресс, интрига — самые важные компоненты любой страшной игры. Лучшие в жанре ужасов медленно, но верно натягивают пружину напряжения, а потом отпускают — понемногу, быстро, никогда не до конца. В некотором роде это пик вовлеченности в игру: игрок настолько захвачен процессом, что испытывает настоящий физический стресс.
У хорроров дизайн призван до предела вовлечь игрока и заставить его эмоционально вложиться в игру. Будьте уверены, лучшие хоррор-игры обязательно воспользуются тем, что страх равнодушным не оставляет, и постараются влезть игроку в душу. Хоррор может браться за темы, неподъемные в других жанрах. Игрока пугают, чтобы он открылся для всего остального, что игра хочет до него донести.
Конечно, большинство пугающих моментов в играх — прямое следствие, скорее, не дизайна, а законов жанра. Обстановка, атмосфера, персонажи — все они нужны как воздух, чтобы зацепить игрока до шевеления волос на затылке. Но в игровом арсенале есть и другие инструменты: взаимодействие с игроком и игровая механика. Задача устрашения игрока в игре повествованием не ограничивается, она охватывает все аспекты геймдизайна. Поэтому создание напряжения в играх дизайнеров так сильно и занимает.
Здесь я рассмотрю механику страшных видеоигр. Речь пойдет не о сюжете, не о повествовании, но о системах, призванных сделать игру сильной. Статью можно считать сводным обзором схем, с которыми мы экспериментировали в работе над хоррор-детективом Dead Secret (игра вышла для Gear VR в октябре 2015 года и ожидается на Steam и PlayStation в 2016-м). Это не список нормативов для геймдизайнера, это просто часть идей — как использовать игровую механику для нагнетания напряжения.
Внимание!
Нижеизложенные схемы предназначены для того, чтобы игрок увлекся своей видеоигрой до полной отключки от окружающего мира. Томас Грип (разработчик Amnesia: The Dark Descent, SOMA) называет это «эффектом присутствия» — чувством личного присутствия в игровом мире. Кроме того, они призваны постоянно выбивать игрока из равновесия.
В игровой механике зачастую система вычисляется путем повтора. Повторы — это рутина, а рутина успокаивает. Чтобы напугать нашего игрока, нужно внушить ему: он не контролирует происходящее, правила могут измениться в любой момент, у него нет и не может быть полных знаний об игре. Хоррор-играм приходится поддерживать хрупкое равновесие — вызывать у игрока чувство уязвимости и беспомощности, не скатываясь в бессистемное бесящее непонятно что.
Мыслить в контексте
Ваша самая главная геймдизайнерская задача — обратить все внимание игрока на сюжетную канву, а не на поддерживающие ее системы. Нам нужно, чтобы игрок мыслил как аватар, а не как решающий головоломку человек со стороны. Многие из перечисленных здесь идей стараются «сдвинуть» мышление игрока от системного подхода к решению задач (мыслей о параметрах, дизайнерских шаблонах и тактике со стратегией) к подходу контекстуальному («От кого эта записка?» или «Как мне выбраться отсюда?»).
Проигрыш имеет значение
Популярный подход — относительно далеко расставить точки сохранения и сделать так, чтобы игрок терял прогресс при смерти персонажа. Это эффективно, особенно когда точки сохранения интересны сами по себе, но идея этих точек как таковая несколько устарела. Dark Souls — более современное воплощение принципа «напряжение дорого вам обойдется».
Другой метод — сделать сам проигрыш источником стресса. В инди-хоррорах Five Nights at Freddy’s и Slender этого добиваются тем, что при проигрыше вам в лицо выпрыгивает что-то страшное. Мы выбрали этот метод для Dead Secret, чтобы позволить игроку сохраняться в любой момент. В этой модели, чтобы игрок занервничал и постарался выжить, используется угроза пугающего события.
Сокрытие правил
Если не показывать игроку цифры, что стоят за происходящим в игре, он будет вынужден мыслить не системно, а контекстуально. Сколько здоровья у меня осталось? Видно ли меня врагам? Иду ли я правильным путем? Сколько выстрелов потребуется, чтобы завалить босса?
В других жанрах легкий доступ ко всем этим данным обычно считается признаком хорошего интерфейса. В хорроре предпочтительно выдавать подобную информацию абстрактно и в контексте игры. Resident Evil и Silent Hill, к примеру, по традиции используют приблизительные категории для описания состояния здоровья персонажа («нормально», «тревожно», «опасно»), даже если на деле очки здоровья отслеживаются обычным образом. В Resident Evil состояние персонажа вдобавок передается анимацией. Сколько вам осталось, так не определишь, но если ваш герой сгибается на ходу и держится за живот, то дела у него не очень.
Сокрытие информации и правил не дает игроку проложить безопасный маршрут по игре. Оно лишает определенности любую систему. Когда игрок не может знать наверняка, как работает внутриигровая система, ему приходится принимать решения сообразно окружению и сюжету.
В Dead Secret я попробовал добиться этого, исключив концепт «комнаты безопасности». Нет такого места, где игрок был бы уверен, что ему ничто не угрожает. Убийца в капюшоне и в театральной маске может объявиться где угодно, в любой момент. По крайней мере, мне нужно, чтобы игрок так думал.
Когда сердце бьется чаще
Существуют достаточно убедительные исследования, предполагающие, что гораздо легче пугаются люди, находящиеся в состоянии физического возбуждения. Здесь срабатывает механизм под названием «ошибка атрибуции возбуждения». Для этого требуется состояние физиологического возбуждения: когда сердце у игрока бьется чаще, происходит выброс адреналина, игрок начинает потеть. Если ему в таком состоянии показать что-то страшное, он может испытать ложную эмоцию. Есть шанс, что его мозг перепутает чисто физическую реакцию со страхом и заставит игрока бояться по-настоящему.
Ошибка атрибуции — это мощное средство управления эмоциями. Но есть одно обязательное условие: все это работает только на людях, не осознающих своего состояния. Психологи доказали это опытным путем, вкалывая испытуемым адреналин. Вызвать ложные эмоции получалось только у тех, кто не знал, что им вкололи. Чтобы использовать ошибку атрибуции в игре, вы должны возбудить игрока так, чтобы он этого не осознал.
Двухфакторная модель С. Шехтера и Дж. Сингера описывает эмоцию как сочетание физиологического возбуждения и его когнитивной интерпретации. Ошибка атрибуции может произойти, когда мозг использует непосредственно доступный контекст для объяснения физиологического возбуждения.
Обычно такого незаметного возбуждения добиваются при помощи сложных и непредсказуемых игровых систем. Condemned, например, использует жесткую боевую систему, ставки в которой очень высоки. Любой мелкий противник может одолеть игрока, если тот зазевается. Resident Evil скупа на ресурсы и непроста в управлении, что придает драматизма каждой встрече с врагами. Siren лишает игрока сил так, что вступать в бой становится рискованно. Физическая нагрузка вроде хардкорного давления кнопок тоже помогает.
И эти мысли могут увести в самых неожиданных направлениях. Night of the Sacrifice — банальнейшая игрушка про дом с привидениями — ухитряется казаться гораздо страшнее за счет того, что игроку приходится шагать на месте по Wii Balance Board, а ходьба заставляет сердце биться чаще.
В следующий раз, когда игра покажется вам слишком жесткой, проверьте, не вспотели ли у вас ладони. Держитесь за контроллер слишком сильно? Сердце так и колотится? Очень может быть, что вы вошли в состояние, когда происходящее на экране затрагивает вас гораздо сильнее, чем следовало бы.
Дизайн персонажей
Игроку должно быть страшно за своего аватара — значит, нам нужен персонаж, легко подвергаемый опасности. Дизайн героя затрагивает игровые системы, в особенности боевку и дизайн противника. Чтобы заставить сильного персонажа почувствовать себя уязвимым, понадобится противник еще более могучий.
У вас игра про крутейшего наемника, который может прыгать со второго этажа и кидаться гранатами в двери, которые только что выбил? На здоровье, но вам придется придумать такую большую и страшную угрозу, что даже вашему уберстрелку станет не по себе. Или поубавить герою крутизны, отобрать у него огнестрел, чтобы не изобретать на роли врагов что-то совсем уж невероятное. Вот, допустим, Resident Evil, где с одной стороны — элитная полиция, а с другой — буйные мутировавшие монстры.
И наоборот: угрожать лишенному сил, «нормальному» персонажу гораздо проще. Герои Silent Hill — обычные мужчины и женщины, потому что вероятность выживания таких героев в предстоящих им суровых испытаниях невелика. Предпочтение отдается дубью, а не огнестрелу, чтобы не слишком усиливать персонажей.
В Dead Secret было очень важно сделать главную героиню Патрицию успешным и самодостаточным человеком. Чтобы ослабить ее, не посягая на мировоззрение, ум и пылкую натуру, мы. сломали ей руку.
В следующей части речь пойдет о важности скримеров, о том, как правильно шутить шутки с восприятием и создавать комплексное впечатление.
DARKER
онлайн журнал ужасов и мистики
Новости и анонсы
Авторские колонки
Мероприятия
Постхоррор: ужасы высшего порядка
Пришло время сделать следующий шаг.
Семена посеяны, видны первые всходы.
Они восхитительно ужасны.
Что такое хоррор?
Хоррор процветает на контрасте привычного и непонятного. Сколько рассказов, романов и фильмов начинаются с того, что обычная семья, или самый обычный механик, или пусть даже не самый обычный, а, скажем, успешный писатель, или преуспевающий бизнесмен в процессе совершения каких-то обычных действий в самых обычных и понятных читателю условиях попадает в совершенно дикую ситуацию и сталкивается со злом (реалистичным или сверхъестественным). Для достижения большего эффекта от такого столкновения автор с самого начала стремится отождествить реальность произведения с реальностью читателя, виртуально их уравнять.
Исключение не составляет даже какое-нибудь безумное фэнтези в антураже экспедиции на южный полюс или максимально научная фантастика о поселенцах на страшно далекой планете с гравитацией в пятьсот земных: в подобном случае, и всегда, автор расставляет свои фирменные маячки, по которым читатель начинает воспринимать вымышленный мир произведения не сильно отличающимся от того, с каким он сталкивается ежедневно. Маячками нормальности могут быть воспоминания и привычки героев, упоминание известных читателю книг, понятные и знакомые эмоции и другие проявления соответствия его культурного кода культурному коду героев. Опытному автору удается таким образом соорудить знакомую большинству читателей офисную обстановку и подковерные разборки даже в условиях открытого космоса «далекой-предалекой галактики».
Затем, когда место действия и герои как следует онормалены и обобычены, приняты читателем как «свои» и в общих чертах понятны, внедренные в его сознание маячки начинают прорастать сопереживанием и сюжет начинает медленно, рывками, разворачиваться в сторону максимальной невозможности. На самого обычного героя сваливаются самые невероятные обстоятельства. И чем обычней герой и диче события, тем сильнее эффект, тем больше разница потенциалов, тем мощнее напряжение. Из темноты лезут монстры, из старых коробок — призраки, из тумана — щупальца… а прежде понятные, «свои» герои раскрывают себя с неожиданной стороны, чем пугают еще сильнее. Примерно так выглядит большинство произведений этого жанра.
Тем не менее некоторые образцы будто выбиваются из этой концепции, и это становится заметно по странным отзывам читателей, подозрительно совпадающим едва ли не слово в слово: «интересно и жутко, но не страшно».
Это постхоррор, детка
Давайте представим себе обычный фантастический рассказ. Отличным от обычной прозы его делает наличие фантастического допущения. Оно может быть одно (или их может быть несколько), но именно оно придает стандартной прозе блеск и широту фантастического произведения. Примером классика: в качестве фантдопа «Войны миров» Уэллса используется прибытие на Землю марсиан, фантдоп «20 тысяч лье под водой» Жюля Верна — изобретение подводной лодки. «Машина времени» того же Уэллса использует, пожалуй, самый популярный фантдоп современности — существование машины времени. Не будь ее, на чем бы отправлялись в прошлое и будущее веселые полчища разномастных попаданцев?
Нет, мы не отвлеклись
Некоторые фантдопы могут быть настолько масштабны, что берутся описывать сразу все законы вымышленного мира. Так, в романе Ч. Мьевиля «Посольский город» фантастическим допущением является сразу весь мир, включая десятки рас, поведение героев, методы транспортировки, личные отношения и даже языковая ментальность. Теперь вообразите на секунду хоррор подобного размаха. Где необычность в своем наистрашнейшем варианте является обязательным условием существования мира. Представьте себе не фантастическое допущение, а хоррорное допущение, искажающее реальность самым диким и жутким из способов. То, что в классическом хорроре считалось бы сверхъестественным, здесь находится в рамках строгих законов и условий существования мира.
Кровожадные убийцы; обитающие в канализации монстры; легальная форма насилия; уроки издевательства по телевизору; членовредительство на муниципальном уровне; невыносимые условия; немыслимые болезни, трансформирующие сознание и тело в кровожадных «чиновников»; людоедские обычаи в офисе; общество с конституцией ненависти и уничтожения сильнейших. Как вам такие хоррордопы? И тогда — а что может быть ужасного в мире, где все и так ужасно? Чем еще вы сможете ужаснуть героя или читателя, если сама реальность — это чистейший рафинированный кошмар?
Это — хоррор высшего порядка.
Не то чтобы это было что-то новое, откровение, такое встречалось и раньше, но, пожалуй, пришла пора это выделить, назвать и описать.
Хоррор vs. Постхоррор
1. Реальность произведения…
Хоррор: обычная, привычная читателю — например, самая обычная квартира в самой обычной многоэтажке самого обычного района самого обычного города.
Постхоррор: со старта и на самом низком уровне пропитанная ужасом реальность — например, общество, где принято употреблять в пищу детей.
2. Герой…
Хоррор: понятный, похожий на читателя человек, чьей похожести автор стремится достичь всеми силами.
Постхоррор: человек или иное существо, обусловленное законами искаженного мира и принимающее их в качестве нормы.
3. Что вызывает страх…
Хоррор: события, выходящие за рамки нормальности реального мира читателя.
Постхоррор: события, выходящие за рамки жуткого мира произведения.
Нет, это не вирд
Возможно, это напомнит вам жанр, известный под названием weird fiction. Да, похоже, но есть несколько существенных отличий. Вирд не предлагает объяснений механизмов и законов искаженной реальности — она демонстрируется там штрихами, пятнами, выползающими на свет читательского внимания в старательно затененных облаках невнятной авторской мысли.
В постхорроре, напротив, ненормальность мира имеет определенные законы, ясную структуру и, в рамках своей искаженной природы, — вполне логичное объяснение. Например, общество, где принято употреблять в пищу детей, объясняет это тем, что, во-первых, они нежнее свиней, и во-вторых — съедобных детей слишком много, потому что под землей живут «другие» люди, которые, размножаясь делением, посылают этих своих вкусных отпрысков наверх, чтобы те подменяли собой детей «нормальных» людей, как кукушата, с целью захвата нового жизненного пространства. Другими словами, постхоррор отличается от вирда наличием строгих и понятных читателю условий — хоррорных допущений.
Резюмируя
Представьте себе рассказ в виде графика: х — это расстояние от начала рассказа, а у — необычность событий. Для хоррора это будет кривая, медленно и равномерно поднимающаяся от начала координат. В начале она едва отрывается от «нормальности», затем в ней происходит пара-тройка всплесков: герои сталкиваются с первыми, робкими проявлениями странного, потом странности нарастают, поднимая необычность происходящего выше и выше, пока, наконец, к финалу она не выстрелит вверх и не улетит в неизвестность (зачастую посылая читателя к черту). Такое развитие характерно для большинства хоррор-рассказов: мы долго знакомимся с героями, пропитываемся атмосферой, сживаемся с некоторыми условностями незнакомого нам, но вместе с тем вполне реалистичного мира, а затем начинаем вылавливать из происходящего крохи подозрительных странностей. Одну, другую, третью. До тех пор, пока в финале автор не ошарашит нас кучей зубов (глаз, мышц, щупалец и т. п.), ради которой, собственно, все и затевалось. Или не ошарашит, но так и оставит в окружении своих сомнений, нерешительности и наших собственных домыслов. Такое произведение может запросто не содержать вообще ничего сверхъестественного, а ограничиться лишь туманными, наполовину мистическими намеками на что-нибудь необычное, загадочное и неописуемо страшное.
Постхоррор предлагает дикое и жуткое практически с самого начала. Его график очень быстро забирается на ту же высоту, куда к финалу рывками добирается хоррор. И устремляется выше.
Постхоррор — это мгновенное погружение в атмосферу искаженного, зловещего мира, где страх пропитывает реальность, а обычное — синоним кошмара.
В этой среде постхоррор стремится ужаснуть или напугать читателя еще сильнее.
Что, вообще говоря, непросто, но примеры есть — например, рассказ Алексея Провоторова «Костяной», круто победивший в 2015 году на конкурсе «Чертова дюжина». Или, например, «Восставший из ада» Клайва Баркера. В кино: «Плохая партия» (The Bad Batch, 2016), «Тихое место» (A Quiet Place, 2018) или даже «Я — легенда» (I Am Legend, 2007) в той версии, где все заканчивается плохо.
Возражения?
Вы, пожалуй, заметите, что, судя по обозначенным приметам, комплект признаков можно собрать по другим направлениям: постапокалипсис, темное фэнтези, криптоистория или даже любимый старый добрый хоррор, где в качестве приема выступает мгновенное погружение читателя в мрачную ауру черного мира. Все верно, однако с тем же успехом вы можете размазать по другим жанрам и классический хоррор: реализм, фэнтези, детектив, неонуар, готика, вирд, бизарро, мистика, тяжелая фантастика и т. д. Тем не менее современный русский хоррор — это отдельный сложившийся жанр, даже несмотря на то, что до сих пор не утихают споры, что к нему относится, а что нет. Постхоррор тоже вправе обрести свою базу, теоретическое обоснование своей идентичности — конюшню, склеп, доки или пристань, к которой бы швартовались корабли под новым, еще более ужасающим флагом.
Ах да, постапокалипсис, бизарро-фикшн…
Внимательный скептик найдет в описании постхоррора много такого, с чем он сталкивался не только в уже описанном вирде, но и в многочисленных фильмах о разнообразных зомби- рыбо- флоро- и прочих постапокалипсисах, когда ужас, ранее вырывавшийся на свободу лишь к финалу произведения, греется у ног героев практически с самого начала и знаком им едва ли не с детства. Кричащие… не включай плеер, это кричащие… О да — значительную часть этих вещей можно смело отнести к постхоррору, если только целью создания странного мира не является очередная мелодрама, банальная драка спецагента со спецвампиром или сражение двух принципиально непобедимых супергероев. В постхорроре развитием сюжета в мире победившего хоррора должен быть только еще больший хоррор, и все вместе должно затянуть ужас читателя в новые, невозможные для классического хоррора измерения.
Как вам такое название для фильма — «Неистовые трахатели всего на чокнутой срущей планете с блевотной атмосферой» (Rampaging Fuckers of Everything on the Crazy Shitting Planet of the Vomit Atmosphere)? Тук-тук, мазафакер, это называется бизарро-фикшн. Не путайте этот вонючий отброс, а для бизарро такая характеристика скорее комплимент, чем оскорбление, с тем, что описывалось выше. Отличительными признаками бизарро, наряду с эпатажем, являются абсурд, гротеск и сюрреализм. Элементы хоррора присутствуют, фантастика тоже, но и в других жанрах мы можем найти элементы и того, и другого — даже у Чарльза Диккенса в «Приключениях Оливера Твиста». Однако присутствие помидора в салате не делает его томатным супом.
Ситуация, когда в старый зловещий дом въезжает решительная и слегка безмозглая семейка, немного приелась, и сценаристы с продюсерами бросились на поиски новых зловещих идей. Впрочем, эти поиски не прекращались никогда, и судя по тому, что некоторые критики усмотрели в относительно свежих фильмах «вольную трактовку правил хоррора», поиски идут весьма успешно. Кто-то даже задумался над обособлением части находок в отдельный жанр — видимо, для того, чтобы снова запереть кинохоррор в старые злые дома и с новой силой разныться о «застое жанра». Например, выделить они решили такие фильмы, как «Ведьма», «Прочь», «Реинкарнация», «Оно» (It Follows), «Оно приходит ночью». Хотя это, пожалуй, просто очень хороший хоррор. С мощной психологической составляющей, пугающей атмосферой, отличной игрой актеров и тщательно выверенной картинкой. Возможно, те, кто смотрит много разного кино, не имеют достаточно времени, чтобы читать разный хоррор? Как бы там ни было, это все — хоррор. Хотя, нет, стойте – прогоните «Оно приходит ночью» по всем описанным выше признакам… Н-на.
Вернемся к кинокритике: слишком расплывчатое определение, слишком нечеткие границы, слишком высокий процент оценочных суждений. Возьмем в качестве примера киберпанк и посткиберпанк. Приставка «пост» была выдана новой волне произведений, в которых триумф электроники и биотехнологий выступает не в главной роли того, что происходит, а в качестве среды и декораций, где происходит. Примерно по такому же принципу можно различать в литературе (и кино) классический хоррор и постхоррор. И они не будут пересекаться, не будут отбирать друг у друга хлеб или загонять первый в рамки «дома-с-привидениями», а второй в «зомби-пост-апокалипсис».
Подобное уже случалось, мы собирали хоррор отовсюду
В начале 2000-х на конкурсах фантастики то и дело выскакивали рассказы, от которых брезгливо морщились фантасты. Это был тот самый новый русский хоррор, который на тот момент только искал свое пристанище. И оно появилось: в 2005 году возникло литературное общество «Тьма». В 2012-м прошел первый отбор в «Самую страшную книгу», публикация которой состоялась в 2014-м, годом ранее прошла первая «Чертова Дюжина», где участвовало 115 рассказов. К настоящему времени практически все ведущие российские издательства обзавелись собственной хоррор-серией.
Пора сделать следующий шаг и вырвать у соседей еще один пульсирующий кусок мяса, объединить под новым знаменем то, что разбросано.
Дай мне твоих усталых, твоих бедных,
Твои толпящиеся массы, жаждущие свободного дыхания,
Несчастные отбросы твоего суетливого берега.
Отправь бездомных, брошенных бурей, ко мне.
Я поднимаю фонарь рядом с золотой дверью!
(Emma Lazarus, The New Colossus, надпись под Статуей Свободы в Нью-Йорке, точный перевод автора статьи)
Предлагаю всем, кто пишет «нестрашный хоррор», сделать следующий шаг.
Поддержите DARKER!
Это важно! Нам нужна ваша помощь. Станьте спонсором DARKER и получите эксклюзивный ранний доступ к материалам из новых номеров и не только!
Мы Вконтакте
Наш Инстаграм
